– Надо бы в кондитерскую сходить.

Я глядела на него в недоумении, досадуя на эту внезапность – из-за выключенного телевизора.

– Купить вам пирожных, например, а можно и чего-нибудь несладкого.

Я поняла и вспыхнула, точно фитиль:

– У нас тут не детсадовский день рождения, Паоло!

Я назвала его «Паоло». И голос у меня был наполнен такой злобой, желанием задушить его воодушевление, унизить, сделать больно, что об остальном можно и догадаться. Ты ни разу не был на моем дне рождения, а теперь что, хочешь все исправить? Несколько поздновато.

Отец, как всегда невозмутимо, возразил:

– Вам нужно будет перекусить. От уроков есть хочется.

Он мне напомнил мать одного моего одноклассника в младшей школе. У нее была не жизнь, а катастрофа: без работы, в разводе, сын-драчун, а она только и ждет очередного праздника, чтобы выложиться по полной. В абсолютной уверенности, будто, начиняя пироги, насаживая тартинки на зубочистки и надувая воздушные шарики, можно нивелировать провалы.

– Почему ты в университет не возвращаешься? – с ненавистью спросила я.

– Я вернусь, Элиза. – Он отложил ложку. – Не нападай на меня из-за того, что я хочу купить пару кусков пиццы.

Мама никогда не раскладывала на столе ни приборов, ни салфеток. Забывала дать мне денег на школьные экскурсии, и за меня платили учителя. Она была честна: у нее других забот хватало. А эта женщина вечно била копытом, желая запрыгнуть на пьедестал для матерей. И он такой же.

– Думаешь, Беатриче будет есть эту твою пиццу? Да она ни крошки не проглотит, даже яблок не ест!

– А что, у нее какая-то непереносимость?

– Ей нельзя толстеть! – выкрикнула я, отбросив йогурт.

Папа изогнул под очками бровь: я перешла границы. Потом поднялся, поставил чашку в раковину, залил ее водой доверху, чтобы не засохли остатки сахара. «Давай, разозлись! – безмолвно просила я его. – Давай поругаемся!» Но он вытер руки тряпкой и сказал:

– Я в любом случае иду за продуктами. А на кухне можешь убраться и ты, для разнообразия.

Я еще ни разу в жизни пальцем на кухне не пошевелила. В Биелле – потому что там царил хаос; здесь, в Т., – потому что папа сам всегда очень быстро все делал. Я обвела взглядом коробку из-под йогурта на столе, полную раковину посуды, посудомойку – незнакомый мне агрегат. И ведь именно сегодня, подумала я. Прикрыла глаза, чтобы усмирить кипение внутри.

Отец вышел, хлопнув дверью сильнее обычного. «Я нападала на тебя, это правда, но знаешь, что?» – проговорила я, глядя сквозь занавески на то, как он идет по парковке: нескладный, как это бывает, когда человек вытянулся до метра девяносто, но не смог привыкнуть к этому. В «пассат» он залезал, складываясь чуть не пополам, чтобы не удариться головой. В принципе он был ничего, но слишком наивный. Нет, папа, ты не знаешь, что однажды на карнавальной вечеринке, когда все, кроме меня, были в масках, мать Де Росси поглядела на меня и, изобразив на лице сочувственную мину, громко произнесла:

– Некоторым женщинам детей иметь не следовало бы.

Тебя там не было.

Я решилась. Наполнила раковину водой, налила жидкость для мытья посуды: пусть тарелки сами моются. Взяла швабру, загнала мусор под кухонный шкаф. Скатерть вытряхнула с балкона на капот какой-то машины и, скомкав, бросила в угол. Потом села на полу перед входной дверью, ожидая, когда Беатриче позвонит, войдет и воскликнет: «Как у вас тут печально!»

Послышался рокот мотора ее скутера, он все приближался и наконец стих. И тут же раздался сигнал домофона – от неожиданности я аж подскочила и решила притвориться, что меня нет дома, хотя мой «кварц» был припаркован внизу, на самом виду. В любом случае Беатриче не купилась бы на это, продолжая давить на звонок. Я открыла. Она возникла на пороге в колготках в сеточку, в мини-юбке и с оголенным животом – и это двадцатого ноября. Вытерла ноги о коврик, окинула взглядом стены в прихожей:

– Сколько книг!

Это богатство поразило даже меня, когда я вошла сюда после долгой переправы из Биеллы. Книжные шкафы, забитые до потолка, были повсюду, включая кухню и ванную. Беатриче с любопытством приблизилась к полкам:

– У нас дома только «Имя розы», Ориана Фаллачи и еще одна книга, забыла какая. – Она заглянула в гостиную: – И тут полно! Да чье это все?

– Все его.

Она пошла смотреть кухню.

– Фантастика! – Она, похоже, забавлялась: – Его – это кого? Наркомана? – Она сунула нос в мою комнату, потом в ту, которая почти три месяца принадлежала Никколо. Ненасытное любопытство. – А тут что?

– Не открывай, там кабинет отца.

Беатриче тут же распахнула дверь и включила свет.

– Вау! – Она ошеломленно застыла.

При первой встрече Беатриче с нашим компьютером между ними пробежала искра – и, как теперь ясно, это было вполне предсказуемо. Книги ее смешили, а агрегат с третьим пентиумом внутри мгновенно внушил восторг и уважение.

– Вот это настоящий компьютер, не то что у моего отца.

– Ну, мой с ними работает.

– Мой тоже.

– Нет, я в том смысле, что у моего такая работа – компьютеры, информатика, – уточнила я, и мой голос неконтролируемо дрогнул от гордости. – Он занимается программным обеспечением, преподает в университете.

Беатриче взглянула на меня с интересом:

– Серьезно?

Впервые я ощущала не стыд, а гордость за члена своей семьи. Которого, к сожалению, я обвиняла во всех грехах.

– Вот бы мне компьютер подарили! Ужасно хочу такой!

– И что ты с ним будешь делать? – скептически спросила я.

Беатриче не ответила: она не знала.

– Давай его включим! – возбужденно предложила она.

– Нет, нет! – Я попыталась встать между ней и компьютером.

Беатриче отодвинула меня и уселась за письменный стол отца. Осмотрела клавиатуру, погладила клавиши.

– Ну давай, давай в интернет выйдем! – подстрекала она, словно звала меня на Карибы или в полет на Луну.

– Прекрати, – раздраженно бросила я. Этот серый гроб вызывал во мне какое-то физическое отвращение, и меня бесило, что Беатриче от него в восторге.

Беатриче нажала указательным пальцем на кнопку включения. Компьютер с медлительностью толстяка начал оживать. Черный экран засветился, и, к моему огромному изумлению, пиксели сложились в лицо моей мамы. На переднем плане, но не в фокусе; на берегу моря, с рассыпавшимися по голым плечам волосами. Она была топлес?

– Выключи! – потребовала я.

Беатриче постучала по маминым веснушкам:

– Вот что я с ним буду делать – загружать фотографии. Так они не выцветут.

Она наугад ткнула мышкой. Интуиция – или судьба – привела ее прямо к символу Е – иконке Internet Explorer. Нам в школе объясняли, для чего нужен интернет, но это был учитель химии, знавший еще меньше меня, так что я ничего не поняла.

Беатриче кликнула два раза. Появилась рамка для ввода имени пользователя и пароля.

– Скажи, что у тебя они есть, Элиза! Пожалуйста!

– А, тот листочек… Не знаю, куда я его сунула…

– Вспоминай, давай же!

Она упрашивала меня, вся возбужденная, словно речь шла о ее жизни. На самом деле так оно и было, хотя ни одна из нас тогда еще не подозревала об этом.

Я недовольно поднялась, чтобы найти инструкции, которые папа написал нам с Никколо на стикере несколько месяцев назад. Вероятность найти этот листок была минимальной, или так мне хотелось думать. Однако он оказался прямо перед нами, был приклеен к этажерке.

Я прочитала:

– «Сойка» – это имя пользователя. «Обыкновенная056» – пароль.

Беа допечатала, нажала «ввод», и модем вдруг ожил, замигал всеми лампочками – красным, потом зеленым, издавая пугающую какофонию звуков: прорвавшийся водопровод, полумертвый факс в табачной лавке за школой, приземляющаяся ракета плюс какой-то би-би-бип, от которого мы обе вздрогнули.

Все это длилось секунд тридцать, и воцарилась тишина. «Вы подключены» – возникло на экране. На лице Беатриче засияла улыбка – словно отражение какого-то света внутри нее, какого-то секретного знания. Повторюсь: двухтысячный год, мы в Т.; мой отец – один из немногих, у кого дома модем на 56К. Он и еще четверо энтузиастов из университета делали веб-сайты, которые только они сами и посещали. С тех пор прошло девятнадцать лет, как раз вчера, но кажется, будто это было еще при этрусках. Помню, как я глядела на веб-страницу Virgilio, словно на японский комикс манга в руках изгоя-одноклассника: с бесконечным высокомерием и спесью человека, читающего в четырнадцать лет Сандро Пенну. Ни малейшего подозрения, что впереди революция, новый виток прогресса, конец старого мира.