В 509 г. до н. э. политическое господство благородных было окончательно упразднено. В основу новой государственной организации был положен территориальный принцип, то есть теперь делению подвергалось уже не население полиса, а подпадающая под его юрисдикцию территория. Все земли Аттики были поделены на 100 участков (демов), каждые 10 составили племя – филу, каждая фила избирала 50 своих представителей в так называемый Совет пятисот. Власть стала принадлежать свободным гражданам старше 30 лет от роду; раз в месяц они собирались для решения государственных дел; решения принимались большинством голосов в ходе тайного голосования. Основателем такой формы политического устройства выступил Клисфен из рода Алкмеонидов. Избранный в 508 г. до н. э. архонтом, блестящий оратор, политик, он провёл оставившие память на тысячелетия политические реформы, в результате которых все афинские граждане получали равные права участия в собраниях, суде и управлении государством. Каждый афинский гражданин стал обладать правом законодательной инициативы, все кандидаты на должности подвергались равным испытаниям – докимасии, которая имела целью подтвердить афинское происхождение и пригодность к исполнению государственных должностей. Именно Клисфен создал партию демоса, именно он, по мнению некоторых, первым ввёл в оборот и само понятие демократии. Правда, здесь нужны определённые уточнения. «Демократия», – говорят все словари, – в переводе с греческого это «власть народа». Однако сами греки никогда так не думали и уж конечно же не сказали бы, ибо для них это «власть демоса», а демос далеко не весь народ, но лишь небольшая его часть. Его составляли только свободные граждане полиса. Так, например, отсюда исключались все метеки. Метеками (????????) назывались в Аттике чужеземцы, поселявшиеся там на продолжительное время или навсегда; каждый иностранец по истечении известного срока обязан был вписаться в их число, кроме того, в класс метеков поступали отпущенные на волю рабы. Они были лично свободны, но не считались гражданами и, разумеется, не пользовались их правами. А это значит, не могли занимать общественных должностей, подавать голос в народном собрании, совершать публичные жертвоприношения, кроме того, они были не в праве вступать в законный брак с гражданками и приобретать недвижимость.
Не забудем ещё о рабах и женщинах – эти категории населения также не входили в «демос» и не имели права участвовать в принятии властных решений. Кроме того, существовала система цензов, существенно ограничивавших правоспособность многих граждан. «Власть демоса» в Древней Греции противопоставлялась аристократии (власти лучших), олигархии (власти немногих), и монархии (власти одного).
Своеобразный итог подводит в своей «Политике» Аристотель: «Демократию не следует определять, как это обычно делают некоторые в настоящее время, просто как такой вид государственного устройства, при котором верховная власть сосредоточена в руках народной массы… Итак, скорее следует назвать демократическим строем такой, при котором верховная власть находится в руках свободнорождённых…»[5].
Но демократия противопоставлялась и охлократия, то есть власть «охлоса» (это греческий эквивалент русского «сброда», а то и вообще «сволочи»). Понятно, что охлократия понималась как «плохая» форма правления, хотя граница между нею и «хорошей» демократией часто оказывалась настолько размытой, что вообще терялась.
Рим лишь унаследовал и развил многие (не все) рождённые эллинскими философами и законодателями политические идеи и формы общественной организации; Рим вообще унаследовал и развил очень многое из порождённого Грецией. Но вместе с тем многое из того, что было впоследствии воспринято едва ли не всеми государствами Западной Европы, впервые рождалось именно здесь.
Вот здесь-то и обнаруживается одно удивительное, если не сказать парадоксальное обстоятельство. Ещё со школы мы знаем, что и Греция, и Рим (впрочем, о Риме нам ещё придётся говорить особо) – это классические рабовладельческие государства. То есть государства, где эксплуатация и подавление личной свободы человека достигло своего предела. Где едва ли не абсолютное бесправие огромных людских масс в конечном счёте возвелось в оформленный с соблюдением всех юридических процедур закон. Другими словами, где любое воспрепятствование отъятию прав у одних автоматически становилось предметом уголовного преследования других.
Меж тем следует напомнить то обстоятельство, что понятие «юстиция», из вошедшая чуть ли не во все европейские языки, латыни означала собой не что иное, как «справедливость». Больше того, национальные лексические аналоги этого латинского понятия имеют тот же самый корень. Вот так и в русском языке понятие права восходит к представлениям о правильности, правоте, справедливости, правде, даже к праведности. Не случайно и первые юридические кодексы на Руси именовали именно «правдами».
