— Да юаней пятнадцать хватит, — сказал Пань Лаоу.

Чжао Лян подумал, вынул пятнадцать юаней и сунул мне в руку.

— Вот, возьми, езжай на поезде.

— Дядя Чжао, зачем мне! — Я хотел отдать ему деньги.

— Будем считать, что я тебе дал взаймы.

— Так когда же я смогу отдать?

— Когда-нибудь да сможешь.

— Если дядя Чжао говорит, значит, бери! — похлопал меня по плечу Пань Лаоу. — Деньги — дело несущественное, запомни это!

В тот день мы вместе вышли из дома для приезжих и расстались на перекрестке.

— Иди по этой большой улице, пройдешь вверх до половины горы, там будет шоссе, увидишь автобусную остановку, сядешь там на автобус… — стал подробно объяснять мне Пань Лаоу. — Доедешь на автобусе до Лэншуйтаня и там пересядешь на поезд; как билет купить и на какой поезд садиться, сам расспросишь. Ну ладно, я тебя не буду провожать, иди, да будь осторожен.

— Дядя, я все запомнил. — Я обернулся к Чжао Ляну и Ши Гу. — Дядя Чжао, брат Ши Гу, я пошел.

— Иди, не забывай нас… построй железную дорогу! — сказал Чжао Лян.

— Да, Сяошуй — река норовистая, у сплавщиков жизнь несладкая… — сказал Ши Гу.

Я дошел до шоссе на горе. Река Сяошуй вилась под горой, и я отчетливо различал три человеческие фигурки, которые двигались параллельно мне вдоль берега реки. А потом я увидел длинную песчаную косу, на ней лежало большое дерево, а рядом с ним как-то изменившийся, но все же знакомый плот. Вскоре на косе показались Пань Лаоу и его товарищи. Отсюда они казались мне тремя крохотными куколками. Они напряженно работали, очищая дерево от веток. В этот миг они были так прекрасны, так дороги мне, что захотелось вдруг вернуться к ним и никогда с ними не расставаться.

Я посмотрел вдаль на вьющуюся без конца реку Сяошуй; над рекой стояла легкая голубая дымка. Сяошуй, на тебе нет бакенов, нет семафоров, нет лодок с фонарями. Ты река, на которой совсем нет ориентиров. Ты проста и красива, но сколько опасностей ты таишь, сколько горя можешь принести людям! Со времен Яо и Шуня возникла легенда о твоих извилистых берегах, и ты до сих пор все та же. Когда же ты станешь рекой, удобной для плавания, судоходной, укрощенной рекой?

Я вспомнил дедушку и то, как он подарил мне кулек с засохшими конфетами. Вспомнил почтенного Сюя — ведь его сейчас надо спасать. Вспомнил я и рыбака Лао Вэйтоу, оставшегося без своих ручных птиц, — каково-то будет ему одному. Я думал о красивой и мужественной Гайгай, которую не так-то легко заставить покориться. Я вспомнил побирушку У Айхуа — она не должна отчаиваться из-за того, что дошла до такой жизни. Я вспомнил того интеллигента в очках — умный парень, зря дурачком прикидывается. Еще я вспомнил однообразное гудение комаров, пугающий плач ночных кошек и те старые колеса, — неужто история, подобно им, застрянет на одном месте?

Да, жизнь нашего народа и природы слиты неразделимо! Зимой простые люди ходят босиком по снегу и мерзнут, летом их печет жаркое солнце, осенью они месят своими ногами грязь, а весной они безропотно сносят жестокий голод. Тот, кто этого не испытал, — тот не поймет величия и богатства жизни, ее радостей и ее страданий.

Подъехал красный автобус, я немного нерешительно выступил вперед, поднял руку…

Перевод Г. Синицкого.

ЛИ ТО

ПОСЛУШАЙ ЭТУ ПЕСНЮ

I

Если бы я сам не пережил все это, то никогда бы не поверил, что встреча с ней так перевернет мою жизнь… Обычно я пренебрегал знакомствами с девушками, особенно с заводскими. С ними говорить можно только об эластичных нейлоновых чулках, о пальто на поролоне и о прочей подобной же чепухе. Даже с девчонками из моей агитбригады я и то не заговаривал ни о чем, кроме нашей работы. От их непрерывной нудной болтовни у меня трещала голова.

Как она не похожа на них всех! Подумать только, девчонка с первой же встречи внушает к себе уважение. Вот это человек!

И я хорошо запомнил первую встречу с ней — это было восьмого января 1976 года.

II

Тот день для меня начался тягостно, но не потому, что скончался премьер Чжоу Эньлай, о чем тогда никто еще не знал, а потому, что моего друга Лю Даху наказали: его сняли с должности секретаря молодежной организации цеха позолоты и постановили, что организация в течение года будет внимательно наблюдать за его работой и поведением. Я был очень расстроен — ведь Даху пострадал из-за меня.

Все началось с песенки, которую я сочинил сам — и музыку, и слова.

Последние два года я в свободное время занимался с дедушкой Хуаном, старым другом моего отца, ушедшим на покой композитором. В результате этих занятий и родилась повлекшая за собой столько неприятностей песенка «Я жду…». Я дал ее Даху, а тому она так понравилась, что с его легкой руки ее начали распевать в нашей агитбригаде. И вскоре она стала известна всей молодежи цеха. На беду, нашлись люди, доложившие в завком, что среди рабочей молодежи распространяются «желтые» песенки. Началось расследование. Меня, сочинителя «желтой песенки», к тому же ответственного за литературно-художественную пропаганду в заводском отделении профсоюза, должны были неминуемо вывести на чистую воду, и тогда Даху взял все на себя. Дело раздули, Даху обвинили в «правом уклоне», и завод шумел несколько месяцев.

Все это время я не находил себе места, плохо спал ночами; мне часто виделось, как я публично объявляю себя автором песенки «Я жду…» или же пишу дацзыбао, оправдываю себя и свою песенку, оправдываю молодежь, которая ее поет…

В действительности же я ни на что подобное не решался. Я знал, что у меня не хватит душевных сил. Я ждал: вдруг все это уладится само собой или случится что-нибудь неожиданное на собрании… Но я дождался лишь того, что Даху подвергли наказанию. В последний вечер, когда цеховое собрание наконец закончилось, мы шли домой вместе и молчали.

По дороге домой мы как раз и встретились с ней.

III

Мы стояли у входа в парк Сунь Ятсена и ждали автобуса. Вечер был холодный, на освещенной разноцветными фонарями улице Вечного спокойствия было очень оживленно. Люди спешили домой. Но автобус все не приходил. На остановке скопилось множество народу, у края тротуара стояла целая толпа. Люди молча глядели на проносившиеся мимо машины и на прохожих.

Обычно в таких случаях Даху проявлял нетерпение. «Ну скажи, почему пекинцы такие долготерпеливые? — возмущался он. — Гляди, никто даже не пикнет и не заворчит, все покорно ждут!» Сегодня же, засунув руки в карманы пальто, он тоже покорно молчал. С нами вместе ждали автобуса еще несколько ребят из нашего цеха, тоже возвращавшихся с собрания. Они тоже молчали. Казалось, что холод морозного вечера сковал языки.

Вдруг я услышал негромкий разговор двух девушек и прислушался.

— Ян Лю, ты сегодня была не права.

— Не права? Почему?

— Секретарь разрешил тебе выкрикивать лозунги, и ты зря молчала.

— А я не желаю выкрикивать этот лозунг!

— Это же не простой лозунг.

— Да, не простой. Это призыв давить правый уклон! Какая гадость!

— Тише ты!

— А я не боюсь!

Я обомлел: откуда взялись такие девушки? Любопытство заставило меня оглянуться. Они стояли неподалеку, очень похожие друг на друга — у обеих черные кожаные портфели и серые пушистые шарфы, обычная синяя рабочая одежда, но куртки явно подогнаны портным по фигуре. Та, которую звали Ян Лю, показалась мне постройнее и покрасивее.