— Знаю — возле моста, — кивнув, ответила я.

— Ты была с двумя приятелями, и я подумал, что если и сходились когда-нибудь красавица и чудовище, то это как раз и есть то самое. Ты выглядела как существо из другого мира, я мгновенно влюбился в тебя. Это был последний день пасхальных каникул, я проклял себя за то, что должен был возвращаться на учебу. Кстати, кто были эти двое парней?

Мои губы расплылись в улыбке.

— Мой брат Ронни и Дон Даулинг. Он наш сосед.

— А большой — это твой брат?

— Нет, мой брат другой.

— Что ж, приятно слышать. Я возненавидел обоих с первого взгляда, — он прижал к своему телу мою руку. — А тот здоровый парень, помню, выглядел так, словно с удовольствием прикончил бы меня.

Я обнаружила, что не утратила способности смеяться.

— Он такой.

Мартин повернул к себе мое лицо и с чувством спросил:

— Он хочет, чтобы ты была его девушкой? — я не успела ответить, как он добавил — Конечно, хочет, он был бы дураком, если бы не хотел. Ты знаешь, как ты красива, Кристина?

Я уже готовилась ответить, как ответила бы любому парню, который бы заявил нечто подобное: «Не говори глупостей», но так и не сказала этого, а с радостью приняла комплимент и благодарно улыбнулась. Наверное, впервые в жизни я была счастлива осознавать себя такой, какой я была. «Счастлива»— не то слово, в этот момент я была благодарна судьбе за свою внешность.

Я все еще сидела, поджав ноги, укрыв их пиджаком, и они начали затекать. Я пошевелилась, чтобы изменить позу, Мартин сказал:

— Вытяни ноги, — потом, засмеявшись, добавил — Знаешь, я их и раньше видел.

Все выходило у него просто и естественно, но я все равно испытывала смущение, глядя на свои длинные обнаженные ноги. Они казались мне очень белыми и несколько шокировали меня и заставляли задуматься. Но, прекрасно сознавая направление этих мыслей, я не позволяла им разрушить мой рай. Я не стала расспрашивать Мартина про обитателей того дома на вершине холма за рекой. Но я не могла сдержать страх, правда, это был сладкий страх… я не хотела пока, чтобы Мартин снова начал целовать меня, поэтому я стала говорить.

В тот вечер со мной впервые в жизни происходило так много разного, и мною овладело настойчивое, как у Ронни, желание говорить. Как ни странно, я вдруг заговорила о нем. Впрочем, не так уж странно — мне хотелось произвести на Мартина впечатление не только своей внешностью. А как это можно было сделать иначе, если не упомянуть о своем умном брате? Ничего, кроме секретов кулинарии и ведения домашнего хозяйства, я обсуждать не могла, а о деревьях или реке сказать красиво не умела — была не в состоянии облечь свои чувства в слова.

Я говорила, говорила… и что же? Я вдруг поняла, что мой рассказ лишь забавлял Мартина, и ощутила легкое чувство досады. Когда он спросил о том, какие книги читает Ронни, я не могла вспомнить ни одного названия. Потом припомнила день, когда у Ронни произошел конфликт с отцом Эллисом, и с нарочитой небрежностью проговорила:

— Ну, книги типа Мартина Лютера.

Я тут же заметила, что мои слова произвели впечатление, и впервые за весь вечер в его голосе послышались какие-то другие, не просто ласковые и мягкие, нотки.

— Ну-ну, значит, в наших рядах изменник, — произнес он, может быть, с некоторой снисходительностью. — Твой брат мне по душе.

— Отец Эллис не разделяет такого мнения, — засмеялась я.

— Ты католичка, Кристина?

Я кивнула.

— И твой брат читает Мартина Лютера? Понятно теперь, почему священнику это не понравилось, — похоже, мое сообщение позабавило его.

— А ты католик? — робко поинтересовалась я.

Он засмеялся, запрокинув голову.

— Боже мой, нет! — воскликнул он, потом мягко добавил — Извини, Кристина, я не то сказал. Я вообще никто. Я — ищу, так же, как и твой брат. Если он читает Лютера, значит, ищет.

Его настроение изменилось.

