Останавливаемся на самом простом и действенном варианте – копаем и тщательно маскируем ямы с вбитыми в дно заострёнными колышками, испачканными в нечистотах и гнилом мясе. Такой колышек не только травмирует жертву, но и может довести её до гангрены с последующей ампутацией. Да, я варвар, но, когда сражаюсь за Родину, делаю всё, чтобы враг понёс потери. Пусть лучше геройски умрёт он, чем я или кто-то из моих бойцов.

Очередное совещание и. о. комполка начинает с разноса:

– Штабс-ротмистр Гордеев, мне доложили, что вы занимаетесь самоуправством: ваши позиции обустроены совершенно не по уставу, кроме того, вы нарочно загоняете ваших подчинённых, чтобы они устали и не смогли дать отпор неприятелю.

Мне не по себе от такого дикого наезда. Вспоминается чересчур усердный в попытке потопить меня Дзатоев, а теперь вот Коломнина несёт в ту же сторону. И чем, спрашивается, я так им не угодил? Неужели выгляжу настолько белой вороной?

Пытаюсь высказаться в своё оправдание, но Коломнин грубо перебивает и дальше не даёт произнести ни слова. Походу, новый, пусть и временный, но всё-таки командир словил «звёздочку». «Застрелить его, что ли? – флегматично думаю я. – Дождаться удобного момента – и пиф-паф, ой-ёй-ёй! Ну не должны такие дятлы командовать воинскими подразделениями!»

Ситуацию спасает Ванновский, прибывший в полк с инспекцией. Это перед ним показывал себя Коломнин, надеясь с и. о. перескочить сразу в должность комполка: у Али Кули Мирза со здоровьем всё очень серьёзно.

– Да, вы правы, ротмистр, когда отмечаете, что методы Гордеева не похожи на те, к которым мы успели привыкнуть. Но вы наговариваете на штабс-ротмистра, назвав это самоуправством! – говорит полковник Генштаба.

– Прошу прощения, господин полковник, но я не понимаю, – разводит руками опешивший Коломнин.

– Дело в том, что это с моего разрешения господин штабс-ротмистр затеял этот эксперимент с обустройством позиций. Если эксперимент окажется удачным, попробуем распространить его на другие подразделения.

Шамхалов бросает на меня насупленный взгляд. Ну да, какому офицеру понравится, когда подчинённый за его спиной что-то мутит с вышестоящим начальством. Надо будет потом объясниться. Мне с Шамхаловым ещё служить и служить.

– А, ну раз вы разрешили… – сконфуженно бормочет Коломнин.

На этом совещание заканчивается.

Улучив удобный момент, оказываюсь возле Ванновского.

– Господин полковник…

Он улыбается.

– Не надо ничего говорить, Николай Михалыч! Думаю, мы понимаем друг друга.

– Так точно!

– Как ваши пулемёты?

Довожу до Ванновского ещё одну задумку. По моей просьбе братья Лукашины раздобыли две пролётки; каким макаром, я не уточнял, но не удивлюсь, если хозяева транспортных средств готовы им башку отвернуть при встрече.

– В случае необходимости мы поставим пулемёты на пролётки и таким способом во время боя сможем быстро перемещать их на те участки, где понадобится усиление огня.

– Как-как вы их назвали?

– Тачанки, – усмехаюсь я.

– Тачанки?! А почему?

– Просто в голову пришло. Если хотите, можно назвать «боевая пулемётная повозка».

– «Тачанка» звучит интересней, – смеётся он.

Создание тачанок часто приписывается отрядам батьки Махно. Надеюсь, и мне они послужат добрую службу.

Простившись с полковником, ищу непосредственного командира, рассказываю, что никаким шахер-махером за его спиной не занимаюсь. Шамхалов успокаивается и благодушно кивает.

– Значит, Ванновский захотел спасти вас?

– Так точно. Если бы не он, не знаю, до чего бы додумался наш новый комполка.

– Наверное, заставил бы вас срыть старые окопы и вырыть новые, в соответствии с текущими наставлениями и уставом.

– С него станется, – соглашаюсь я.

Возвращаюсь, вижу действительно усталые лица солдат. За последние дни каждый выдал на-гора не одну тонну земли. Надеюсь, что во время атаки японцев бойцы поймут, зачем были нужны все эти приготовления.

