Ну, здравствуй, Шахтинск! Любимый город!
Поезд остановился. Я вздохнул. Возвращение к Шахтинску, к моему старому другу, представляется мне очень волнительным. Я взял кейс с печатной машинкой и большой советский чемодан, с которым уезжал когда-то. По перрону плывёт лёгкий туман, а в нём бегают тёмные силуэты, обнимаются, плачут, радуются. Меня же никто не встречает: я не сообщил о своём приезде.
У вокзала нас встречает стая таксистов. Стоит пассажирам только выйти, как они набрасываются на них, и без каких-либо вопросов хватают чемоданы, нагружают ими багажники, а пассажиры, словно загипнотизированные, садятся к ним в машины и диктуют адреса, не спрашивая сколько будет стоить дорога, и совершают тем самым величайшую глупость.
Моё внимание привлёк полный мужчина с густой щетиной у зелёного запорожца. Он не бегал за мной, не выхватывал из рук чемодан, потому я сразу ему доверился. Его зовут Мухаммед, он чеченец с Припяти (так мы в детстве называли район на краю города).
– Езжайте через улицу Маркса, – попросил я, когда мы выехали из территории вокзала. – Хочу посмотреть, как изменился город.
Мухаммед усмехнулся.
– Не думай, брат, что увидишь там что-то новое.
Я понимал, что вряд ли центральная улица обросла новыми постройками: я хотел знать, сохранил ли город прежний дух, но Мухаммеду я не стал этого говорить, боялся, что он меня не правильно поймёт.
– На вахту приехал, брат?
Я дружелюбно улыбнулся ему.
– Нет, я не рабочий, я писатель.
Мой собеседник никак не отреагировал на своеобразность моей профессии.
– Разве сейчас кто-то читает?
Я не стал объяснять ему специфику книжного бизнеса, чем нам, писателям, приходится заниматься, чтобы как-то прожить, боялся, что ему это будет неинтересно, а я по долгу службу привык заинтересовывать читателя, собеседника. Поэтому, ответил просто:
– Читают.
Он снова никак не отреагировал на мои слова.
– А вот дети у меня не читают, все – в телефонах. Я говорю им: «Хоть бы Коран взяли в руки, почитали.» Коран-то обязательно надо в жизни прочесть.
– Я – атеист. – сказал я и тут же поругал себя, но слова Мухаммеда меня удивили.
– Хороший человек значит.
Я не сдержал смешок. Шофёр воспринял его, как вопрос, требующий пояснений.
– Среди атеистов больше хороших людей, чем среди верующих. Вы постоянно грешите и за грехи свои отвечаете лишь перед самими собой. Верующие же грешат не меньше, только сразу бегут в мечеть замаливать грехи, лицемерят перед Аллахом. А разве может быть что-то страшнее, чем лицемерить перед Всевышним?
– Интересное мнение. – заключил я после долгого молчания.
– И хорошо получают писатели? – спросил он.
– На хлеб с сахаром хватает.
– А дети есть?
Я ответил отрицательно.
– Вот, потому и хватает, что детей нет. – с улыбкой заметил он.
Про себя я согласился с ним. Вряд ли моих гонораров хватит, чтобы обеспечить хотя бы одного ребёнка.
– У меня четверо. – продолжил Мухаммед.
– Ого!
– Да! Всех накорми, напои. На себя ничего не остаётся. Но я не жалуюсь. Старший вон в техникум поступает. И здесь надо деньги платить. А где ж их взять?
Я разглядывал его одежду. Выстиранное, выглаженное трико. Добротная кожаная куртка. Большой живот. Он выглядел обеспеченным человеком.
Тут Мухаммед сообщил, что началась улица Маркса, и я перевёл взгляд с него в окно. Он был прав – город не изменился. Старые пятиэтажки с выцветшими на солнце стенами. Густая шевелюра маленького сквера. Парк Победы. Два торговых центра, нуждающихся в ремонте. И неровная дорога, накрытая жёлтым светом фонарей. Эх, дом, милый дом!
На перекрёстке мы повернули и поехали в сторону парка имени Ленина. За ним начинался Шанхай, район, где я вырос.
– Вы не похожи на бедствующего человека. – решился я заметить ему.
На моё замечание он отреагировал спокойно.
– Я не всегда таксовал. Было время, я держал кафе на Старом базаре.
Я припоминал там некое кафе.
– Не «Дареджани» случайно?
– Оно самое. – ответил шофёр.
В голове всплыли воспоминания. На душе стало так тепло.
– В детстве мы с семьёй часто захаживали к вам. У вас была самая вкусная кухня в городе. Это не моё дело, конечно, но что случилось?
