— Твоя задача выполнять мои указания, а не делать выводы; Было сказано — заставить Соловьева подписать бумагу. Все, никаких других вариантов, никаких отступлений. Магнитофонная запись была нужна лишь для подстраховки. Ты нарушил мой приказ.

— Я не мог звонить вам: оставлять его одного было опасно, он мог уйти. Кроме того, на столе стоял микрофон. И еще…

Ван Айхен поморщился:

— Я все сказал. Ты тоже. Больше никаких объяснений не нужно.

— Поймите…

— Заткнись, дай мне подумать!

Помолчав еще несколько секунд, Ван Айхен опустил стекло и неторопливым жестом выбросил сигару. Поколебавшись, он сказал Эрнесто:

— В том районе такси нет. Так что Соловьев будет добираться до гостиницы еще минут двадцать-двадцать пять. Поезжайте к нему и поставьте микрофоны. Продолжим игру.

Дождавшись, когда Эрнесто вылезет из машины и захлопнет дверцу, водитель, все так же не поворачиваясь к Ван Айхену, сказал:

— Я не успел вам сказать — звонили зарубежные партнеры. Они получили информацию от своего источника в нашем министерстве внутренних дел'. Там вплотную заинтересовались Эрнесто и его международными связями. Скорее всего, арестовывать пока не будут, но нельзя исключать, что в ближайшие дни его вызовет следователь.

— Что им известно?

— Пока неясно. Он ведь последнее время отлаживал каналы сбыта товара. Скорее всего его зацепили именно на этом.

Ван Лихен зло повел головой:

— Это серьезно усложняет дело. Если полиция следит за Эрнесто, они были свидетелями нашей возни вокруг Соловьева. Он попал в их поле зрения. Это связывает нам руки. Черт возьми!

Оба они смотрели, как Эрнесто подошел к своей машине и нервно шарил в карманах в поисках ключа. Подумав, Ван Айхен тронул водителя за плечо и добавил:

— Я сам сяду за руль. А ты поедешь с ним.

Этот Эрнесто шустрый малый. И купил он меня легко и непринужденно, оставив сидеть за этим дурацким столиком в компании с дурацким официантом. И запись, которую сделал Эрнесто, ушла бы из моих рук. Каким образом эту запись после монтажа собирались довести до сведения Сибилева и иже с ним, не так уж и важно. Возможна масса вариантов. Главное, что удалось вовремя найти микрофон и вывести его из строя.

А Сибилев и его люди, наверное, сейчас гадают, куда я мог деться. Теперь мое спасение в той пленке, которая находится в диктофоне на моем животе. Как дела у Воропаева? Он не звонит и не появляется, передал ли мою просьбу Сибилеву? Надо самому вызывать людей из резидентуры. Неизвестно еще, как Сибилев отреагирует на пленку, не исключено, что придется связываться с Москвой мимо него.

Вокруг кафе нет никаких машин, прохожих тоже не видно. Иными словами, наблюдения вроде бы нет. Ни чужого, ни своего. Ни одного знакомого лица, кроме официанта, который выглянул из подсобки и злобно таращится на меня. Наверное, что-то не так с пепельницей. В следующий раз будет лучше следить за казенной утварью. Бросив на столик деньги, иду от кафе к ближайшей оживленной улице.

Ну что же, хорошо уже то, что Воропаев оказался чист. Если бы он передал информацию Эрнесто — а он должен был бы это сделать — тот ни при каких обстоятельствах не отпустил бы меня с пленкой в руках. Она для них сейчас, как бомба. И эту бомбу я могу спрятать в любой момент и где угодно — ищи ее потом.

То, что Воропаев, заступаясь за меня, получил дырку, на самом деле ниочем не говорило. Он стоял спиной и даже не видел того типа с пистолетом. А не влезть в драку он не мог: рядом были двое коллег. И все равно, эмоционально это ранение вызывало у меня вполне понятные симпатии к Олегу. Ну ладно, если Воропаев ни при чем, то остаются Сибилев и Панченко. Кто из них? Ответ на этот вопрос нужен был как можно скорее.

Продолжаю мусолить детали предстоящего разговора с коллегами по дороге в свой бывший монастырь, куда добираюсь сначала на трамвае, затем — на автобусе. Какие у них будут лица, когда они прослушают запись? Что они станут делать? Извиняться за свои подозрения или просто оставят меня в покое без объяснений? Сделают вид, что ничего не было? А что, кстати, дальше делать мне? Может, действительно уйти из «конторы»? Отмыться от всего, что на меня вывалили, и уйти? Сколько вопросов в предвкушении завершения этого мерзкого дела. Ладно, там будет видно. По дороге несколько раз проверяюсь — наблюдения нет.

Вот уже ставшая знакомой дверь, покрытая зеленым лаком и с медными ручками. Полутемный коридор, дверь в такой же полутемный крошечный внутренний дворик с моим тощим приятелем-кленом. В коридоре из кухни плавают пряные запахи африканской и восточной еды. Оттуда же доносятся голоса соседей, вернувшихся с семинаров в институте.

Поколебавшись, решаю пока ни к кому не заходить, достаю ключ и иду к своему номеру. Билла сейчас видеть не хочется: он человек любопытный, начнет задавать вопросы, а мне надо привести мысли в порядок и решить, что делать дальше.

Обычно такой послушный, замок на этот раз строптиво зажимает ключ. После короткой борьбы он все-таки сдается и, щелкнув, позволяет мне открыть дверь. Вот я и дома. При других обстоятельствах я бы хорошенько выпил, но сейчас об этом лучше и не вспоминать. Вытаскивая ключ из замка, думаю о том, как человек быстро ко всему привыкает. Я пробыл в Гааге даже не считанные дни, а скорее часы, но этот номер с цифрой 12 уже стал для меня своим. Пусть мрачноватым, но все-таки прибежищем, укрытием, почти родным домом.

Только вот дома я не один. В кресле нахально расположился Эрнесто. На нем все тот же светлый костюм с белой рубашкой и темно-синим галстуком. Голова у него не слишком эстетично свесилась набок. Криво улыбаясь, он разглядывает мои ботинки. Когда он только успел добраться до гостиницы? Хотя ничего удивительного — он ведь ехал на машине. А почему у него пятно на пиджаке?

Эрнесто отдыхает. А я нахожу себе другое занятие. Получив сильный и совсем небольной удар по затылку, бесчувственно лечу навстречу полу.

Сознание возвращается медленно, постепенно растворяя мрак и высветляя предметы вокруг. Помнится, совсем недавно я уже дважды видел мир с этой точки, где ниже меня никого нет, зато все остальное кажется большим и значительным, уходящим ввысь. Правильно, это было у такси и потом еще раз, когда нас на улице били те трое. Мне вообще в этом смысле в Голландии не везет. А почему я сейчас-то на полу? Ах, да…

Со второй попытки с трудом встав на четвереньки, поднимаю голову и наталкиваюсь на взгляд Эрнесто. Он все так же нагло скалится из кресла. Пока я валялся, он так и сидел, разглядывая хозяина номера. Садист какой-то. Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, что это, собственно, не Эрнесто, а его труп.

Как ни странно, общее болезненное состояние не мешает мне посту пить самым рациональным образом. Вместо того, чтобы выскочить с воплями в коридор или заголосить, сидя на полу, прежде всего проверяю, закрыта ли дверь. Затем ощупываю голову и обнаруживаю здоровенную шишку.

Немного передохнув, медленно оглядываюсь. Все вещи на своих местах, и если бы не тело в кресле, все было бы в порядке. Ну-с, и что же случилось с Эрнесто? Судя по бурому пятну и узкой дыре в пиджаке на левой стороне груди, его убили ударом ножа. На полу небольшая лужица свернувшейся крови. Это, равно как и отсутствие беспорядка в одежде, говорит о том, что сюда он пришел сам. Пришел с кем-то, кто его потом аккуратно и хладнокровно зарезал. Затем дождался моего прихода и дал по голове.

Судя по всему, мое пребывание на свободе продлится недолго. Либо я сейчас же улетаю в Москву, либо меня отправят в тюрьму. Впрочем, не будем суетиться, решим, что делать в сложившихся обстоятельствах.

Нужно быть идиотом, чтобы попытаться избавиться от тела или тянуть время. Тем не менее, с инстинктом не поборешься, и я бесполезно подхожу к окну. Нет, тут нечего и думать: даже если с тяжелого похмелья и с ушибленной головой я смогу поднять тело Эрнесто под самый потолок и просунуть через фрамугу, покойный так брякнется в проход между домами, что половина живых соседей сбежится посмотреть, что стряслось. Так что о тем, чтобы избавиться от трупа, нечего и думать. Тем более, что организаторы этого паноптикума скорее всего и надеялись, что я с перепугу наделаю глупостей. Ударюсь, скажем, в бега или с потерянным видом начну таскать труп по ночным улицам Гааги. Но я так поступать не буду.