В итоге, несмотря на все усилия настоящей Олиной семьи, коварство темного рыцаря (а также то преимущество, что девушка была при нем) одержало верх, и законный муж получил отказ. Этот факт, конечно, оказался не из приятных, однако, к счастью для него, было кому его утешить, и той же ночью он слушал, как лежащая рядом женщина шептала на ухо: «Рома, да и бог с ней. Разве тебе со мной плохо?» – и все в таком роде. Послушав немного, он сказал: «Заткнись», отвернулся и уснул.

Раз таким образом все оборачивалось, Роман, исчерпав все благородные способы решения проблемы (а опускаться до неблагородных было не по его правилам), написал Оле, что пришло время разводиться. Она сообщила эту новость Руслану и его матери, и те от счастья достали водку, начали ее пить и рассуждать о размере обозначившейся уже на горизонте солидной прибавки к их доходу.

И здесь Оле какое-то чутье подсказало, что надо раскрыть тайну и сообщить, что все богатство ее мужа – не более чем плод ее воображения, и вообще то, что она писала на заре их знакомства, – только милая шутка, чтобы показаться более привлекательной предмету обожания. И она рассказала, как было на самом деле: муж ее, Рома, – тракторист и зарплату имеет не более двадцати тысяч в месяц, да и то не всегда. Остальной приработок, который бывает время от времени и который еще меньше, приходит не вполне легально, так сказать, мимо кассы (что, впрочем, обычное дело)…

Злой рыцарь от такого положения дел пришел в негодование и, несмотря на всю глубину чувств (и, конечно, ввиду всего коварства своей души), не смог простить возлюбленной обмана. Как ни пытался он с собой бороться, но, следуя велению своей дрянной природы и совету матери, на другой же день посадил обманщицу в такси и отправил домой к законному супругу. Не остановил негодяя и тот факт, что Оля была от него беременна.

Рома принял жену с распростертыми объятиями. Той, другой, он велел убираться прочь и не занимать больше законное место его любимой жены на семейном ложе (сам, однако, подумал, что теперь опять придется неудобно трахать ее за клубом). Роминого благородства хватило с лихвой, чтобы и простить факт побега, и смириться с фактом нахождения чужого ребенка в животе у супруги. Конечно, поорал он на нее, пообзывал последними словами да пощечину дал. Но это так только для проформы: благородство благородством, но и размазней казаться нельзя.

И с этим радостным событием – возвращением Оли – все беды разом ушли: отца снова закодировали, брата выписали из больницы, и ее родители снова благословили дочь на счастливую семейную жизнь («главное, чтоб ей лучше было»).

Здесь настает счастливый финал нашей истории, рассказанной весьма сжато, но содержащей страсти, любви и благородства, кажется, столько, что самых скупых на чувства зрителей заставила бы пустить хотя бы одну слезу – слезу радости за героев. Мы же рассказанным и ограничимся, предоставив право на остальную работу тем, кто занимается этим профессионально, если они найдут эту историю достойной превращения в шедевр мелодраматического киноискусства.

Что до моего мнения, так я убежден, что сценарий вышел бы не хуже, чем бывает у них, в кишащих страстями жарких странах, а то и еще чувственнее, на зависть всем – в этом мы тоже преуспеваем, не говоря уже про все остальное.

Иван Михайлович стоял на сцене, важный и гордый, и декламировал стихи собственного сочинения немногочисленной публике. Сейчас он произносил строчки, особенно им любимые:

…А сейчас не то, что раньше!

Ложь и подлость миром правят!

Вот вопрос: что будет дальше?

И кто теперь это исправит?

Говорил он это с такой интонацией, будто самые насущные вопросы им подняты, будто голос всего нашего многострадального народа звучал в этих строках, будто сейчас вот они будут произнесены – и народ наконец услышит и поймет то, что давно уже должен понять, и сможет зажить без подлости, лжи и такого прочего, с чем он, по мнению автора, жил раньше. С большим пафосом произносились эти слова, при этом левая рука держала толстую тетрадь, а правая жестикулировала, чтобы усилить эффект.

Несмотря, однако, на весь артистизм, подачу и важность темы, никто из сидящих в зале его не слушал. А присутствовало там всего десять человек, таких же поэтов местного масштаба, которые, хотя и пришли сюда вроде бы для того, чтобы и на людей посмотреть, и себя показать, жаждали только второго. И потому, когда не были на сцене, а находились в зале, только зевали, глядели по сторонам и мечтали о том, чтобы поскорее уже закончилось очередное выступление.

После Ивана Михайловича, которого проводили жидкими аплодисментами, на сцену вышел Николай Васильевич. Он открыл свою толстую тетрадь в нужном месте, принял позу и начал чтение:

Сегодня мне бы убежать

От вездесущего порока,

Чтоб справедливость повстречать,

Звучавшую из уст пророка…

Закончив выступление, он поблагодарил публику, которая только по этой благодарности поняла, что выступление окончено и пришло время аплодировать. Хлопали все, за исключением Ивана Михайловича: он не мог этого делать из чувства конкуренции. А конкурировать со вчерашнего дня было за что.

Вчера в этом же клубе, на этой же сцене они с Николаем Васильевичем поспорили – и поспорили принципиально, с чувствами, с жаром – о том, кто первым вступит в Союз писателей Украины. Каждый был уверен, что достоин этого почетного членства, и был уверен уже давно, а спустя месяц после открытия литературного клуба, в котором они почти каждый день демонстрировали свое поэтическое мастерство, эта вера окрепла настолько, что вчера нашла выход.

И выход этот был вот каким. Николай Васильевич, после того как прочитал свои стихи, с особой гордостью публично объявил о своем намерении:

– Ожидайте вашого покірного слугу у Союзі письменників! – Что означает: «Ожидайте вашего покорного слугу в Союзе писателей!»

Здесь нужно уточнить, пока читатель не упрекнул рассказчика в искажении украинского языка, что описываемые события происходили в восточной Украине, где распространен суржик – смесь украинского и русского языков, на котором там говорит значительная часть населения. К ней относятся и герои нашего рассказа. Что касается сочинений, то их они писали и на русском, и на украинском, без смешивания, что обычно и бывает, потому как смешивать языки в письменной речи – совсем уж дикость.

Только он это сказал, как услышал голос из зала:

– Тільки тебе там і ждали! Гоголь! («Только тебя там и ждали! Гоголь!»)

Это сказал Иван Михайлович, возмущенный таким дерзким заявлением коллеги, тем более что в ближайшее время он сам собирался заявиться в этот самый Союз и стать его членом.

Дальше начался между ними спор, горячий, на повышенных тонах, с обвинениями, с обзыванием друг друга бездарностью и прочим, и дошло чуть ли не до драки. В итоге разошлись, но каждый из них заявил, что в Союзе писателей быть только ему.

Наблюдающему со стороны может показаться непонятной причина такого поведения и ярой конкуренции ввиду неочевидности связи между ней и вступлением в Союз (если, конечно, это вообще случилось бы). Казалось бы, каждый вправе сделать то, что требуется (издать книгу, получить отзывы), подать заявку и ждать результата. И это действительно так, а потому причина вражды наших героев состояла в другом.

Город, в котором они жили, был очень маленьким, и доморощенные поэты были твердо уверены, что нет никакого шанса получить одобрение сразу двух заявок: если и примут в Союз писателей, то только одного. Неизвестно, почему они так решили, но их жизненный опыт, приобретенный сперва в Советском Союзе, а затем на постсоветском пространстве, подсказывал им, что лимитов не может не быть, а для такого города, как их, этот лимит будет самым маленьким – единица.