— Так ты не со всеми так говоришь? — осторожно спросила она; — И тебе не скучно? Вы же студенты…

— Студенты? А ты не студентка? Ах да, вечерница. Но они отличаются от тебя только институтским значком, еще носят очки. Университет? Сборная солянка, площадка молодняка, градусник для измерения скачущей температуры общества. Считал его раем, да разочаровался во всем. Ребята устраивают вечера знакомств, ищут связи, двери…

— Зачем? — рассмеялась она.

— Все ради распределения. А девушки думают только о завивке, им не до иностранных языков. Эге, а ты сама почему без завивки? — Он повертел пальцем, изображая, как девушки завиваются.

— Я? — растерялась она. Надо было сказать: «Вот через пятьдесят девять дней я уже буду совсем другая, ты меня не узнаешь: на свадьбу завьюсь», но она ничего не сказала.

— Ладно. Что-то я слишком разговорился, надо идти. Тут нигде не найдешь спокойного местечка! А ты продолжай рассматривать стекло, никто тебе больше не помешает. Люди добры, пока не столкнутся их интересы. — Он взял стопку книг под мышку и вышел, словно ее здесь и не было.

— А!.. — Циньцинь испугалась, что он вот так просто, навсегда исчезнет, ей захотелось с ним познакомиться, но что сказать, она не знала. — Ваша специальность — японский?

— Да.

— Я тоже учусь японскому. Не могли бы вы мне помочь?

— Можно. — Он кивнул головой без всякого энтузиазма. — Только у меня мало времени. — Немного помолчав, он спросил: — А ты кем работаешь? Ты такая простодушная…

— Сборщицей на приборостроительном заводе. Мое имя Циньцинь, а вас как зовут?

— Меня зовут Фэй Юань, я студент факультета иностранных языков, набор семьдесят седьмого года, первая группа. Кстати, иероглифы моего имени входят в слова «бесконечные расходы».

Он тряхнул волосами и вышел, слегка наклонив голову набок, высокий, изящный и немного надменный. «Продолжай рассматривать стекло» — его голос все еще звучал здесь, сам он ушел. Но за окном стало темно, а узоры на стекле потеряли свою привлекательность. «Северное сияние… Знает ли он о северном сиянии?..» — вдруг пришло ей в голову, когда, найдя свой блокнот, она спускалась по лестнице.

IV

Жизнь идет вперед в привычном темпе, не ускоряя и не замедляя его. Она оставляет разные следы, в зависимости от места, рельефа, почвы. Каждый человек живет в своем маленьком мире, тысячью нитей связанном с большим миром, и эти нити нелегко разорвать. В пронизывающе-холодном апреле 1976 года миллионы людей вместе проливали кровь и слезы. Мгновенно растаяли завалы и сровнялись рвы сомнений, самозащиты, подозрительности и предосторожности, которые десять лет разделяли их души. Но столь недолгим было возникшее единение, разрушенное неумолимым потоком времени, скрытое новыми наносами. В морозную зиму 1980 года на город с реки наползал туман, скрадывая перспективу, и молодежь металась в тоске и поисках еще неистовее, чем четыре года тому назад…

Октябрьские события 1976 года, потрясшие китайскую землю, застали Циньцинь в госхозе. Она даже вообразить не могла, какие серьезные перемены произойдут в Китае. В дальней, глухой деревеньке жизнь текла спокойно, как ручеек, без суеты и треволнений. Когда объявили о разгроме «банды четырех», Циньцинь смотрела, как команды высланных в деревню образованных молодых людей Шанхая, Харбина и провинции Чжэцзян от нечего делать гоняли мяч на баскетбольной площадке. Казалось, ничто их не касается, пусть небо рушится! Эти образованные молодые люди с юга были старше ее, уже лет восемь жили в деревне, везде побывали, всего повидали, во всем разобрались и стали совершенно равнодушными. Но работали они с огоньком, умели быстро жать поливной рис, водить грузовики. Любили говорить на местном северо-восточном диалекте, вставляя в него южные слова, так что получалось: «Мы любим кушать сигареты» — или: «Бандиты из бухгалтерии блудят с зарплатой». Наибольшим счастьем для них была поездка к родным. После возвращения они не уставали рассказывать о новостях. Первые представления Циньцинь об обществе сложились именно в госхозе, но она пробыла там недолго, а может быть, если бы осталась еще года на два, не была бы такой наивной. Ее биография уместилась бы на половинке листа. Во время культурной революции отца ее постигла участь многих, и она выучилась сама покупать дешевые овощи, готовить их и ухаживать за малым братишкой. Отца скоро выпустили и назначили «спецом» в пропагандистскую бригаду на заводе. Ее послали в деревню, потом вернули в город, случались и неприятности, но несравнимые с теми, что выпадали на долю других. Ей не приходилось защищать свою жизнь, поэтому она меньше видела зла, чем другие. «Если ты попросишь отпустить тебя из деревни, сославшись на болезнь, то, будь ты невинной, как сама Линь Дайюй^[60], все равно придется отдаться», — сказала ей подруга по бригаде, которая была постарше. Циньцинь всегда с уважением и завистью относилась к студентам с юга, которых распределили в этот пограничный госхоз.

