Ощущение «я» длится, охватывая его прошлые состояния; оно не может быть представлено как точка, относящаяся исключительно к настоящему моменту[87]. Между тем если бы прошлые состояния «я» были лишь воспоминаниями, то вряд ли бы у нас возникало чувство единого «я», существовавшего в прошлом и существующего в настоящем. Нынешнее «я», безусловно, признавало бы свою преемственность с прошлыми «я», но отличало бы себя от них в силу различий в содержании нынешнего и прошлого опыта, а главное — в силу той разницы, которая существует между живым восприятием текущего момента и памятью о прошлых восприятиях. Такая память о прошлых «я» мало чем отличалась бы от памяти о высказанных мыслях и поступках других людей. Можно сказать, мы каждое мгновение рождались бы заново, располагая при этом все более обширным, но по сути чужим опытом прежних «я». Поскольку в действительности ничего похожего не происходит, то остается предположить, что прошлые «я» присутствуют в настоящем не как воспоминания, а сами по себе, сливаясь воедино с нынешним «я».
Отвлечемся ненадолго от проблемы «я» и зададимся вопросом, в чем состоит разница между воспоминанием, или мысленным представлением, и восприятием как феноменами. Восприятие кажется более ярким и детальным, тогда как представление являет собой как бы смысловой «скелет» восприятия, сохраняющий его характерные черты, которые позволяют устанавливать тождество представляемого объекта с воспринимаемым. При этом и восприятие, и представление должны рассматриваться как состояния сознания. Если применительно ко второму данный тезис вполне очевиден, то в отношении первого может возникнуть иллюзия, что оно непосредственно выражает взаимодействие сознания и внешнего мира. Однако то, что мир восприятий с присущими ему цветами, звуками и проч. (т. е. квалиа) так сильно отличается от физического мира, говорит о его принадлежности исключительно к сфере сознания.
Сущностной основой восприятия следует считать динамические состояния сознания, его определенную активность, вызванную сигналами от сенсорной системы; то есть любое восприятие как явление — это код, обозначающий конкретное динамическое состояние сознания, выступающее в качестве сущности данного явления. Динамизм выражается в том, что восприятие не мгновенно: оно длится, соединяя в себе последовательность моментов взаимодействия с воспринимаемым объектом в целостный образ[88].
Восприятие напрямую связано с понятием времени. То, что воспринимается, есть настоящее, тогда как предыдущие восприятия, перешедшие в представления, принадлежат прошлому, а экстраполяция этих представлений «по ту сторону» от настоящего момента дает то, что мы называем будущим. Получается, что именно особенности нашего восприятия определяют трехчастное деление времени (что отражено в философии Канта, считавшего время априорной формой чувственности). При этом превращение длящегося восприятия в застывшее представление, а настоящего — в прошлое словно окутано туманом неопределенности. На это обстоятельство указывал в своих лекциях Анри Бергсон: «Наше сознание сообщает нам, что, говоря о своем настоящем, мы думаем об определенном интервале длительности. Какой длительности? Ее невозможно точно установить; это нечто весьма непостоянное. Мое настоящее в данный момент — эта фраза, которую я произношу. Но это так лишь потому, что я хочу ограничить этой фразой поле своего внимания. …Внимание, которое могло бы неопределенно растягиваться, удерживало бы, вместе с предыдущей фразой, все предшествующие фразы лекции, и события, имевшие место до лекции, и сколь угодно большую долю того, что мы называем своим прошлым. Стало быть, различие, которое мы проводим между своим настоящим и прошлым, является если не произвольным, то по крайней мере зависящим от протяженности области, которая может быть охвачена нашим вниманием к жизни»[89].
Примечательно, что сегодня ряд ученых считает внимание едва ли не главной функцией сознающего «я». Восприятие длится, пока длится внимание, то есть непрерывная сфокусированность сознания на чем-то конкретном. Как только внимание теряет концентрацию, восприятие фиксирует новый момент настоящего. Мы осознаем это, поскольку сознание удерживает все эти моменты вместе и отличает последний из них от прочих в силу своей особой активности, которая ему соответствует.
Представление предполагает сравнительно меньшую активность сознания. Как правило, представление — это лишь бледная копия первоначального восприятия, не имеющая всей его полноты и силы. Действительно, вызванная внутренними факторами активность сознания (т. е. представление) обычно слабее активности, вызванной внешними факторами (т. е. восприятия). Все мы знаем, как сложно бывает сосредоточиться на своих мыслях под влиянием раздражающих внешних факторов и каким необычным кажется, когда кто-то настолько задумывается, что не замечает действия внешних раздражителей.
Вместе с тем механизм, посредством которого восприятия и представления становятся нашим осознанным опытом, во многом схож. Уже упоминавшийся мною невролог Рамачандран считает, что при мысленном представлении зрительного образа описанный выше процесс BCDE идет как бы в обратном порядке и возникающая в результате активность в первичной зрительной коре может быть почти столь же сильной, как при восприятии. Кроме того, при восприятии также задействуются высшие нервные центры, интерпретирующие и «достраивающие» сенсорные данные, что еще больше сближает восприятие с представлением. Учитывая все это, Рамачандран несколько эпатажно заявляет, что в каком-то смысле мы постоянно галлюцинируем. Задача восприятия состоит в том, чтобы определить, какая «галлюцинация» лучше всего соответствует текущему сенсорному сигналу.
Сопоставив отличительные черты восприятия и представления, можно заключить, что чувство своего «я» — это скорее восприятие, чем представление. Дело в том, что я не просто помню прежние «я», я непосредственно ощущаю единство всех «я», разбросанных во времени. Это значит, что я ощущаю актуальность нынешнего «я» и его реальную взаимосвязь с другими «я», предполагающую такую же актуальность прежних «я» и их взаимосвязь. Все эти «я» принадлежат моему настоящему, но не как отдельные состояния, а как слитное ощущение. Достовернее этого ощущения ничего нет. Я могу сомневаться в других своих восприятиях, даже полагать их галлюцинациями, но подлинность самого сомневающегося «я» остается вне подозрений.
«Я» — это не какой-то дополнительный ингредиент, с добавлением которого восприятие приобретает осознанный характер. Это основное содержание любого восприятия. Мы всё воспринимаем через призму своего «я» (всякое «вижу», «чувствую», «думаю» предполагает наличие субъекта). Полностью отделить собственно воспринимаемое от воспринимающего «я» невозможно. Другими словами, невозможно представить сущность предмета саму по себе, не выражая ее через явления. Познавая некий внешний объект, что мы познаём в большей степени: его или себя? Что в нашем познании проявляется больше: его способность отражаться или наша способность отражать? По крайней мере очевидно, что способность объекта отражаться демонстрирует нам лишь одну свою грань, отвечающую конкретному взаимодействию именно с нашей способностью к отражению, тогда как последняя являет себя во всей полноте. Таким образом, всякое познание, всякое восприятие становится по большей части познанием и восприятием своего «я».
Однако как может «я» воспринимать не что-то внешнее, а само себя? Тут важно не обмануться, пытаясь абсолютизировать привычное разделение явлений на «внутренние» и «внешние». Восприятие внешнего, как уже говорилось, — это внутренняя реакция сознания. Данная реакция сопровождается специфическими квалиа, означающими осознанность восприятия. Они выражают как действие внешней причины, непосредственно вызвавшей эту реакцию, так и саму реакцию. То есть они одновременно показывают, что реагирует и на что. Соответственно, в процессе восприятия, с одной стороны, внешние причины описываются в терминах реакций (квалиа), а с другой — реагирующее «я» получает аналогичное описание через действия вызывающих его реакции причин.
