Я ответил, что это был я, и тут же получил оплеуху.

– Ебанулся? – крикнул я.

– Из-за твоего бургера задержали заказ. – пояснил Раф и похлопал меня по плечу.

Подошли Герман с Тохой. Мы поели, вспомнили пару весёлых историй и обсудили бытовые вопросы предстоящего учебного года. Потом прогулялись обратно до парка Ленина и там расстались; Раф пошёл со мной.

– Ну, что, на Дзержинский? – спросил Раф, когда мы остались вдвоём.

– Пошли, старина.

Дзержинский район расположился на самом краю города, дальше шла только степь и железная дорога. Кто никогда не жил в пригороде, тот не совсем понимает специфику таких мест. Здесь нет ни торговых центров, ни рынка, ни развлекательных заведений, ни даже государственных учреждений, а потому у жителей города, которые не живут здесь, нет причин хоть раз в жизни его посетить. Таким образом, несколько дворов, закрытых трёхэтажными сталинками, отделены от остального города и не имеют связи с внешним миром. Здесь каждый знает друг друга, и при виде незнакомого лица смотрят на пришельца с подозрением. По правде говоря, сюда и не следует соваться. Скажем, некий дядя Вова в пьяном угаре изнасиловал и зарезал жену. Соседи сто раз подумают прежде, чем дать показания, ведь дядя Вова с ними вырос. Зато они могут тыкнуть пальцем на одинокого бродягу, случайно забредшего в этот район, ведь, кроме вовкиной жены, у него больше нет причин бродить здесь. А с дяди Вовы соседи возьмут честное слово, что такого больше не повторится. И действительно не повторится, ведь впредь дядю Вову любая баба будет обходить стороной. Здесь все всё про всех знают, но про самих местных жителей чужак не знает ничего. Они скрытны, они подозрительны. Они привыкли, что живут не на краю города, а на краю жизни; повисли на нём и уже не поднимутся. С вечера до утра район патрулируют полицейские машины. Местные часто идут в полицию, видят в местных структурах возможность жульничать и при этом иметь власть, и многих привязывают к родному району, система верит, что, если местный участковый здесь родился и вырос, он всё про всех знает и будет закладывать беспризорников, однако участковый, напротив, укрывает их. Несмотря на широкое влияние полиции на здешних улицах, женщины, идя вечером с работы домой, оглядываются по сторонам, а детей после захода солнца загоняют домой. Это был самый край города и сюда часто захаживали цыгане, живущие в степи в шатрах: приходили сюда воровать, просить милостыню или же закупиться в местном розничном магазине (в центре их бы повязали за отсутствие документов). Полиция это знала и брала с кочевников плату за проход в черту города, за это местные жители ненавидели и тех, и тех; уже бывали случаи, когда ребёнок выходил поздно вечером в магазин и не возвращался домой, и никто его больше не видел.

И в это чудесное, а осенью крайне романтичное место, меня повёл Рафаэль. Он здесь родился и вырос, а я всё детство прибегал сюда играть с ним и его друзьями. Дзержинский район для нас был дверью в прошлое. Время действительно здесь останавливалось, мы чувствовали его дыхание.

Мы сели на качели и наблюдали, как дети гоняют мяч и забивают его в самодельные ворота из кирпичей и железной сетки.

– Ты писал летом? – спросил меня Раф.

– Работал над одним текстом.

Мяч прилетел к нам, Раф пнул его обратно юным спортсменам.

– Это должен был быть сценарий. Но что-то не задалось.

– Это уже не в первый раз. В чём причина?

– Тяжело развивать сюжет в нужном темпе. Тяжело уместить в него мысль. А главное, тяжело удержать на нём собственное внимание.

Раф сплюнул и похлопал меня по плечу.

– Не тоскуй, Тарантино, ещё пройдёшь по красной дорожке.

– Иди ты!

Мяч снова прилетел к нам. Раф взял его в руки и крикнул мальчишкам:

– Пацаны, мы понабиваем?

– А?! – услышали мы с поля.

– Мы понабиваем?

– Мы играем.

– Да мы чуть-чуть.

Раф стал набивать мяч навес и после пары ударов пнул его мне, я не умел набивать и пнул ему обратно.

– Наверное, на днях сяду за пьесу, – начал я. – Для школьного театра. Поговорю с Марковной, преподаёт у нас, может поставит.

– Правильно мыслишь, брат. Напиши любовные сопли, и все тёлки будут твои.

– Тёлки – это коровы. Я предпочитаю кисок.

Раф загоготал и пнул мяч мальчишкам.

