– Ага, пончики твои стащить хотела, – огрызнулась я, кривясь от боли в зажатом Палычем плече.

– Да прям, пончики! – ехидно сказала Вика Шестопал, поправляя съехавший с плеча ремень сумки. – Проездные или деньги. Она же у нас нищая.

– Ну ты это, Шестопал, не надо тут… – проворчал физрук, но мою руку не выпустил.

Красько сделала огромные глаза и придвинулась к нему. Её свистящий шёпот наверняка услышала все, кто был в раздевалке:

– Сан-Палыч, а может, она под веществами?

Вот дрянь!

Физрук уставился сначала на неё, потом на меня. Его щёки затряслись от негодования, залысины покрылись каплями пота. Забыв про груду одежды, так и оставшейся на полу, он раздвинул столпившуюся малышню и потащил меня за собой из раздевалки. Я едва успела схватить рюкзак. Ехидные смешки «куриц» неслись нам вслед.

В коридоре я слегка пришла в себя и выдернула руку из пальца Сан-Палыча:

– Не имеете права хватать! Тем более девчонок!

Он что-то пробурчал про права и обязанности, но дальше конвоировал меня, не прикасаясь.

Возле двери с табличкой «Заместитель директора по УВР» по нервам ударил звонок, но физрук не обратил на него внимания, и, коротко стукнув в дверь, затащил меня в кабинет.

Я поздоровалась с Ёлкой и плюхнулась на стул, который стоял в углу для таких счастливчиков, как я. Пока Сан-Палыч трындел о «безобразной выходке» и тупо намекал, что я что-то там употребляю, я догрызала единственный ноготь, который ещё можно было зацепить зубами.

Выслушав сбивчивый рассказ физрука, Ёлка отправила его на урок. Потом, звякая своими побрякушками, вышла из-за стола и приблизилась:

– Ну и что ты, Кольцова, скажешь?

– Ничего. – Я сунула руку в карман, чтобы не сгрызть до мяса. – Меня толкнули, я упала и случайно уронила несколько курток.

– Кто толкнул? – Ёлка выдвинула из-за стола ещё один стул и села напротив меня.

– Не знаю, не видела.

Ябедничать не буду. Да и какой смысл? Никто не поверит, что примерная девочка Яна Красько способна отпинать в раздевалке одноклассницу!

Опустив очки на кончик носа, завучиха поверх оправы сверлила меня взглядом. Наверное, пыталась определить, вменяемая я или реально что-то употребляла:

– Прямо так толкнули, что упала?

– Прям так, – глядя исподлобья, буркнула я.

Вздохнув, она дотянулась до стационарного телефона, сняла трубку и понажимала кнопки:

– Анна Сергеевна, зайдите ко мне, пожалуйста. У нас тут ученица упала.

Я демонстративно закатила глаза, давая понять, что медсестра мне не требуется.

– Ничего-ничего, пусть осмотрит, – ответила Ёлка. Я перевела взгляд в окно за её плечом. Там покачивались от ветра тонкие берёзовые ветки, усыпанные крохотными нежно-зелёными листочками. Краем глаза я видела, что завуч разглядывает меня, от этого было неуютно, но я заставила себя не реагировать.

Через минуту в дверь постучали.

– Елена Петровна, можно? – заглянула в кабинет школьная медсестра. Она была молоденькая, и все звали её просто Анютой.

– Заходите, Анна Сергеевна. Лина у нас в раздевалке упала, говорит, что толкнули. Посмотрите, всё ли в порядке. – Ёлка встала и что-то шепнула ей на ухо. Анюта быстро покосилась на меня, кивнула и села передо мной на освободившийся стул. Положила на колени маленькую сумочку типа косметички. Медсестра выглядела озабоченной, и это не вязалось с её кукольными губками-бантиками и пухлыми детскими щёчками.

– Привет. Голова не болит? Не кружится? Какая-то ты бледная… – Анюта взяла меня за виски тёплыми ладошками и заглянула в глаза. – Когда падала, не ударилась?

Я отрицательно промычала. Анюта попросила поднять рукав. Меня осенило:

– Вы реально думаете, я колюсь?! Да эта дура всё наплела, потому что на меня злится! – Рванув рукава худи к плечам, я вытянула руки: – Смотрите!

– Я хочу измерить давление, – спокойно сказала Анюта, расстёгивая «косметичку». На секунду мне стало стыдно. Но надевая мне чёрную манжету, Анюта внимательно смотрела на мою на руку. Ясно: я права. Ну и фиг с ними! Я откинулась на спинку стула и усмехнулась. Анюта нажала кнопку на приборе, и он загудел. Манжета начала надуваться, стискивая руку до боли. Когда она наконец с шипением сдулась, Анюта посмотрела на цифры на экранчике: – Низковато, но в принципе, не удивительно для такой худышки.

Укладывая прибор в сумочку, Анюта кивнула на мой старый шрам у запястья:

– А это откуда?

Я фыркнула:

– В детстве пыталась зачерпнуть варенье из банки с отбитым горлышком.

– Ох, – вздохнула Анюта, а Ёлка поморщилась.

Ободряюще улыбнувшись мне, Анюта встала, и они вместе с Ёлкой вышли в коридор.

Вернулась завучиха быстро. Заняла своё привычное место за столом и вдруг спросила:

– Скажи-ка мне, как вы с бабушкой живёте?

Я напряглась:

– Нормально, а что?

– А в материальном плане? С деньгами у вас как?

Знать бы, к чему этот допрос. Я вспомнила тёток из опеки, которые периодически появлялись у нас дома:

– Всё отлично. Нас проверяют, если вы об этом.

Кажется, Ёлка хотела ещё что-то сказать, но передумала. Сняла очки и, оставив их висеть на цепочке, потёрла виски.

– Послушай, Кольцова, мне лишние скандалы не нужны. Конец года, ОГЭ, ЕГЭ на носу, без тебя забот хватает. В общем, давай договоримся. Если ты что-то взяла, прямо сейчас положи на место. Не помнишь, из какой куртки, – отдай мне. Я всё понимаю, наверно, вы с бабушкой живёте небогато, но…

Она реально думает, что я – воровка?!

Я вскочила. Щёки вспыхнули, меня прорвало:

– Да не брала я ничего! Хотите – карманы проверьте. Вот! Вот! Видите, тут только телефон! И сто рублей на столовку, бабка дала. Рюкзак показать?!

Думала, Ёлка откажется, но та, снова водрузив очки на нос, пожала плечами:

– Ну покажи, раз сама предложила.

Я дёрнула молнию, растянула «пасть» рюкзака и сунула Ёлке под нос.

Всё это был полный бред: если я и вытащила деньги, не успела бы сунуть их в рюкзак, а если и успела, чтобы найти их, надо было перетряхивать каждую книжку и тетрадку. Но Ёлка этого делать не стала, только кивнула:

– Ладно, но если кто-то пожалуется на пропажу, придётся начинать разговор заново.

– Да никто не таскает деньги в куртках, их же сто процентов стырят! А если какой-нибудь раздолбай сам их прожрал, а решит свалить на меня, я буду доказывать, что не верблюд?! – снова заорала я.

– Лина! Что за выражения?! Не надо было за куртки хвататься!

– Значит, если куртки уронила, по-любому во всём виновата?! – Голос резко пропал, получилось сипение.

Ёлкин лоб собрался складками, как мягкая резина:

– Что у тебя с голосом?

Я вытащила из рюкзака бутылку воды и долго пила. Навалилась тяжёлая усталость, как будто одежда со всех вешалок разом повисла на плечах.

– Можно я уже в класс пойду?

– Иди, – кивнула Ёлка. – Скажешь, я задержала. Так, стоп, а куртки? Куртки-то повесили?

Я помотала головой.

Она вздохнула и потребовала:

– Пошли!

Одежда так и лежала на полу пёстрым ворохом. Когда я вернула на место последнюю куртку, Ёлка наконец отпустила меня в класс.

«Курицы» ехидно заухмылялись, а Горелов встретил меня долгим насмешливо-презрительным взглядом. Ясно: он в курсе. Я сделала вид, что ничего не замечаю. Но едва села за парту, Платон обернулся:

– Допрыгалась, овца?

Поставив перед собой раскрытый учебник физики, я спряталась за ним, но Горелов резко хлопнул по книжке, и та упала. Он ухмылялся, а тёмно-зелёные глаза были холодными и безжалостными. За что он так со мной?

– Ладно, живи пока. Только не суйся, куда тебя не просят!

Он отвернулся, а я снова поставила учебник и, сложив руки на парте, уткнулась в них подбородком. Хотелось укрыться с головой одеялом и не шевелиться. Слишком много всего навалилось за эти три дня. Раньше я была серой мышкой, до которой никому нет дела, а теперь у меня враги и в классе, и во дворе. И даже новый сосед-инвалид смотрит со злостью. Хотя он-то самый безобидный из всех, и на него вообще можно забить.