— Лютер! Такой чудный летний вечер, рядом со мной — самая красивая девушка в мире, знаешь, похожая на журчащую реку, а мы здесь говорим о Лютере… Позволь мне смотреть на тебя, — он повернул меня к себе. — Я хочу видеть твое лицо все время, всегда. Ты — как звезда, сияющая на куче мусора.

Его глаза как бы омывали мое лицо, а пальцы двигались, очерчивая линию моих губ, и я чувствовала, что готова утонуть в море восхитительного забвения… Или это было море жизни?

Но все же где-то в самом сокровенном уголке моего сознания трепетала мысль о том, что меня ждут и мать, и отец, и Ронни, и мне надо встать, надеть платье и отправляться домой. И эта мысль так терзала меня, что я неожиданно для самой себя услышала как бы со стороны собственный шепот:

— Посмотри, пожалуйста, высохло ли мое платье?

Мартин засмеялся глубоко и нежно и сказал:

— Хорошо.

Он порывисто встал, направился к кустам. Я видела, как он взял платье в руки, потом проговорил:

— С другой стороны оно еще чуть-чуть влажное, я переверну его.

Через секунду он снова был рядом.

— Посмотри на меня, — произнес он и, когда я подняла голову, добавил — Я все время хочу видеть твое лицо.

Наступило молчание. Я чувствовала, как меня охватывает благоговейный трепет: я, Кристина Уинтер, смогла заслужить благосклонность этого Бога, этого существа с другой планеты!

— У нас будет долгое прекрасное лето, Кристина.

Я тоже чувствовала, что у нас будет долгое и прекрасное лето, и, когда руки Мартина обняли меня, я не стала протестовать, а просто прильнула к нему. Теперь у меня уже не было никакого желания задавать вопросы. Где он жил, когда не посещал своих друзей, — в Брамптон-Хилле или в Оксфорде? Или куда уезжал из Брамптон-Хилла?

Останется ли в городе теперь, когда он нашел меня? Мне не нужны были ответы ни на один из этих вопросов, потому что Мартин сказал: «У нас будет долгое прекрасное лето».

Сумерки сгущались, скоро должно было совсем стемнеть, а мне надо было вернуться домой еще засветло. Но я даже не хотела думать о том, что придется покинуть это место, разорвать круг его объятий. Мне казалось совершенно естественным, что на Мартине были одни только плавки, потому что я привыкла видеть в плавках и Ронни, и Дона, и Сэма.

К чему я не привыкла, так это к тому, что так близко от этих обнаженных ног находились мои, тоже обнаженные. Но сейчас, глядя на них, я не испытывала ни малейшего смущения — только сильную радость, потому что наши ноги, ступни соприкасались.

Потом я уже не могла смотреть на свои ноги — он вновь повернул меня к себе лицом, крепко обнимая. Мое сознание, тело и, кажется, весь мир утонули в тишине и покое. То, что произошло дальше, было неизбежным, ничто не могло остановить ход событий, я была не в состоянии противостоять такой силе, моя вера и мое воспитание оказались настолько беспомощными, словно их не существовало вообще. Я взвилась в небеса выше, чем любая птица, а когда пришло время опускаться на землю, я заплакала — не сдерживаясь, не в силах совладать с собой. Мои руки, теперь тоже обнаженные, обнимали его шею, и я выплакивала из себя свое недоумение и растерянность. Потом мой плач прекратился так же внезапно, как и начался, и мне захотелось смеяться. Я издала тихий звук, похожий на смех, и икнула — в следующий момент мы смеялись оба, дыша друг другу в шею. Я хотела смеяться все громче и громче, тело словно исчезло, и от меня остался только смех. И это подсказало мне, что я восхитительно счастлива — до блаженства, до экстаза счастлива. Я была пьяна вином созидания, в этот миг я не ощущала ничего, кроме блаженства. И потом небеса разверзлись, и послышался голос Бога.

— КРИСТИНА!

Имя прогремело над моей головой, звук прокатился по реке, и я инстинктивно вырвалась из объятий Мартина и зарылась лицом в траву.

— КРИСТИНА, ВСТАВАЙ!

Я содрогнулась и затрепетала, чуть-чуть приподнялась на руках и из-под полуприкрытых век увидела Мартина, который поспешно направился к пляжу, где лежала его одежда.

Я протянула руку, отчаянно пытаясь нащупать пиджак, но безуспешно. Потом на меня опустилось платье, и голос отца Эллиса прокричал: