Еду по дороге, вдоль которой растут вековые дубы. Простирающиеся позади них поля сверкают в предвечернем свете, можно разглядеть каждую травинку по отдельности. По глади пруда пробегает ветерок, принося пьянящий аромат цветов и хвои. Вслух восторгаюсь местными красотами и добавляю, что приехала сюда не зря. Когда что-нибудь говоришь, и неважно, вслух или про себя, ты всегда обращаешься к кому-то.

Дорога петляет через лес. Кроны деревьев мягко шелестят. В этих краях темнота спускается с небес. У нас дома она поднимается от земли.

Проезжая часть сужается, и мне открывается вид на огромные каменные глыбы далеко внизу. Такое ощущение, будто их разбросали негодующие великаны. Пепельный хаос вокруг «Красноклювых клушиц» производит похожее впечатление: на его фоне чувствуешь себя песчинкой.

Посреди этого хаоса, чудом удерживая хрупкое равновесие, высится знаменитый камень. Он и вправду выглядит так, будто вот-вот сорвется со своей гранитной подставки. Пчел не видно — думаю, они сейчас отдыхают. Вспоминаю рассказ пчеловода о том, что в давние времена женихи подводили к этому камню своих будущих невест и задавали ему вопрос об их невинности. Тем же способом мужчины постарше проверяли верность жен. Стоило камню хоть немного накрениться в присутствии девушки или женщины, она становилась изгоем. Но однажды Ла-Пьер-Ки-Круль опрокинули, и злополучный камень застыл навсегда.

Перенести образ камня на бумагу мне не удается, получается какая-то серая клякса. Карандашу в моей руке не передать ни массивность камня, ни силу, которая притягивает его к земле. Меняю сюжет и перспективу, рисую молодую крестьянку, которую камень пощадил пятьсот лет тому назад. Облегчение на лицах родителей в тот миг, когда камень не дрогнул.

Смотрю на силуэты, которые возникают между деревьями в лучах заходящего солнца, и притворяюсь, будто боюсь их. Окажись здесь Ал, он с воплями помчался бы исследовать новые земли. Я поплелась бы за ним. Мама крикнула бы: «Осторожнее!» Папа сказал бы: «Не беспокойся».

Мне становится до дрожи одиноко.

Иду к неподвижному камню и прислоняюсь к нему. На мгновение мне чудится, что он начинает колебаться. Возможно, он и в самом деле живой. Возможно, он знает, что я занималась любовью с Мэлори.

Наступает ночь.

Очередное обещание, данное маме, нарушено: ночевать мне сегодня негде. До дома пчеловода километра два-три, но, если я останусь в Ушоне, моя поездка так и не продолжится.

Отец приобрел «вольво» в шестьдесят седьмом. В том же году родилась я, а шведский журнал «Текникенс вэрлд» присвоил «Вольво 145» звание «Машины года». Не знаю, есть ли связь между этими тремя событиями, но совпадение и вправду любопытное.

Размышляя о «Текникенс вэрлд», вспоминаю, как в пять лет пошла одна в гараж, который служит нам еще и ангаром для лодок. Я искала какие-нибудь журналы, чтобы повырезать из них картинки. На стеллаже лежали кипы журналов мореходной тематики, ни один из них меня не вдохновил. Я прошлась вокруг корпуса лодки, над лакировкой которой старательно трудился мой отец. Он был настолько поглощен своим занятием, что даже не поднял головы, а может, вообще не заметил, что я нарушила его уединение.

В памяти мелькают стоп-кадры: я провожу пальцем по пыльной стене гаража, разглядываю висящие на гвоздях плоскогубцы, корабельные, складные и канцелярские ножи. Помню, как понюхала пустую банку из-под краски, а затем стала ощупывать стопку парусов, уложенную на чемодан. Ткань оказалась жесткой, но я решила, что на красивые накидки для кукол она сгодится…

Увидев изрезанные паруса, папа вспылил и отшлепал меня — первый и единственный раз за всю мою жизнь. Это печальное событие отбило у меня интерес к швейному ремеслу. Возможно, моя судьба сложилась бы иначе, если бы отец похвалил накидки, которые я смастерила для кукол, и поинтересовался, как именно я их сшила. Возможно, я стала бы уэльской Вивьен Вествуд.

