– Не проблема, – улыбнулся Максим, – суббота, время – послеобеденное, штабные уже разбрелись по домам – сегодня в Москве открытие Олимпиады. Григорий Семёнович, будьте добры, сопроводите даму в туалет. Сержанту, дежурному по штабу, передайте, что если будет умничать, то я, когда вернусь, настучу ему по бестолковой голове!
Уже в дверях лейтенант внезапно обернулся и прищуренным взглядом пристально посмотрел на Злату.
– Скажи-ка мне, красавица, перед тем как я уйду, вот такую фразу – теперь ты знаешь всё, иди и не оборачивайся, – вполне серьёзно попросил её Кольченко.
– Да пожалуйста, – девушка недоуменно пожала плечами, – теперь ты знаешь всё, иди и не оборачивайся.
Лейтенант вышел из душного сумрака помещения под палящие лучи раскалённого добела солнца. Дверь бунгало жалобно скрипнула и медленно закрылась.
– Костя! Поехали к «стекляшке»!
Машина, нервно вздрогнув, завелась и, не спеша, покатилась вокруг плаца, мимо старых чинар и акаций, по дороге, ведущей к выезду из военного городка.
«Злата, Злата.… Вспомнил я, где и как мы с тобой повстречались. Правда, выглядит это всё как-то уж совсем невероятно. С тех пор прошло более пяти лет, а девушка выглядит моложе, чем тогда» – подумал про себя лейтенант и, откинувшись на спинку сидения, сомкнул веки.
Перед глазами отчётливо предстал чудесный апрельский день пятилетней давности: ослепительная вспышка молнии, ударившая в крышу эстрады танцплощадки, терпко-кислый аромат весеннего воздуха, насыщенный невероятным количеством озона. Смеющиеся глаза девушки, чёрные, бездонные, с золотыми искорками, тонущими в их бездонной глубине.
Провинциальный городок. Вторая половина дня. Восемнадцатилетний Максим Кольченко возвращался домой из военкомата, где только что успешно прошёл призывную комиссию. Он был признан годным без ограничений и предварительно зачислен в команду новобранцев-морпехов, предназначенную для отправки на Тихоокеанский флота. Прошлым летом Максим завалил вступительные экзамены в институт стран Азии и Африки при МГУ, и вооружённые силы Советского Союза распахнули перед ним свои двери. На службу Кольченко не рвался; он и так всю свою недолгую жизнь провёл в армии, среди солдат, среди оружия и боевой техники. Отец – кадровый офицер, полковник. Мать – филолог. Он был типичным гарнизонным ребёнком. За его спиной – две группы войск и пять военных округов, от Германии до южного Казахстана, семь сменённых школ и полгода работы на стройке монтажником. Срочная служба его не пугала. Долг родине Максим собирался отдавать либо в морской пехоте, либо в ВДВ. А учёба никуда от него не денется. Кольченко был уверен, что, отслужив, поступит в свой институт вне конкурса.
Тот день был по-летнему тёплым. В сквере у кинотеатра уже распустились первые бутоны алых и белых роз, в городском саду полыхала сирень, а под стволами черёмух белоснежными коврами стелились россыпи опавших лепестков. Воробьи, раздуваясь от важности, чирикали во всё горло, а в прозрачно-голубом небе, кувыркаясь, кружили голуби. На казачьем рынке, через который пролегал путь Максима, в это время дня было немноголюдно.
Гроза налетела стремительно, как песчаная буря в казахской степи. Свинцовые тучи огромными шарами накатывались на разомлевший город со скоростью курьерского поезда. Резко потемнело. Яростный порыв ветра поднял в небо облако пыли и закружил в мелких смерчах обрывки бумаги, прошлогоднюю листву, опавший цвет черёмух, фантики от конфет…
Зигзаг молнии, сверкнувший одновременно с оглушительным раскатом грома, расколол мрак неба. Электрический разряд с треском ударил в крышу эстрады танцплощадки, метрах в пятидесяти от спешащего домой Максима, и безо всякой моросящей прелюдии, хлынул ливень. Нет, не ливень… Настоящий водопад! Прохожие бросились под навесы торговых рядов, спасаясь от не на шутку разгулявшейся стихии. Стоя среди людей, укрывшихся от падающей с небес воды, Кольченко во все глаза смотрел на проделки разбушевавшейся природы. Мысленно чертыхнувшись, он подумал, что если бы целую минуту не любовался розами, словно сентиментальная гимназистка, то мог бы лицезреть всё это из окон уютной квартиры, да видно, не судьба.
Падение с небес воды длилось недолго и прекратилось так же внезапно, как и началось. Чёрные, похудевшие тучи, стремительно удолялись на восток, поблёскивая вспышками молний. Канонада отступающей грозы становилась всё тише и тише, пока, наконец, не смолкла совсем. Над притихшим городом вспыхнула гигантская радуга немыслимо яркой расцветки. В густом воздухе смешались, как краски на палитре художника, и горько-терпкий аромат весенней земли, очнувшейся после зимней спячки, и запах только что распустившихся роз, и благоухание пробудившейся сирени. К птичьему гомону, вновь повисшему над рынком, прибавились звонкие голоса цыганят, пускавших кораблики из скорлупок грецких орехов по потокам воды. В умытом небе сияло солнце, заставляя переливаться перламутром светящиеся изнутри полоски радуги, вонзившейся краями в противоположные берега Хопра.
Максим, перескакивая через лужи, двинулся к дому. Под навесом, ближайшим к выходу с рынка, гомонила толпа цыган. Судя по жестам, они обсуждали удар молнии, разворотивший оцинкованную крышу эстрады танцплощадки, откуда всё ещё змеился дымок. В насыщенном озоном воздухе явственно ощущался запах обожженной древесины. Цыгане цокали языками, цыганки крестились. До дома Максима было уже рукой подать…
Внезапно, под аркой рыночных ворот, дорогу ему преградила молодая, красивая цыганка. Обойти её было невозможно. Она стояла на незатопленном водой перешейке, со всех сторон окружённом глубокими лужами. Девушка приветливо улыбалась и манила к себе тонким пальчиком. Именно такой, читая Гюго, Максим представлял себе Эсмеральду. На вид ей было лет двадцать. Густые, тёмные волосы, украшенные диадемой с бирюзовым камешком, крупными кольцами спадали на грудь, а плечи укутывала лёгкая воздушная шаль невероятного золотистого цвета. На Эсмеральде было длинное, светло-карамельное платье с разбросанными по подолу и рукавам небесно-голубыми васильками. Висевший на бёдрах узкий, чёрный поясок эффектно оттенял её тонкую талию. Левой рукой она грациозно приподнимала подол платья, чтобы тот не намок в лужах, и чтобы были видны её восхитительные стройные ножки, обутые в короткие элегантные сапожки из мягкой, чёрной кожи. Под одеждой угадывалась идеальная девичья фигура. Черты её лица были невероятно правильными и красивыми.
Максим заворожено глядел на цыганку, тщетно пытаясь найти хотя бы какой-нибудь мелкий изъян в её внешности. Прямой, точёный носик, высокие скулы, обтянутые нежной кожей цвета золотистого персика. Чувственный рот, с припухшими, как у обиженного ребёнка, губками, горящие угли больших миндалевидных глаз, смотрящие из-под изогнутых чёрных бровей. Таких глаз за свои восемнадцать лет он ещё не встречал, хотя девчонками начал интересоваться не по годам рано. Вокруг чернеющей бездны зрачков маленькими солнышками расположились золотые ободки с зазубренными, острыми лучиками. Тёмно-серые глаза за этими золотыми прожилками по мере удаления от зрачков становились всё темнее и темнее, так что края радужных оболочек были уже такими же чёрными, как и сами зрачки. В их непроницаемой глубине, за частоколом длинных ресниц, вспыхивали и тонули яркие золотистые звёздочки. Ошеломлённый неземной красотой, Максим застыл, как вкопанный.
– Подойди, не бойся.… Не цыганка я, сербиянка… Всё про тебя знаю. Дай ладонь. Расскажу твою жизнь, ничего не утаю!
Чарующий тембр голоса Эсмеральды поразительно гармонировал с её красотой. В этом завораживающем потоке звуков проскальзывали бархатные нотки, необъяснимым образом сочетавшиеся с властными интонациями. Взяв Максима за руку, она отвела его от рыночных ворот на непокрытый водой островок возле решётчатой ограды городского сада. Мальчишка, впервые столкнувшийся с уличной цыганкой, несмотря на своё природное нахальство, заметно робел, а может просто был наповал сражён её красотой. Происходящее ужасно интриговало его, но на всякий случай он бойко соврал, что денег у него нет. Эсмеральда в ответ ласково улыбнулась и, внезапно став очень серьёзной, заглянула ему в глаза.
