Бах, бах, бах…

Твою ж мать…

Бах… бах… бах…

Да выключите уже эту зубодробилку! Или это перфоратор?

Я открываю один глаз, потом второй, щурюсь…

Яркое солнце ослепляет, как его отключить?

Вожу глазами по комнате, пытаюсь отыскать настенные часы, но голова ужасно кружится, зрение расфокусировано, все плывет…

С трудом приподнимаю голову и тут же адские «вертолетики» начинают свое авиашоу.

Переворачиваюсь на бок, шарю по полу рукой в поисках телефона. Пусто. Сколько ж время?

Бах, бах бах…

Виски долбит, голова раскалывается. Во рту, как в помойной яме. Нет, хуже. Как будто там кто-то сдох. Или что-то. Наверное, моя совесть.

Хочется пить. Да, дико хочется пить.

Бах, бах, бах…

Рррррр-рр-ррррр… А это еще что?

К звукам перфоратора добавляется другой, похожий на собачий грубый лай и рычание. Откуда у нас дома кобель? Или я не дома?

– РРР-ррр, рав-гав…ррр-рррр…совсем охренел? – ух ты, не хило я вчера надрался, что собаки говорящие мерещатся… почему-то голосом отца.

– Гав-гав, ррррррр… лишу, на хрен, денег тебя, щенок неблагодарный…

А, все-таки отец!

– Очнулся? – рычит Иван Сергеевич, мой отец.

– И тебе доброе утро, – в подушку мычу я.

Он стоит у окна, сложив руки на груди, и испепеляет меня взглядом. У-ух! Глаза дьявольски горят, брови сведены к переносице, губы поджаты. Бесится! Шикарное зрелище!

– Через пятнадцать минут. В столовой. И только попробуй не притащить свою пьяную задницу, – цедит сквозь зубы.

Уходит, демонстративно хлопнув дверью. Специально, потому что знает, как мне сейчас хреново.

***

Поднимаюсь. Меня ведет из стороны в сторону, в ушах звенит, а к горлу подступает противная тошнота. Резко срываюсь с места и еле успеваю добежать до туалета, благо в моей комнате он свой, как содержимое моего желудка извергается в унитаз.

Н-да-а… Последний стакан был явно лишним. Или несколько последних. Усмехаюсь. Смотрю на себя в зеркало, висящее над раковиной, любуюсь. Синие круги залегли под глазами, волосы растрепаны в разные стороны – красава, че. Та-ак. А это что? На шее багровеет красное пятно. А вот еще одно – около уха. Стараюсь вспомнить, что вчера было: пятница, клуб, столик, громкая музыка, выпивка… много выпивки, какие-то люди, танцы, потом пьяные танцы, смех, толпа, темнота, запах пота и алкоголя, мужской туалет… Наташка! Точно Наташка! Вчера перестаралась. Или она не Наташка? Оля? Лена? Похрен…Наклоняюсь к раковине и прямо из-под крана жадно пью воду. Так-то лучше.

Приняв наспех контрастный душ, почистив зубы и переодевшись в свежую одежду, спускаюсь в столовую. Отец сидит за столом, в длинном банном халате, держит газету и якобы читает. На самом деле он делает вид, будто ему это интересно. Так себе пародия на итальянского мафиози! Ему еще сигары в зубах не хватает! Откуда у него эта манера, я не знаю, но мне дико смешно, и каждый раз приходится стискивать губы, чтобы не заржать! Аль Капоне фигов!

– Доброе утро! – здороваюсь со всеми.

Отец, комкая газету, бросает ее на стол и смотрит на меня грозно.

– Сынок, милый, доброе утро! – мать начинает суетиться, увидев меня. Ее настороженный взгляд мечется то ко мне, то к отцу. Она знает, чем дело пахнет! Мать старается быть амортизатором между мной и отцом. Всегда пыталась сгладить наши ссоры и конфликты. А они у нас каждодневные. И с каждым разом все изощреннее и изощреннее. У нас с батей сложные отношения. Вернее сказать, нездоровые, катастрофически токсичные отношения.

– Сынок, тебе кофе сделать? Ой, а это что? – мать подходит ближе и вглядывается куда-то в область моей шеи. – Аллергическая сыпь, что ли?

Я непроизвольно дотрагиваюсь рукой до места предполагаемой сыпи и вдруг вспоминаю: Наташка! Или Ленка, или Олька!

– Ага, ма, аллергия! – давлю довольную лыбу. – На Ивана Сергеевича! – откровенно начинаю ржать!

Мать охает, прикладывая ладонь ко рту.

