Ущерб, причинённый запасам снарядов моим рейдом, не помешал неприятелю: противнику удалось создать перевес по демонам и остановить наступление русских частей. Наш правый фланг японцы атаковали не только в лоб, но и устроили обходной манёвр. Несмотря на нашу довольно успешную контратаку с захватом первой линии вражеских позиций, удар противника в стык 35-го и 36-го полков сыграл свою роль – обозначилась угроза окружения, которого так боится Куропаткин.

Плюс мои коллеги-разведчики «зевнули» и обнаружили 4-ю японскую дивизию, которая двигалась, чтобы ударить нам в тыл, слишком поздно, чтобы можно было атаковать её без ущерба для основной оборонительной позиции.

Мы отходим на север вглубь Маньчжурии, сперва к станции Ванзелин, а затем и дальше. Задача по деблокированию осаждённого Порт-Артура не выполнена. Настроение мрачное. Депрессия такая, что никаких синигами не надо, чтобы возникло желание пустить пулю в лоб Куропаткину, Штакельбергу, а потом и себе. И толку от моего попаданчества? Что может изменить обычный командир разведки на полковом уровне? Убедить Куропаткина, что его опасливая (чтобы не сказать, трусливая) тактика – прямой путь к поражению? Послушает он простого штабс-ротмистра, как же…

Тем не менее на привалах строчу как заведённый рапорты на имя вышестоящего командования, вплоть до этого самого Куропаткина, с предложениями развернуть партизанскую войну малыми силами и с привлечением дружественных хунхузов на коммуникациях противника. Пишу о необходимости придать этим командам большую мобильность, опираясь на собственный опыт использования тачанок и действия во вражеских тылах не пешим, но конным образом. Плюс повысить огневую мощь подразделения за счёт усиленного вооружения ручным автоматическим оружием и гранатами и перейти в остальном вооружении с «мосинок» на карабины.

Передаю рапорты вверх по команде, начиная с Шамхалова. Но реакции, кроме хмыкания и улыбок Шамхалова, на эти документы пока нет. Читает ли мои сочинения хоть кто-нибудь?

Может, и читают. Команда охотников до разведывательно-диверсионной деятельности под моим началом увеличилась до двух полноценных взводов – без малого сотня человек. Прибились ко мне оставшиеся без командиров осколки чужих взводов, да так и остались. Подполковник Али Кули Мирза своим приказом узаконил нашу команду и ввёл её в штатное расписание полка. Это, пожалуй, единственная радостная весть после отступления от Вафангоу.

Мрачное настроение не только у меня. После очередных занятий по маскировке и боевому слаживанию ко мне заявляется целая делегация: Бубнов, ставший наконец старшим унтером, братья Лукашины, Жалдырин, которого я назначил старшим пулемётной команды и которому написал представление на квартирмейстера (это уже низший унтер-офицерский чин на флоте), Ипполитов, ещё бойцы. Велю Скоробуту обеспечить всех как минимум чаем, а желательно и каким-нибудь угощением.

Домовой расстарался: к чаю подал не только колотый сахар из моих запасов, но и местное китайское лакомство махуа – что-то вроде известного нам хвороста, сплетённого косичкой и посыпанного кунжутом.

– Ну, господа хорошие, – начинаю я, когда с угощением и чаем покончено, – в чем возникла нужда? Или обида есть какая?

– Нужды вроде как нет, вашбродь… – Лукашин-старший оглядывается на товарищей. – У вас, не сочтите за лесть, в отличие от многих других господ офицеров, как у Христа за пазухой. За дело, конечно, спрашиваете, и строго, но без дела к служивым не придираетесь и рук не распускаете.

Усмехаюсь:

– Но есть какое-то но, Тимофей? Так?

– Почто мы отступаем от япошек? Вроде труса не празднуем, пятки салом не мажем, чтобы шкуру свою спасти. Воюем за царя и отечество не за страх, а за совесть. Так может, среди генералов измена какая?

Ох, опасно вести с подчинёнными такие разговоры. История с Дзатоевым ещё не забылась. Начнёшь поливать начальство, дойдёт до него – враз окажешься в смутьянах и бунтовщиках. Надеюсь, стукачей среди моих ребят нет, но лучше не рисковать. Я на месте Дзатоева и других «рыцарей плаща и кинжала» держал бы в каждом подразделении одного-двух осведомителей. Чисто чтобы знать настроения в массах рядового и офицерского состава.