Мы вышли из Дзержинского района и пошли к центру, оттуда мы собирались двинуться к парку. Я посмеивался над Рафом. Говорят, мужчину красит костюм, но если мужчина не умеет его носить, то лучше и не пытаться. Рубашка у него вылезла из штанов. Галстук скосился в сторону. Он шёл широкими шагами, сунув руки в карманы, и, если в спортивном костюме это всегда выглядело устрашающе, то сейчас нелепо. А ещё он без конца касался горла, хотел по привычке подёргать застёжку-молнию, но каждый раз не обнаруживал её.

Мы вошли в сквер торгового центра.

– Ну, что, осилил хоть одну книгу за лето? – спросил я.

Раф улыбнулся и сделал виноватое лицо.

– Столько дел, которые отвлекают. – нашёл он оправдание.

– Эх, Рафи, сколько ещё мне тебя воспитывать?!

– Ну прости, папочка, я был плохим мальчиком.

– Да иди ты!

Мы подходили к фонтану.

– На днях дочитал «Детство» Горького. Прелестная вещь. Ты должен прочесть. Эта книга в каком-то смысле о нас.

– Мы уже давно не дети.

– Да не в этом дело! – я посмеялся. – Мы тоже против всех.

– Ну ладно-ладно, давай. Надо же как-то просвещаться.

– Тогда на неделе занесу.

Сзади раздался свист. От неожиданности я дёрнулся. Мы повернулись. К нам надвигались пять пацанов. Здоровых крепких пацанов.

– Здарова! – крикнул смуглый и сутулый. Он выступил вперёд, и я понял, что он у них главный. – Вы школьники что ли?

Я непроизвольно посмотрел на Рафа; парнем он был вспыльчивым, и я боялся, что он наделает глупостей, но он молчал и злобно исподлобья смотрел на переростка, как хищник смотрит на кусок мяса, и меня это пугало, его взгляд мог спровоцировать громил.

Я ответил, что мы школьники. Переросток оценивающе осмотрел меня, как смотрит торговец на потенциальный товар, накидывая в голове, что с него можно поиметь.

– Ну, с первым сентября вас бля! – с ухмылкой сказал переросток. Двое парней обошли нас и встали сзади. – Мелочь есть?

Я положил руку в карман и нащупал мятую купюру.

– Двухсотка есть.

Лицо мой прожёг взгляд Рафа; искоса я заметил, что он смотрит на меня с ещё больше яростью, чем на беспризорников.

– Ты ебанутый? – спросил он, и по тону было понятно, что вопрос не требует ответа, он констатировал факт.

Этим самым Раф принял на себя внимание одного худого в кепке.

– А чё те не нравится? – наехал он на Рафа и тот пронзил его таким свирепым взглядом, что худой сжал кулаки и уже был готов вписать Рафу.

– Выворачивайте карманы. – спокойно сказал главный.

Раф оббежал их глазами. Он думал, кого первым ударить, а я думал как убежать и позвать на помощь.

Неожиданно пришло спасение – голос прохожего мужчины остановил ещё не начавшуюся потасовку.

– Эй! Вы чё до пацанов докопались?

Невысокий полный мужчина с поясной сумкой подошёл к нам и одним взглядом отогнал от нас парней на пару шагов. Я увидел в нём спасителя.

– Чё вам нужно от пацанов? – повторил он.

– А те какое дело, мужик? – наступал главный.

– Такое! Чего прикопались к пацанам, спрашиваю?!

– Мы их поздравили с праздником. – с кривой улыбкой ответил главный.

Я понял, что самое время действовать.

– Ладно, мы пойдём. – пробубнил я.

Не взял, а схватил руку Рафа и быстро зашагал прочь со сквера. Я не знал, что происходит сзади, боялся оглянуться. Раф хмуро смотрел себе под ноги и повторял:

– Суки!

И ещё раз.

– Суки!

Мы вышли из сквера и пробежали по пешеходной дорожке между торговым центром и красной девятиэтажкой. Страха больше не было, я чувствовал, я верил, что всё закончилось, даже не начавшись. Но пришло другое чувство, более неприятное, и это чувство стыда, что нас так просто можно остановить посреди улицы и вывернуть наизнанку, скрутить в узел наше пацанское достоинство, бросить на асфальт и затоптать, отнестись к нам, как к травоядным, как к жертвам, как к кускам мяса. И вот на смену стыду пришла злость, дикая злость, желание вернуться в сквер и набить наглые морды подонков. Но нужно быть осторожным с желаниями – они могут сбыться. За спиной мы услышали знакомый голос: