Я зашагала прочь, он не сделал никакой попытки остановить меня. Приближаясь к дому, я замедлила шаги и опустила Стинкера на землю. Моей храбрости поубавилось, и страх вновь стал охватывать меня. Меня начало тошнить.

Когда я вошла, мать спросила, не случилось ли чего, я ответила, что нет — просто мне холодно. Мне действительно было холодно, я промерзла с ног до головы. Поднялась наверх, взглянула на себя в маленькое квадратное зеркало, но не почувствовала облегчения. Я хотела бы выглядеть как Молли. В этот момент я целиком хотела быть как Молли — толстой, жизнерадостной, довольной. Пристально глядя на себя в зеркало, я вдруг почувствовала, что могу как бы проникнуть в собственную душу, и хотя я знала, что выгляжу миловидной, но внутри совсем обыкновенная, и я каким-то образом ощущала, что мое главное желание — оставаться такой и впредь. Я хотела покоя и легкости, чтобы дни мои проходили без суматохи и напряжения. Возможны были и желания противоположные, вполне могло возобладать чувство гордыни, ведь я знала, что красива. Но одновременно и очень четко я понимала, что красота эта возбуждает нечто ужасное. Нечто ужасное в натуре Дона и Ронни.

Три дня спустя пропал Стинкер. Иногда он действительно пускался в загулы, но, независимо от времени года, наступление темноты гнало его назад к дверям дома. Но в тот вечер он не царапался и не лаял, а к девяти так и не вернулся. Отец надел пальто и отправился искать его на холмы. Он не позволил мне идти с ним. Почти через час он вернулся и спросил:

— Не пришел?

Я покачала головой.

На следующее утро я поднялась ни свет ни заря, отправилась искать его в лес. Кажется, ноги сами несли меня в заросшую «гавань», и когда я достигла ее, облегчение было настолько велико, что едва не исторглось из меня рвотой: ведь я ожидала увидеть приколоченное гвоздями к стволу истерзанное тело собачонки.

И все же я вернулась домой в слезах. Отец сказал, что сходит к загону для скота, посмотрит, не принял ли кто-нибудь нашего Стинкера за бездомного пса и не отвел ли туда. Вернувшись, он объявил, что его поиски не дали результатов.

После обеда, когда Сэм пришел из школы, мы обыскали холмы вместе, облазили все скалы и утесы и длинные узкие и неглубокие расщелины, возле которых мы играли со Стинкером, когда он был щенком. В последнюю очередь мы обошли берег реки — возможно, кто-то столкнул его в реку, хотя это предположение было глупым, ведь он плавал как утка. Я возвращалась с реки домой тяжелым шагом в сопровождении Сэма, придавленная чувством потерн. Прежде я не осознавала, что Стинкер был не просто нашей собакой — он был моей собакой. Мальчишки могли звать его до хрипоты, но он ни за что не слушался их, пока не слышал моего голоса, а величайшей радостью для меня был момент, когда ему удавалось проскользнуть наверх в мою комнату и свернуться клубочком на кровати. Это ему удавалось не так часто, потому что мать не считала, что собаки тоже должны спать в кроватях.

Когда поиски окончились безрезультатно, я стала думать о Фитти Ганторпе, и об изувеченном кролике, и об ощипанной птице. И кролик, и птица, и Стинкер теперь стали для меня звеньями одной цепи, и я попеременно то плакала, то дрожала от ужасной мысли. Потом Фитти отступил куда-то на задний план моего сознания, его место занял Дон — все лишь по одной причине: я вспомнила, как грубо Дон обошелся с собачкой в то утро и как я реагировала на это. Уже не повинуясь голосу разума, я начала повторять себе:

— Это сделал он, чтобы отомстить мне. Это он… я знаю.

Но вечером в четверг я была вынуждена пересмотреть свои взгляды и впервые в жизни хотела осыпать Дона Даулинга благодарностями. И столь велико было мое чувство в тот момент, что я едва не бросилась ему на шею, не расцеловала его, когда услышала на заднем дворе его крики:

— Кристина! Кристина! Посмотри, кого я привел.

Он вел на веревке Стинкера, заметно похудевшего, но все же моего Стинкера.