Вот что мне отвечать характернику, если я и сам во многом разделяю его мысли? А не ответить нельзя: если начну юлить, авторитет среди бойцов враз даст трещину. Была не была.

– Тимофей, вот ты, сидя в окопе, что видишь?

– Как враг на меня прёт. Сколько их на нас наступает – всех вижу.

– А что у соседей справа или слева делается, тоже видишь?

– Не вижу, да и когда мне? От вражин только успевай отбиваться. Но то ваша задача, вашбродь.

– На уровне взвода или эскадрона – да. А на полковом уровне?

Тимофей чешет в затылке.

– А на полковом, пожалуй, это уже задача полкового командира.

– Но ты согласен, что он видит ситуацию иначе, чем ты да я?

– Согласен, пожалуй.

– А командующий как видит обстановку? Как орёл, что в высоте парит, так?

– Можно и так сказать.

– И ему виднее, где враг уловку может сделать или подловить нас на чём. Где он пушки поставил, которых мы с тобой не видим, или резерв ударный подготовил, чтобы в нужный час по нам ударить. Вот и не хочет командующий лишний раз рисковать, подставляться под угрозу окружения. Бережёт солдатиков.

– Вашбродь, – вмешивается в разговор Сорока, – а может, стоило рискнуть, ежели на кону прорыв к Порт-Артуру стоял? Осторожность – это хорошо, а когда она трусостью зовётся?..

– Трусостью? А ты знаешь, Сорока, за что у него «Святой Георгий» четвёртой степени?

Сорока отрицательно мотает башкой. Я и сам не знал, да было время для расспросов у товарищей офицеров.

– В походе на Коканд Алексей Николаевич со своей командой разведчиков и охотников числом до полуроты и сотни казаков ворвался в крепостцу Уч-Курган. А в Ахалтекинской кампании во главе штурмовой колонны ворвался в крепость Геок-Тепе и принудил врага к сдаче, за что получил «Святого Георгия» уже третьей степени. Трус или нет человек с двумя георгиевскими крестами?

– Не трус, – вынужден признать Сорока.

– А как военный министр Куропаткин добился отмены телесных наказаний для нижних чинов, ввёл чайное довольствие и походные кухни. Так что, братцы, не всё так однозначно.

Молчат, переваривают услышанное.

– А ежели командующий такой храбрец, отчего ж мы только и делаем, что отступаем?

И ведь нет у меня ответа на этот вопрос, ни с моим прошлым опытом – Алексея Шейнина, ни с нынешним – Николая Гордеева.

– Был такой римский император Марк Аврелий, – говорю я. – Так вот, он говорил: делай что должно, и будь что будет.

Выдерживаю паузу и добавляю:

– Думаю, что командующий ждёт подкрепления, чтобы получить существенный численный перевес над врагом. А когда подкрепление получим, новые пушки да боеприпасы, там и до наступления дело дойдёт.

Уходят успокоенные. А я остаюсь с тяжёлым сердцем: то, что Куропаткин был храбрецом в Туркестане, никак не отменяет его… не назову это трусостью, назову чрезмерной осторожностью. Как такое могло случиться с боевым и отважным офицером, специалистом по Востоку? Он воевал в Средней Азии, был в составе военной миссии у французов в Алжире, освобождал от турок Болгарию, снова воевал в Средней Азии, затем управлял Закаспийской областью, и, судя по отзывам, делал это неплохо: строил дороги, открывал больницы и русские школы, привлекал переселенцев из центральных губерний России. В конце концов, шесть лет был военным министром…

А не это ли ответ на мой вопрос? Из министерского кресла спланировал в кресло командующего армией в Маньчжурии. Обиделся на понижение? Или командование армией – не его конёк? Военный министр и управляющий Закаспийской областью – больше административные должности. Его реальный командный потолок – начальник штурмовой колонны при штурме Геок-Тепе: одиннадцать с половиной рот, одна команда с ракетными станками и девять орудий с артиллерийскими расчётами – всего-то неполный пехотный полк. Достиг предела компетенции как командир? Или виной гиперответственность?