А вечером в офицерском собрании меня ждёт смертельный сюрприз.

Самый больной вопрос в моём положении – это деньги. Сказать, что у меня пустые карманы, – всё равно, что ничего не сказать. Практически все нововведения в моей почти роте делались на мои же финансы.

Как жаль, что мой папа не банкир!

Кстати, я так толком и не удосужился выяснить о своей семье. Ещё и поток писем из дома как отрезало. Даже странно: судя по архиву, раньше мне приходило по письму в неделю, а тут – всё, ручей иссяк. Наверное, сам виноват, надо было хоть что-то написать в ответ. Черканул бы пару строчек: дескать, так, мол, и так… С меня не убудет.

Итак, деньги… Кто бы дал взаймы до будущей зимы? Забывать не нужно. Сдохну, но верну до копеечки. Кто в полку сидит на бабках?

Верно, полковой казначей. Сейчас его обязанности выполняет пожилой одутловатый капитан Истомин.

На последние покупаю бутылку хорошего коньяка и заруливаю к капитану. Тот на удивление быстро входит в моё положение, да и коньяк помогает срезать возможные острые углы.

Истомин отсчитывает мне пухлую пачку купюр.

– Вот, копил, чтобы домой отправить. У меня дочка растёт, замуж скоро, нужно хорошее приданое. Кстати, вы, Николай Михалыч, если не ошибаюсь, в холостяках изволите пребывать?

Я вздрагиваю. Про дочку Истомина мне уже довелось слышать. Если верить господам офицерам, там такой ужас-ужас, что всех денег на свете не хватит, чтобы взять её в жёны. Несчастный отец кому только её ни пытался сосватать в нашем полку, но желающих связать себя с ней узами брака так и не нашлось.

– Временно, – натянуто улыбаюсь я. – Меня ждёт невеста. Мы договорились сыграть свадьбу сразу после победы над японцем.

– Жаль, очень жаль! – вздыхает Истомин.

Сговариваемся, что деньги ему буду возвращать по частям. Разумеется, без процентов. Пишу расписку и отбываю восвояси.

Гулять так гулять. Узнаю, где в городе самый приличный ресторан и отбываю договариваться насчёт банкета в полковом офицерском собрании.

Управляет заведением жизнерадостный пухляк по фамилии Куперман. Одного взгляда на него хватает, чтобы понять: сейчас с меня состригут всю «шерсть», ничего не оставят – уж больно пройдошистый вид у ресторатора. Но сдавать назад уже поздно.

Куперман с ходу понимает, что мне нужно, кивает и сразу приступает к делу.

– Не извольте сомневаться, господин офицер, всё будет по высшему разряду, – заверяет он. – Меню и напитки я беру на себя. Можете мне довериться, у меня большой опыт, – подмигивает Куперман, а затем приглушает голос: – Что скажете насчёт девочек? Вдруг господам офицерам станет скучно, а у меня первоклассные девочки. – Он даже причмокивает толстыми губами. – Вот, полистайте альбом. Вдруг заинтересует.

Я решительно откладываю альбом в сторону. Только проституток мне ещё не хватало в офицерском собрании.

– Зря отказываетесь! Девочки что надо, есть даже парочка француженок и одна мулатка. На неё всегда большой спрос.

Отрицательно мотаю головой.

– Нет так нет, – легко соглашается Куперман. – Тогда мой вам совет: закажите Веру Жемчужную. Господа офицеры обожают романсы в её исполнении.

Ну что ж… хоть какая-то культурная программа. И хоть сам я не любитель романсов (от них меня тянет в сон), оплачиваю небольшой сольный концерт Жемчужной. Может, высплюсь…

Покончив с оргвопросами по предстоящему сабантую, возвращаюсь к штабу полка, где меня ждут Кузьма, Лукашины и их знаменитый в будущем родич. Легендарного краскома товарища Будённого узнаю сразу; правда, усы его пока не столь впечатляют размерами, как на фотографиях и портретах советского времени. Совсем ещё молодой парень, черноусый и чернобровый, в лихо сдвинутой набекрень фуражке-бескозырке, из-под которой торчит густой казацкий чуб.

Будённый представляется как положено, по уставу. Уже сейчас чувствуется, что парень далеко пойдёт. Про таких обычно говорят – толковый боец.

Оба Лукашина довольны родственником.

– Справный казак, не пожалеете! – хвалит Фёдор. – Возьмёте в наш взвод, вашбродь?

– Возьму, – улыбаюсь я. – Как такого не взять!

Фёдор довольно хлопает Семёна Михайловича по плечу.

Быстро решаю вопрос с переводом его ко мне в строевой части полка. Тут ещё не знают, с каким золотым самородком имеют дело, поэтому подмахивают все бумаги без скрипа. Ну вот, теперь под моим началом ходит будущий маршал Советского Союза. Ответственность высока, мне теперь придётся хранить его как зеницу ока.

Вечером в начищенном мундире отправляюсь в офицерское собрание. К моему удивлению, вижу здесь не только сослуживцев, но и офицеров из других полков.

К назначенному времени двери распахиваются, господ приглашают войти внутрь. Куперман молодец, расстарался на пять: столы накрыты, между ними бабочками порхают официанты.

Больше всего меня радует появление подполковника Али Кули Мирзы, правда, вид у него по-прежнему нездоровый. По правую руку от командира полка восседает уже знакомый мне тролль Маннергейм, он полон энергии, которая просто хлещет через край. Отношение к будущему президенту Финляндии у меня двоякое: до революции – искренний монархист, храбрый и талантливый офицер. Наверное, таким бы и остался, не пройди тот самый водораздел сначала в феврале, а потом в октябре тысяча девятьсот семнадцатого.

А потом… Потом было прямое участие в блокаде Ленинграда, в которой погибли мои родные по маминой линии.

Барон ловит на себе мой взгляд, удивлённо смотрит в ответ и что-то шепчет на ухо подполковнику. Али Кули Мирза улыбается и встаёт, поднимая бокал шампанского.

– Господа офицеры, по праву старшего я открываю сегодняшнее офицерское собрание нашего полка. Тем более у нас сегодня прекрасный повод для этого события: наш сослуживец, штабс-ротмистр Гордеев получил высокую награду – орден Святой Анны четвёртой степени! Предлагаю поздравить и выпить во славу русского героя! Господин штабс-ротмистр!

Звенят бокалы. Следует моя ответная речь, звучат всё новые и новые тосты. Когда выпили за прекрасных дам, которых волей войны нет с нами, на небольшой эстраде появляется томноокая певичка в обтягивающем струящемся платье и под перебор гитарных струн затягивает популярный в офицерской среде романс. Внимание окружающих сразу переключается на Веру Жемчужную, обо мне быстро забывают, и я снова чувствую себя в своей тарелке.

После официальной части подполковник Али Кули Мирза покидает нас, сославшись на плохое самочувствие. На прощание он пожимает мне руку.

– Вы достойный офицер, штабс-ротмистр! Уверен, это не последняя ваша награда.

Во время паузы и перемены блюд я случайно оказываюсь возле Маннергейма. Тот успел хорошо принять на грудь, его лицо раскраснелось.

– Николай Михалыч, примите и от меня лично поздравление со столь высокой наградой, – произносит он.

Барон высокий, на полголовы выше меня, очень стройный и подтянутый, сразу чувствуется прежняя служба в кавалергардах. Во время ходьбы он слегка прихрамывает – несколько лет назад породистая кобыла показала свой норов и разбила ему коленную чашечку.

– Большое спасибо, Густав Карлович. Для меня это большая честь, – раскланиваюсь я.

– Командир полка сказал, что вы постоянно что-то изобретаете и пытаетесь внедрить в войсках, – продолжает проявлять свой интерес ко мне Маннергейм.

– Пытаюсь по мере сил. Правда, если в полку мои начинания приветствуются, дальше начинается просто какая-то заколдованная стена, которою просто невозможно пробить, – вспоминаю о наболевшем я.

Маннергейм усмехается.

– Знаете, в этом мы с вами похожи: несколько лет назад, когда проводились испытания новых бронированных карет для императорской семьи, я тоже пытался внести скромный вклад – предложил поставить кареты на пневматические шины.

– И каков результат?

– Как и у вас – меня проигнорировали.

Я понимающе вздыхаю. Да уж, непросто внедрять новые веяния в России…