Опустившись на колени в подсобке, я стала целовать, ласкать, прижимать к себе его косматую голову, а он извивался от радости всем телом. Я бросила на Дона благодарный взгляд, а мать спросила:

— Скажи, ради Бога, где ты нашел его, Дон?

Он чесал затылок и смотрел на собаку.

— Просто счастливое свидание, тетя Энни. Я случайно проходил через Спиллерз-Кат, знаете, там, где находятся клети, и услышал чей-то визг. Он почему-то напомнил мне об этом вашем заморыше. Я вошел внутрь, заглянул за дверь и увидел его. Он был привязан в клети для погрузки лошадей. Тот парень, что там работал, сказал, что Стинкер пришел туда с какими-то ребятами за пару дней до этого. Он сказал, что когда уходил, они все играли с вашей собакой, а когда вернулся, никого не было, а она была привязана внутри этой клети. Он думал, что они придут за ним, и кормил его тем, что у него было.

— О, Дон, — я начала медленно подниматься. Благодарность была в моем голосе, в моем взгляде. — Спасибо. О, спасибо, — я чуть было не добавила «Прости, что я так гадко вела себя», но вовремя спохватилась. И все же в тот момент я действительно жалела о том, что так вела себя, я даже обнаружила, что Дон вызывает у меня какую-то крохотную симпатию.

Он улыбнулся.

— Я так и думал, что моя находка приведет тебя в состояние блаженства. А то ты бегала, как жертва аварии в поисках «скорой помощи».

Я неуверенно засмеялась.

— Да, я и чувствовала себя как жертва аварии.

Потом, поскольку он продолжал смотреть на меня, я взяла Стинкера на руки и пошла в кухню.

После этого происшествия жизнь пошла, пожалуй, чуть поспокойней. Дон стал вести себя получше, Ронни больше не заходил по ночам в мою комнату, а здоровье матери продолжало улучшаться — по крайней мере, мне так казалось.

Фактически это внушала мне она, заявляя, что чувствует себя намного лучше.

— Ты скоро сможешь вернуться на свою работу, — сказала она как-то, хотя и не уточнила — когда. Но я не особо спешила возвращаться к миссис Турнболл.

Это был чудесный день для стирки. Я встала рано, все постирала, просушила и подготовила для глажения к вечеpу. Мать была очень довольна.

— Боже мой, девочка, да из тебя выйдет великолепная хозяйка, — проговорила она, потом уже другим тоном добавила — Но я не хочу, чтобы ты жила вот так. Ты создана не только для стирки. Когда выйдешь замуж, я надеюсь, у тебя будет стиральная машина и пылесос «Гувер» для половиков.

Я засмеялась, и она тоже.

— Да, я понимаю, что несу чушь. Если у тебя будет «Гувер», то ты вряд ли станешь держать дырявые половики, в твоем доме все будет устелено коврами, это уж точно.

Ее восхитительное пророчество сделало меня просто счастливой.

Мать сидела в своем кресле у открытого окна с вязанием в руках. Тихим, приятным и заговорщицким тоном она спросила у меня:

— Как насчет чашечки чая, прежде чем они придут, а?

Я кивнула. Чай с фруктовым кексом был одним из тех «излишеств», которые она могла себе позволить.

Я только заварила чай и поставила чайник на каминную полку, когда из-за стены раздался голос тети Филлис, к которому добавился и голос Дона. Оба, похоже, кричали, но не друг на друга. Я поспешно направилась в подсобку, где мать, прижав руки к коленям, напряженно вслушивалась в то, что происходит за стеной.

— Они опять ругают Сэма, — зашептала я. — Интересно, за что на этот раз?

Мать покачала головой и шепнула в ответ:

— Он только что вернулся из школы.

Очень скоро мы выяснили, в чем дело. Когда отец мыл в подсобке руки, Сэм, с красными глазами и опухшим от слез лицом, крадучись, прошел черным ходом. Не глядя ни на мать, ни на меня, он направился к отцу. Водя пальцем по краю жестяного тазика и пристально глядя на грязную воду, почти невнятно пробормотал:

— Дядя Билл, они хотят послать меня на шахту…

Отец потянулся за полотенцем.

— Когда ты узнал?

— Сегодня днем.

— Ты сказал им, что хотел бы устроиться на какой-нибудь ферме?

— Да. Я им постоянно твердил об этом, но Дон сказал сегодня, что договорился насчет меня с начальством.