К ним прислали выпускника строительного института и назначили его заведующим столовой. Он часто ошибался, когда считал деньги, продавая талоны на рис и овощи, потому что в это же время читал. Он не утратил веры в свой идеал, хотя жил в трудных условиях и терпеливо сносил преследования. Ему оставалось только читать и размышлять. Циньцинь украдкой наблюдала за ним, старалась понять, что он за человек, а потом ей стало тревожно за него. У него был больной желудок, и он часто менялся в лице от боли. Однажды он получил от врача разрешение съездить в Харбин на просвечивание. Через три дня он вернулся, привезя с собой много книг.

— Просветили тебя? — спросила его Циньцинь.

— Просвечивали, — небрежно бросил он. Они разгружали уголь, ему стало жарко, и он сбросил пальто. Из кармана вывалился пакет с надписью: «Барий», так что и спрашивать было нечего: не ходил он на просвечивание. Циньцинь стало его жаль. Через некоторое время его перевели в провинцию Гуйчжоу. От подруги, которую отправили туда же продавщицей, она узнала, что ему разрешили преподавать физику в средней школе, и он больше не будет продавать талоны. Когда он уезжал, Циньцинь ушла в степь, собрала букет красных саранок и бросила его в реку. А если б он не уехал? А если б у нее не было там подруги? Циньцинь плакала от странных, непривычных мыслей. Если в ней и зарождалось к нему чувство, то оно прошло вместе с брошенным в воду букетом. Таких увлеченных людей ей больше не приходилось встречать. Он был южанин, говорил с присвистом «с» вместо «ш», и она над ним посмеивалась.

— До чего же ты простодушна, — бросил он ей как-то, когда она подобрала на дороге упавший с грузовика сноп и понесла его на ток. Больше он ей никогда ничего не говорил, где он теперь, она не знала, — и вот почему-то он снова пришел ей на память.

Может, Фэй Юань чем-то его напомнил? Фэй Юань тоже говорил с южным акцентом. «Ты такая простодушная», — сказал он ей. Полчаса не поговорили, с чего же он взял? Как будто сам очень сложный! А ей так хотелось стать сложнее, она слышала, что сложным называют все непонятное и мучительное. В госхозе жизнь была нелегкой, труд тяжелым, ели быстро, давились, спали крепко, но мало, грустить не было времени. Но она верила, что будут зеленеющие нивы и ее мечты о далеких краях когда-нибудь осуществятся: Она вернулась в город, поступила на завод, а жизнь стала еще монотоннее, еще бесцветнее. Она плыла по ней, как лодка в бескрайнем море, нагруженная мечтами. Вокруг — водная гладь, а если и попадется одинокий островок, то он необитаем. Выйдешь на остров и снова ловишь взглядом белый парус, а под парусом все то же одиночество и грусть. Сколько ни зови, никто не откликнется.

На заводе открылась библиотека, и Циньцинь все свободное от занятий время читала романы. И чем больше она читала, тем меньше нравилась ей собственная жизнь. В госхозе никаких книг не было, там жизнь напоминала пруд без воды. Циньцинь не понимала, здоровые у нее сейчас настроения или нет. За последние четыре года в обществе произошло множество перемен, но скоро ли эти перемены коснуться ее лично? Каждое утро она вставала с мыслью, что вот сегодня должно случиться что-нибудь необыкновенное, но дни текли, похожие один на другой. Фу Юньсян мог сменить костюм, но его слова, даже интонации оставались неизменными. Она надеялась, что завтра все будет не так, но приходило «завтра», и все оставалось по-прежнему…