Всё следующее утро в лагере японцев царит подозрительная возня. Я практически не выпускаю из рук бинокль и всё время провожу на передке. Эх, взять бы «языка», но начальство категорически запретило любые вылазки. Опасаются, что так мы подтолкнём неприятеля к более активным действиям, не успев как следует подготовиться.

Напряжены все – и офицеры, и солдаты. В такой ситуации нет ничего хуже ожидания, поэтому я даже радуюсь, когда ночью меня будит Скоробут.

– Вашбродь, кажись, началось.

Сплю я в одежде, поэтому сборы занимают несколько секунд. Прохожу из землянки вдоль траншеи, замираю.

– С чего ты решил, что началось?

– Уж поверьте старому домовому! С минуты на минуту японцы в атаку пойдут. Сердцем чую.

– Хорошо, Кузьма. Поднимай бойцов.

Окопы быстро заполняются солдатами. Многие зевают и дрожат от холода. Кто-то хочет закурить, но я не даю. Снайперов с оптикой у японцев быть не должно, но это в моей истории, поэтому лучше быть настороже и не демаскировать себя.

Можно бы толкнуть перед ними речь, но я не политрук, да и политику партии и правительства до этих понюхавших пороху людей доводить не нужно. Они и так знают, что пойдут в бой за Веру, Царя и Отечество. Для них это совсем не пустые слова.

Внезапно над японскими позициями поднимается белёсый туман, ветер гонит его в нашу сторону, ещё немного – и он накрывает нас подобно облаку. Туман такой густой и плотный, что я с трудом вижу на расстоянии вытянутой руки.

– Может, передумает японец атаковать? В таком тумане и заплутать можно, – с надеждой говорит невидимый Скоробут.

– Странный этот туман… – вдруг произносит Бубнов. – Ненастоящий какой-то. Вот помню, как-то в лесу мне один шибко вредный браконьер попался, так я его туманом окутал, а сам поближе подобрался и ружьё с патронташем унёс.

Мне тоже категорически не нравится этот туман. Да, с одной стороны, атаковать при таком непросто, но с другой – можно подобраться незамеченным чуть ли не к самым окопам.

Амулет тихонько греется. На что он реагирует: на белую плотную стену или на того, кто может за ней прятаться? Подношу бинокль к глазам, напрягаю зрение до такой степени, что начинает идти кругом голова.

Щёлк! Щёлк!

Не сразу соображаю, что включается магическое зрение – дар уничтоженного мной демона Хихи.

Светло как днём не становится, но кое-что могу разглядеть. Прямо в клубах тумана в нашу сторону тихо крадутся ужасные существа. Нас с ними разделяют какие-то считаные сотни метров.

– Серебром! Пли! – командую я.

Если бы не пулемёты, тут бы нам и кирдык. В тумане не шибко прицелишься, что по демону, что по человеку. Даже мои амулет и дар магического зрения помогают так себе. В такой ситуации у автоматического оружия шанс попасть гораздо выше.

Из молочного тумана слышны проклятия, крики ярости и боли. Срабатывают и ловушки, которые мы с бойцами заготовили загодя, – те самые заострённые бамбуковые колышки, выпачканные в дерьме и нечистотах. Но порыв наступающих слишком яростен. Крики «банзай!» всё ближе.

Бойцы бьют залпами, пулемёты строчат, ловушки находят свои жертвы, а японцы – люди и демоны – прут и прут на наши позиции. Кроме обычных солдат противника в рядах наступающих какие-то похожие на гоблинов мерзкие существа.

– Это сикомэ, вашбродь, – шепчет из-за плеча верный Скоробут.

Сикомэ так сикомэ. Пуля, даже серебряная, как известно, дура, ей без разницы, кто перед ней: человек из плоти и крови или демон, весь пронизанный эфирными субстанциями.

Сперва всаживаю пулю в оскаленную харю сикомэ, прущего на меня с «арисакой» с примкнутым штыком. Демон падает. На его месте тут же вырастает японский солдатик с разинутым в диком крике ртом. Стреляю ему в грудь, солдатик спотыкается на бегу и падает почти на бруствере окопа. Сухо щёлкает курок. Так и есть, отстрелял весь барабан. Бойцы мои спешно перезаряжают свои «мосинки».

А противник прёт и прёт. В какой-то момент выстрелы с нашей стороны почти смолкают, только строчат пулемёты, собирая свою кровавую жатву. Лихорадочно впихиваю патроны в барабан револьвера. Вторая волна противников всё ближе – тёмные силуэты в белёсом тумане.