Впрочем, мы не должны здесь морализировать. Представления о справедливости, правде, праведности неотделимы от всей истории народа, его религиозных верований, обычаев, традиций, культуры, словом, это вовсе не какой-то надмирный абсолют, императивам которого должны подчиняться все без разбора. Не существует единого для всех наднационального закона. Навязывание каких-то своих взглядов на эти тонкие материи другим народам представляет собой скрытую форму агрессии, ибо посягает на самый дух последних, и нам ещё придётся говорить о праве как об одном – и довольно действенном – из орудий войны. Тем более нельзя видеть в них что-то застывшее на все времена. Поэтому то, что противоречит каким-то современным правовым нормам, вовсе не обязательно должно было вызывать нравственное отторжение где-то там, в далёком прошлом.
Но как бы то ни было, парадокс существует, и этот парадокс заключается в следующем: как общество, впитавшее в себя представление о справедливости, правильности, праведности самой свирепой формы эксплуатации человека человеком и низведения способного к страданию существа до уровня простой вещи, вообще было способно породить идею свободы и демократии? Нет ли уже здесь, в самой колыбели европейской политической мысли и европейской политической культуры той откровенной фальши, которая во всей своей отвратительной красе проявится в демагогии политических партий двадцатого века?
Впрочем, эта фальшь явственно обнаружится ещё во времена Перикла (ок. 490—429 до н. э.), афинского стратега в 444/443—429 (кроме 430), и римских консулов. Поэтому не случайно, что Плутарх (ок. 46 – ок. 120), древнегреческий писатель и историк, отзовётся о правлении партии демократов как о правлении толпы, которая того, кто ей потакает, влечёт к гибели вместе с собой, а того, кто не хочет ей угождать, обрекает на гибель ещё раньше. Да и методы Фрасибула, о которых говорил «отец истории» Геродот (ок. 484 – ок. 426 до н. э.), весьма охотно использовалась и ею. Напомним. К Фрасибулу, тирану Милета, был направлен запрос, как лучше всего управлять городом? «Фрасибул же отправился с прибывшим от Периандра глашатаем за город и привёл его на ниву. Проходя вместе с ним по полю, Фрасибул снова и снова переспрашивал о причине прибытия его из Коринфа. При этом тиран, видя возвышающиеся над другими колосья, всё время обрывал их. Обрывая же колосья, он выбрасывал их, пока не уничтожил таким образом самую красивую и густую часть нивы. Так вот, проведя глашатая через поле и не дав никакого ответа, тиран отпустил его. По возвращении же глашатая в Коринф Периандр полюбопытствовал узнать ответ Фрасибула. А глашатай объявил, что не привёз никакого ответа и удивляется, как это Периандр мог послать его за советом к такому безумному человеку, который опустошает собственную землю. Затем он рассказал, что видел у Фрасибула. Периандр же понял поступок Фрасибула, сообразив, что тот ему советует умертвить выдающихся граждан»[6].
Анналы афинской демократии хранят в себе много позорных страниц. Первый архонт Афин неподкупный Аристид (около 540 – около 467 до н э.), бывший одним из стратегов в Марафонской битве, подвергся остракизму. Победитель персов в этом судьбоносном для всей Греции сражении, Мильтиад (ок. 550—489 до н. э.) приговорён к штрафу и умер в тюрьме. Неоднократно избиравшийся архонтом полководец, сыгравший решающую роль в организации общегреческих сил сопротивления в период греко-персидских войн, Фемистокл (ок. 525 – ок. 460 до н. э.) осуждён дважды. Одержавший крупные победы над персами и добившийся мира Кимон (ок. 504—449 до н. э.), также был изгнан судом. Об осуждении философа Сократа (ок. 470—399 до н. э.) даже как-то и неудобно говорить, ибо это вообще «притча во языцех». Впрочем, на причинах этого позора нам ещё придётся остановиться, и мы увидим, что далеко не все в обвинениях афинской демократии бесспорно и однозначно. Но всё же отметим пока, что демократия нередко с большой подозрительностью относилась ко всем неординарным личностям, если, разумеется, эти выдающиеся из общего ряда личности не обладали даром демагогии. Строго говоря, демагог – это просто «водитель народа», и изначально в его содержании (как и в значении образованного по той же самой схеме понятия педагог, «водитель детей») не было решительно ничего плохого, однако в историю оно вошло как ругательное слово: когда мы хотим оскорбить общественного деятеля, мы называем его именно демагогом.
