Я молчала, и только мое сердце медленно повторяло: «Да, Мартин, да, Мартин».

— Такой, как ты, никогда не было и не будет. Запомни это, пожалуйста, и еще — я тебя люблю. Наверное, я никогда и не переставал любить тебя. Вот почему… ладно, неважно. Не спи!

— Я не сплю, и я запомню.

В этот момент послышался стук в парадную дверь, и я почувствовала, как он замер. Я и сама застыла неподвижно, потом шепнула:

— Тсс! Пусть думают, что я сплю.

Непрошеный гость постучал еще трижды и ушел. Очарование ночи рассеялось.

— Боюсь, мне надо идти, Кристина, — произнес Мартин. — Но Боже мой, как не хочется! И мы так и не поговорили, а мы должны — это очень важно.

Я закрыла ему рот поцелуем.

— Завтра поговорим.

Мы долго-долго стояли, прижавшись друг к другу, потом, пятнадцать минут спустя, я открыла входную дверь и выпустила Мартина на темную улицу, которая, насколько я могла судить, была совершенно безлюдной. Потом я задвинула засов, пошла к себе наверх и легла на кровать…

Когда я открыла глаза, к моему удивлению, было уже светло. Я потянулась, перевернулась на живот, пробормотала: «Мартин, о, Мартин!» — и снова заснула.

Меня разбудил отец:

— Вставай, дорогая, или ты собираешься спать весь день?

Я подскочила в кровати и ошеломленно спросила:

— А который… который час?

— Да уже почти девять.

— Девять часов!

— Угу, девять, — он подал мне чашку чая и, направляясь к двери, сказал — Наверное, стирка и вся эта беготня так тебя утомили. Такое бывало даже с матерью, а она была покрепче тебя.

— Констанция?..

— О, перестань! — он махнул рукой. — В полном порядке. Пришла ко мне два с лишним часа назад и разбудила. Уже позавтракала, так что не волнуйся. Полежи еще немного, если хочешь.

— Я спущусь через минуту, — проговорила я.

— Не спеши, — сказал отец и вышел, прикрыв дверь.

Я выпила чай и снова легла. Я чувствовала, что отдохнула как никогда, что впервые в жизни как следует выспалась. Я освободилась от усталости, и в то же время мое тело наполнилось сладостной слабостью — казалось, оно черпает это чувство из моего разума, смущенного ощущением счастья. Я снова стала молоденькой девушкой, слепо шагающей в белом тумане любви.

Одеваясь, я напевала с закрытым ртом. Когда отец пришел со двора, где колол дрова, он заметил, стоя в дверях комнаты:

— Приятно слышать, как ты поешь, детка. Как будто хороший сон вдохнул в тебя новую жизнь. Вот что тебе надо было.

Нет, не сон, папа. Не сон.

После обеда пришел Сэм. Через несколько минут, искоса взглянув на меня, поинтересовался:

— У тебя весеннее настроение, Кристина?

Я засмеялась и ответила:

— Нет, просто так уж получилось.

Я бессознательно воспроизвела — не совсем точно — строчку из моей любимой песни, и Сэм улыбнулся и кивнул:

— Ты просто красишь облака лучами солнца?

Я расхохоталась. Лицо Сэма приняло серьезное выражение, и он пристально посмотрел на меня. Сэм был гораздо более чутким человеком, чем мой отец, и тихо спросил:

— Что-нибудь случилось, Кристина?

Я было отвернулась от Сэма, но потом вновь быстро повернулась к нему: мне хотелось рассказать ему все, я знала, что он поймет — Сэм всегда все понимал, но пережитое мною было еще пока слишком моим… нашим, поэтому я произнесла всего лишь:

— Мне надо рассказать тебе кое-что, Сэм, но позже.

Он все еще не сводил с меня глаз, но не стал настаивать — Сэм мог подождать, Сэм всегда мог подождать. Сэм был терпеливым человеком. Я тоже могла ждать целых пять лет, но теперь у меня совершенно не осталось терпения. Даже минуты тянулись слишком медленно, отдаляя меня от новой встречи с Мартином. «Мы должны поговорить», — сказал он напоследок. Эти слова как-то смутно напомнили мне Ронни, но не вызывали у меня дурного предчувствия.

Мы не договорились об определенном времени. «Где-то после семи». Он пришел в половине восьмого, и на этот раз между нами не было неловкости: еще у входа мы взялись за руки, а на пороге кухни обнялись так страстно, что у нас перехватило дыхание. Та робкая нежность прошлой ночи ушла.