Мухаммед поджал губы, и я решил, что он не ответит. Но после тяжёлого вздоха он заговорил.
– Мать заболела. Лечение стоило немалых денег. Меня предупреждали, что ничего не поможет, её не излечить, но я продолжал возить её по клиникам, а сам погрузился в объятья Шайтана. Мать умерла, а вместе с ней и семейный бизнес. Сейчас мне пятьдесят четыре, а мы с женой и детьми ютимся в трёхкомнатной квартире. Последние сбережения от продажи помещения уйдут старшему на образование.
На перекрёстке нам загорелся красный. Мухаммед остановил машину и положил голову на руль.
– Отец всегда велел мне не быть неудачником. – прошептал он.
Мы проехали мимо больничного комплекса и въехали в мой переулок. Машина остановилась у дома. Я расплатился с ним и прежде, чем выйти из машины, сказал:
– Вы зря караете себя, Мухаммед. Вы пытались спасти мать, а сейчас делаете всё, чтобы прокормить семью. Разве вас можно назвать неудачником?
Он ничего не ответил. Молча протянул мне визитку. Я вышел из салона, взял чемоданы, и он уехал, фары запорожца исчезли в тумане.
Я повернулся к воротам дома и сказал:
– Ну, здравствуй, дом родной!
Я позвонил в звонок. На балкон второго этажа вышел дед, Анатолий Александрович Витт. Он завязывал пояс на халате и что-то недовольно бурчал, вглядывался в темноту и что-то в неё говорил, а я смеялся, а он злился и посыпал меня ругательствами, пока я не встал под фонарём, и он увидел любимого внука. По крайней мере, я надеюсь, что любимого! По переулку прокатились радостные возгласы. Он забежал в дом, и я отчётливо услышал кошачий крик; кажется, в приступе радости он наступил на кошку. Тут же в спальне загорелся свет, потом в гостиной. Я различил силуэт бабушки в окне и искренне расхохотался, когда понял, что она держит пусть на кухню. На третьем этаже тоже включили свет. Послышались крики родителей. На балкон третьего этажа вышел мой брат Максим. Я услышал цокот когтей о бетонную поверхность двора. Проснулась собака. Она запрыгнула на вышку на лестнице, ведущей в дом, и, заметив чужого (хотя какой же я чужой?), бросилась на ворота и попыталась сделать подкоп, но когти не справлялись с бетоном. Дверь на втором этаже распахнулась, вниз по лестнице сбегал дед. Он отворил ворота и бросился мне в объятья, собака кружилась вокруг нас, как умалишённая. Я отпрянул от дедовских объятий и протянул ей руку, но вовремя убрал, прежде чем пасть её захлопнулась, а зубы щёлкнули. Дед отогнал её в будку. Не признала чертовка! Я похватал чемоданы и вбежал в дом.
Будто в старой французской комедии, вся семья, облачённая в пижамы, домашние халаты и сорочки, собралась встречать милого родственника. Дед принялся всех разгонять и давать указания, особенно бабушке, Вере Зиновьевне.
– Зиновьевна, что стоишь? На стол накрывай!
– Да накрыто уже всё! Отпусти его, дай отдохнуть с дороги!
– А почему не позвонил? – кричала мать.
– Сына, привет! – дружелюбно сказал отец и помахал рукой в последнем ряду.
– Братец Кролик никак пожаловал. – язвил Максим.
– Позвоните Генриху! – кричала бабушка.
– Оставь дурака в покое! – не унимался дед.
Я не спешил распаковываться, а в общей суматохе прошёлся по дому проверить, не изменилось ли чего. Всё осталось, как прежде. И просторные спальни, и уютная гостиная, и богато-обставленная кухня, и не менее богатые погребки первого этажа, и моя маленькая комнатка, заваленная книгами. Только вот обои в коридоре изменились. Дед обнял меня за плечо и жестом представил косметический ремонт.
– Бабушка обои выбирала. – говорит мне. – Интересно так, да? Как в этом… Как хрен пойми где!
Но это всё была прелюдия перед общим застольем, какое они устроили на ночь глядя. Я ел, как вне себя. Я так соскучился по домашней еде, а тут на столе были и долма, и курочка, и свежий салатик. Что действительно умела Вера Зиновьевна, так это плевать на мою привычку не есть на ночь. Из всей этой безумной компашки, где каждый пытался узнать у меня любую мелочь моей жизни, в тот момент я симпатизировал только отцу, Дмитрию Сергеевичу, который смотрел на телефоне какое-то аниме, временами поглядывал на меня с улыбкой, а главное, не обременял меня лишними вопросами!
