К вечеру, дворик моего «одесского» дома расположенного в центре Санкт-Петербурга был переполнен народом. У проезда, недалеко от ворот стояло два конных экипажа. Один от управления жандармерии, второй от полицейских сил правопорядка. У обоих, было устное предписание – стрелять на поражение любого, в любых чинах, ежели сие «тело» вырулит из нашего двора без пропуска и пожелает скрыться в суете улиц. Служивые, когда я им оглашал свой приказ, имели глаза по пять копеек, на что я им пояснил мол: «время – военное, страна в огне, враг не дремлет» и что-то еще в стиле коммунистических лозунгов, одна тысяча девятьсот сорок первого года. Кнут – конечно хорошо, но вот в качестве пряника я сразу заявил, что каждый за рвение получит от короны по червонцу премиальных, и те особо не возражали. Внутри дома, все доставленные пели «хоровые песни», буквально про всех, кого знали… Кто знал и не доложил… Кто знал, доложил, но не был услышан властями. Кто знал, доложил, но за вовремя доложенные сведения был сам задержан и спустя пару часов мучительного ожидания был выдворен с вывернутыми служивыми, карманами. Всех виновных тут же хватали, доставляли к мою штаб квартиру, а после того, как их потрошили на счет всей, волнующий меня информации в связанном виде увозили во внутреннюю тюрьму жандармерии и полиции. От сотен и тысяч сапог, топчущих полы в моей квартире, стало грязновато, но дело того стоило. На поздний вечер была назначена грандиозная уборка моей берлоги.

Результатом дня было: двадцать четыре задержанных революционера, шестьдесят семь пособников террористов и два урядника, которых можно было смело назвать бывшими урядниками, так как я сомневаюсь, что обворовывание обывателей им спустят с рук. За выворачивание карманов, используя служебное положение должен кто-то поплатиться, а я этих супчиков точно не выпущу из своих цепких рук, чтобы там они себе не думали.

Параллельно с разворачиваемыми мной делами, начала пополняться картотека вновь созданного КГБ. Вела записи, свет очей моих – Аннушка. Девушка отдавалась не только мне, но и начатому мной делу борьбы за трудовые массы, сиречь – народ. А что? Кто больше всех пострадал во время революций и последующей за ней гражданской войны? Правильно! Больше всех погибло именно, что – пролетариев и крестьян, так как воевать они толком не умели, а по сему гибли тысячами находясь по обе стороны баррикад. Говоря про «обе стороны», я откровенно лукавил. Сторон было больше десяти если быть предельно дотошным. Меньшевики, большевики, кадеты, эсеры, демократы, анархисты, монархисты и целые сонмы прочих политических, общественных и религиозных объединений. А вы, что не знали, что при ослаблении центральной власти, во все времена и во всех странах, как после дождя появлялись сотни и тысячи разномастных, политических и не очень движений, которые буквально разрывали своё место обитания на лоскуты, с остервенением уничтожая друг друга, не забыв при этом предварительно «обесчеловечить» оппонентов, криками – «все дурАки, кроме Я»? И работало. Далеко ходить не надо… Достаточно обозвать людей на востоке страны – «колорадами», «сепаратистами», «ватниками», снять пару сотен передач на телевидении про «плохих украинцев» и всё… Полученного заряда обычно хватает на то, чтобы затем, засыпать «отколовшихся» восемь лет крупнокалиберными артиллерийскими снарядами под «громкое молчание» мировой общественности. И зная, и понимая всё происходящее, смотря на окружающую подготавливающуюся ядерную вакханалию я действовал. Действовал дерзко, мощно, бескомпромиссно. Да, звание капитана было маловато для того, чтобы делать всё без помех, но моя наглость и отрешённость от реалий этого, начинающего загнивать мирка, приносила дивиденды.