Наконец мы ослабили наши объятия; Мартин отпустил меня на расстояние вытянутой руки и проговорил:

— Я думал о тебе весь день, ни на минуту не мог забыть тебя… ни на секунду.

— И я, со мной было то же самое. О, Мартин, — я вновь опустила голову на его грудь и тихо произнесла — Я так люблю тебя, так люблю.

Мы не говорили. Поднялись наверх… Прошло несколько часов, но мы так и не начали того разговора. Лишь собравшись уходить, Мартин, стоя у двери, повернулся ко мне и сказал:

— Я должен и правда поговорить с тобой, Кристина. Прежде чем мы продолжим наши отношения, я должен тебе что-то сказать. Кое-что надо уладить.

На какую-то долю секунды страх поразил меня, и я, с трудом переводя дыхание, выдавила:

— Я тебе нужна? Ты любишь меня? Ты не покинешь меня опять?

— Никогда, никогда. Теперь все в твоих руках. Пока дышу, ты будешь нужна мне, — его губы, твердые, но нежные, закрыли мой рот. Секунду спустя он продолжал — Но сейчас тебе надо как-то жить, и я хочу, чтобы ты жила… ну, — он улыбнулся, — нормально. Понимаешь?

Я прыснула и, вместо ответа, упала ему на грудь. Мартин взял меня за плечи, легонько встряхнул.

— Будь же практичной. На вот, возьми, — он достал из кармана толстую пачку денег.

— Нет, нет. Никаких денег мне не надо. Я хорошо живу.

— Послушай, не глупи. Все эти годы… Ты должна взять деньги. Это мелочь. Ты будешь получать деньги регулярно — я позабочусь.

Я спрятала руки за спину, тогда Мартин свернул банкноты и бросил в дальний угол комнаты, за кресло.

— Вот теперь ищи там.

— О, Мартин.

Мы снова обнялись, потом, положив руку на засов, он прошептал:

— Завтра вечером, в это же время или около. Но учти, — он взял меня за подбородок и слегка встряхнул, — сначала поговорим. Поняла?

Я радостно кивнула. Мартин вновь привлек меня к себе и пробормотал:

— Мне надо так много сказать тебе, Кристина, честное слово. Послушай, приходи завтра вечером в тот бар, где мы были в понедельник…

— Нет, — покачала я головой. — Приходи сюда. Обещаю, что ты будешь говорить сколько душе угодно, а я соглашусь с каждым твоим словом.

— Правда?

— Да, да, любовь моя.

— Благослови тебя Бог.

Я всегда считала, что подобное пожелание является прерогативой католиков, и мне было странно слышать его из уст Мартина, к тому же в его голосе звучала… какая-то печаль. И когда он взял меня за руки и прижал их к своей щеке, его лицо было тоже тронуто грустью. Потом Мартин открыл дверь и шагнул в темноту. Я повернулась и медленно пошла в кухню, изумленная и счастливая.

Уже собираясь подняться наверх, я вспомнила про деньги. Я подняла их с пола и даже не стала пересчитывать — там было что-то около двадцати фунтов. «Подумать только — такая огромная сумма», — пронеслось в голове. Войдя в комнату, я вздрогнула: Мартин забыл свои часы. Я взяла их: красивая вещь, наверное, чистое золото. Положив часы на банкноты, я спрятала и то и другое в верхний ящик комода…

На следующее утро пришел Дон Даулинг. Он принес фунтовую коробку шоколадных конфет для Констанции. Шоколад выдавался по карточкам, и мне было странно видеть эту яркую красивую коробку. Я не успела никак отреагировать — коробка была уже в руках моей дочери.

— Дай-ка мне, Констанция, — попросила я, но она спрятала конфеты за спину и убежала в гостиную. Я повернулась к Дону и, стараясь, чтобы мой голос звучал как обычно, произнесла — Не надо давать ей такие вещи, Дон. Она еще слишком маленькая.

. — Чепуха, — ответил он. — Ей так мало достается…

— Она получает все, что ей необходимо.

— Знаешь, Кристина, ты говоришь точно так, как твоя мать когда-то. Становишься очень похожей на нее.

— Не могла найти лучшей женщины для подражания.

Дон потер свою небритую щеку, потом заметил:

— Это еще вопрос. Знаешь, если бы не она…