Отец бесится, когда я называю его по имени-отчеству дома. А мне хорошо. Вскидывает на меня озлобленный взгляд. Знаю, батя, как ты меня «любишь»! И это взаимно!

– Веселишься? Ну-ну! Скоро я повеселюсь, когда лишу тебя денег, машины и всего, что у тебя есть! – взрывается отец.

Ну вот, начинается, даже кофе допить не успел! Скрещиваю руки на груди, откидываюсь на спинку стула. Я готов принимать удар, готов к словесному бою, упрекам, обвинениям и приказам. Все это не ново.

Но мне плохо. Меня все еще мутит, голова кружится, хочется завалиться на кровать и уснуть. А вместо этого я сижу напротив отца и слушаю его гневную тираду:

– Это уже ни в какие ворота не лезет. Наше с матерью терпение лопнуло! —сокрушается отец, размахивая перед моим носом руками. – Ты посмотри на себя, на кого ты похож, в кого превратился!

Я опускаю взгляд и делаю вид, будто рассматриваю себя, стряхиваю невидимые пылинки с плеч.

Любаня, наша повариха, незаменимая помощница, человек, которого я искреннее уважаю в этом доме, прыскает со смеху, когда ставит на стол завтрак. Отец бросает на нее гневный взгляд и Любаша, от греха подальше, тут же испаряется на кухню. Забери меня с собой, а!?

– Во сколько ты вчера пришел? Да и, спрашивается, зачем? Ну и оставался бы там, где надирался со своими тупыми дружками! Ты меня не уважаешь, это давно понятно, но мать хотя бы побереги! Она места себе не находит. Вчера опять давление подскочило, – продолжает отец.

Смотрю на эту худенькую женщину с печальными глазами и не чувствую ровным счетом ничего. Во мне нет ни жалости, ни сочувствия, ни чувства вины и раскаяния. Пусто.

Она смотрит на меня с жалостью, без осуждения, но с тревогой и отчаянием. Да, ма, твой сын такая вот скотина. Но, как говорится, что посеешь…

– У тебя одни гулянки, попойки и веселье на уме. Не надоело еще? Тебе самому не противно от себя? Тебе 25 лет! – двадцать пять лет, а прозвучало, как пятьдесят пять!

Морщусь.

– Тебе 25 лет уже, – продолжает отец, – да я в эти годы уже был женат, воспитывал сына и пахал, чтобы моя семья ни в чем не нуждалась! У меня была ответственность! И мозги!

– Сочувствую! – ухмыляюсь я.

Зря, я это ляпнул. Черт меня тянул за язык. Сейчас бы дослушал и спокойно свалил в свою комнату досыпать, а теперь же придется задержаться на неизвестно сколько времени.

– Что ты сказал? – уже конкретно так орет Иван Сергеевич. – Полин, ты слышала? – обращается к притихшей матери, всплескивая руками. – Он мне сочувствует?! Да я тебя обеспечил всем, у тебя было и есть всё. А что ты добился в свои годы, мерзавец?

– А я просил? – теперь уже взрываюсь я. – Просил меня обеспечивать? – наши взгляды сталкиваются в немом поединке. Мы смотрим друг другу, сражаясь. – Я бы добился! Но ты на корню обрубил все мои цели и планы. Забыл? – ору.

Он понимает, о чем я говорю. Молчит. Дышит рвано. Зубы стиснуты так, что кажется сейчас раскрошатся.

Вскакиваю. Иду в холл, нахожу на комоде ключи от Камара, хватаю куртку с вешалки и выхожу во двор.

Солнце печет изрядно. Жарко. Или это у меня внутри всё полыхает?

Сажусь в машину, завожу движок и срываюсь с места, подняв облако пыли. Подальше от этого дома.

2. Саша

– Ма-ам, я устал, мне жарко, я хочу пить, – хнычет Никитка.

Мы идем пешком домой.

Сегодня суббота и у меня выходной – единственный день, когда я затариваюсь продуктами на всю неделю. А больше мне некогда. Завтра я буду убираться, готовить, гладить…

На улице действительно жарко. Я и сама взмокла, но то ли от жары, то ли от неподъёмных сумок. Погода в этом году удивляет: конец апреля, а жарит, как в июне. Безветренно, солнечно, сочная свежая травка, зеленые пышные деревья, одуванчики! Мне нравится! Люблю весну! Жду весну! Весна пахнет! Пахнет обещанием и надеждой. Каждый раз кажется, что именно эта весна принесет нам с Никиткой что-то новое, хорошее… Но ничего не происходит, вот уже 6 лет: весна приходит и уходит, забирая несбывшиеся мечты с собой до следующего года.