Главным достижением за прошедшую неделю, стало моё полное переподчинение оперативных отделов полиции и жандармерии себе любимому. Нет, не всех, а только тех, где при начале разговора о спасении отечества я замечал искру надежды в глазах слушателя. Прожжённые и законченные прагматики мне не нужны. Нужны дерзкие, отважные, не боящиеся не Бога ни чёрта романтики. О таких обычно, в двадцать первом веке говорят – «без тормозов». Да, без тормозов! Мне нужны люди, которые были бы соратниками и продолжателями меня самого. Можно сказать – революционеры, но не те революционеры-террористы, которые тупы и в беспросветной тупости своей могут только ломать, а революционеры-ментаты, революционеры-интеллектуалы, способные, как стая лейкоцитов найти инородный элемент в системе, окружить его, обволочь своими телами и поглотить, разделяя и разрывая, переваривая и растворяя в себе. И каково было моё изумление, когда таких я нашёл-таки! Местами, я только пытался открыть свой рот, дабы начать агитацию о светлом будущем, как с удивлением наблюдал вспышку в глазах слушателя и далее они, поняв, что я человек «другого мира» уже сами включались в работу прокладывая локтями себе дорогу сквозь жировые телеса полковников и генералов. А за их спинами стояла моя фигура, с наложенной на рукоять пистолета рукой, и готовая применить его по малейшему недоразумению.

Сюда же, можно добавить, что моя «моська» примелькалась во всех высоких кабинетах и во всех околотках, участках, проходных, КПП и прочих институциях силового блока. Служивые видели меня и узнавали издали, а проходя мимо я слышал за спиной наполненные ужасом слова: «огневик пошёл», «кайтесь грешники», «спаси и помилуй Господи»! Люди, кто с надеждой смотрел мне в след, кто со страхом, кто сжимался всем телом, как перед ударом, но всех этих людей объединяло одно – они крестились! Крестились истово, крестились часто, крестились так, как давно уже не крестились, а самое важное – они боялись меня. Боялись до «усрачки», боялись до дрожи в коленях и перехвата дыхания, когда невидимая рука хватает за глотку и нет возможности выдавить из себя даже слова. Сплошные хрипы и всхлипы, и ничего вразумительного. На каждом ходу встречалось подобное и только праведники-безгрешники молча смотрели на меня, как на мессию, сошедшего с неба и крестили, но только не себя, а мою фигуру, благословляя на дела благие, на то чтобы я, как можно больше успел содеять дел во имя спасения ИХ Родины, их империи, которая трещала по швам и дико орала от боли в попытках родить себя новую, но все прогнозы уже спланированы так, что роженица должна была погибнуть вместе с плодом, если бы не мой приход. А кто знает, может что путное и выйдет из моих потуг. Не буду загадывать.

В конце рабочей недели, меня в срочном порядке вызвали в Зимний дворец, на ковёр. Тут даже не нужно быть «суперинтеллектуалом», чтобы понять… все обиженные мной «черти» в больших погонах, с отбитыми почками и печенью, собрали консилиум и ринулись к царю с массовыми жалобами на меня и мой комитет. Уж простите, не знаю, что они там наплели Николаю второму, но тот решил, видать, устроить мне прилюдный разнос за превышение полномочий и нарушение каких-то там ИХ правил и порядков. Сказать, что мне плевать на эти правила…? Конечно плевать! Клал я на них с присядкой! Но вот на Императора мне не плевать. Жаль мне его и Лёшку жаль, и девчонок его жаль. Симпатичные «девахи» и «талановитые», и умом не обделённые. Я встречался с ними и разговаривал, и уже тогда, в новом, одна тысяча девятьсот пятнадцатом году они знали, чувствовали и понимали, что родители их тянут на голгофу. А знаете, что самое странное и страшное?! Они готовы были к смерти, уже тогда, за три года до реальных событий они знали, что умрут, о чём собственно и писали в своих дневниках.

Лежа на больничной койке, месяц назад, я представил в голове картину, как представитель ЧК, после казни семейства Романовых, взял дневники девчат, прочитал, подивился такой прозорливости и предвидению, всплакнул, омывая слезами ушедших, безгрешных девиц и швырнул пачку их дневников в огонь камина, который он топил найденными на полках церковными книгами. Не бойтесь девочки, Бог даст мы всех их найдем и покараем. От наших рук никто не уйдет без должной награды. «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы. Мой друг, Отчизне посвятим, души прекрасные порывы»!