Но вернемся к «Вольво 145». Этот автомобиль является одним из предметов, связывающих меня с отцом, и дело не в том, что папа уступил его мне, скоропостижно скончавшись, а в одной беседе, которая состоялась у нас, когда мне исполнилось тринадцать. Дело было в субботу, а суббота в нашей семье издавна является днем полезных домашних дел. Моя обязанность — протирать пыль с этажерок и пылесосить песок, попавший в дом на подошвах Д. П. Ал аккуратно складывает туристические брошюры, Дэй моет собак и три наши машины. Итак, в ту субботу за завтраком Дэй высказал свое мнение о девушках — дескать, они вечно все забывают, спортсменок среди них днем с огнем не сыщешь, а еще они одержимы своей анатомией. Дедушка засмеялся, очевидно соглашаясь с ним. Тогда мама ледяным тоном предложила Дэю для разнообразия заняться «гребаными женскими делами» и почувствовать себя «в женской шкуре».

Дэй пошел пылесосить вместо меня, я же отправилась мыть машины. Вооружилась ведром воды и тряпкой и, насупившись, притащилась в гараж. Отец уже вовсю трудился — обновлял лаковое покрытие лодки (он делал это дважды в год). Я остановилась возле «вольво» и принялась вяло протирать его дверцы.

— Серен, не халтурь, пожалуйста, а работай как следует! — выговорил мне папа.

Я равнодушно пожала плечами. Он кивнул на число 145 на машине и осведомился, известно ли мне, что оно означает. Я опять пожала плечами.

— Перестань пожимать плечами, Серен! Четверка обозначает количество цилиндров, пятерка — дверей. Двигатель такой же, что и у сто сорок четвертой, но, поскольку это спортивный пикап, модели присвоили номер сто сорок пять. И кстати, ты обращала внимание, что машина формой похожа на кирпич?

— Э-э…

— Какие ассоциации у тебя вызывает кирпич? Вспомни сказку «Три поросенка».

— Дом?

— А еще это первая машина с ремнями для пассажиров на заднем сиденье. Скандинавские инженеры сделали ставку на безопасность. Вот посмотри…

Мы заглянули под машину, чтобы полюбоваться стальным днищем, затем подняли капот, чтобы восхититься двигателем.

— Это исключительный автомобиль, — подытожил папа, опуская капот. — По латыни volvo означает «я качусь».

— Ты разве говоришь на латыни?

— Nullus![20]

Когда отец смеялся, ямочка на его подбородке углублялась. За это мама в шутку называла его Кирком (Дугласом).

Что касается Дэя, мамины нравоучения никак не повлияли на его мужской шовинизм. Умерить гонор ему помогли… прыщи. За одну ночь у брата сломался голос и появились прыщи! Почувствовав себя уродцем, он был вынужден вспомнить о скромности и мягкости — отныне именно эти свойства характера помогали ему очаровывать девушек, анатомией которых он сам стал одержим.

Уличные фонари освещают мой путь по бульвару, по обеим сторонам которого темнеют унылые здания. Следую за табличками с надписью «ЦЕНТР ГОРОДА». Три тонированные машины обгоняют меня, громко сигналя. Вот вам и доказательство, что во Франции тоже есть козлы.

Похоже, я, сама того не заметив, выехала на окраину. Меня занесло в промзону, где на указателях одни только буквы с цифрами: «С1 — С2 — СЗ/ В11 — F17». Еду в обратную сторону и наконец попадаю в ту часть города, которую можно назвать центром. Паркую «вольво» на пустынной стоянке и иду на свет фонарей торговой улицы. Ночь принадлежит мне.

На углу перед кафетерием курит и пьет пиво молодежь. Впереди в гору уходит широкая безлюдная улица. В окнах солидных высоких домов показывают театр теней. Следующая улица ведет в никуда. Поворачиваю в другую сторону, блуждаю вдоль темных витрин. Боясь, что меня примут за проститутку, напускаю на себя задумчивый вид. Впрочем, вокруг все равно никого нет, так что я зря стараюсь. В конце улицы располагается площадь, автобусная остановка и китайский ресторан без единого посетителя. В Уэльсе китайские рестораны никогда не пустуют по ночам. Ограничения на продажу спиртного вынуждают людей напиваться в стельку до одиннадцати часов. После этого они забегают купить порцию чоп суи[21] навынос. Затем их рвет на тротуар.