В следующую субботу, последнюю за время каникул, Майкла назначили на семичасовую утреннюю мессу в соборе Святого Сердца. Снег уже не падал. Но автомобили еще стояли вмороженными в глыбы черного льда, а сосульки на Келли-стрит выглядели еще более угрожающими, целясь в него своими мерзлыми носами из разрушенных водостоков арсенала. Гигантский вяз оттащил в сторону снегоуборщик, но помятый забор и побитое авто остались как были, лишь подернулись льдом. Майкл все это увидел, свернув за «Венерой»; его подталкивал в спину напористый ветер из гавани.

Дверь в синагогу оказалась закрытой. Из ее темных глубин не доносилось «пожалуйста», и он почувствовал облегчение. Всю неделю Сонни напирал на него, чтобы Майкл проник в синагогу как шпион. Чтобы подружиться с рабби. Чтобы понять, есть ли там тайные сокровища. Короче говоря, чтобы он предал человека с печальным голосом и мятыми обшлагами, а также историю, которая его так интересовала. На мгновение Майкл засомневался, подумав о том, что он мог бы постучать в дверь и спросить рабби, не нужно ли ему включить свет. Он не постучал. Прошел дальше не останавливаясь до самой церкви на холме.

Однако в течение всей мессы, пока отец Хини пробегал литургию, Майкл думал о рабби. Он понимал, что должен сосредоточиться на Страстях Господних, придавая смысл заученным латинским фразам, но рабби никак не выходил из головы. Не только из-за сокровищ. Есть они там или нет, но Майкл никак не мог представить себе, как он ночью входит в синагогу, чтобы их присвоить. И, кстати, если евреи плохи тем, что они подлые и коварные, то чем он будет лучше их, если тоже проявит подлость и коварство? В какой-то момент, перед сбором пожертвований, он услышал свой собственный голос, спорящий с Сонни, – голос объяснял, почему он не будет делать того, что Сонни предлагает. Сонни, это неправильно. Сонни, мы не можем даже и думать об этом, потому что это неправильно. Он услышал смех Сонни. Увидел, как тот пожимает плечами. Услышал, как Сонни напоминает ему их девиз: все за одного, один за всех.

Когда пришло время сбора пожертвований и старухи встали со своих скамей, а с ними несколько женщин помоложе и пара стариков, он держал патену и представлял себе лицо рабби. Возможно, он все еще спит. В конце концов, на той неделе я служил восьми-, а не семичасовую мессу – и он может ожидать меня в десять минут восьмого. Но он мог и заболеть. Или, узнав о том, что Фрэнки Маккарти сделал с мистером Джи, боится открывать дверь. Майкл размышлял об этом, а отец Хини тем временем раскладывал хлебцы по высунутым языкам. На мгновение Майкл подумал о том, что включить свет вполне мог бы и кто-то другой, но тут же почувствовал приступ ревности. Никто другой не должен этого делать. Неделю назад свет включил я – значит, и сегодня должен сделать это я.

Приобщение святых тайн закончилось. Отец Хини ворвался в финальную часть мессы, бормоча невнятно свою латынь, и Майкл отвечал ему на автомате. Мальчику было не до мессы: его переполняли его собственные вопросы, и нелегкие. Почему я продолжил свой путь? Потому что я боялся опоздать на мессу? Или потому, что замерз? Конечно же нет. Я боялся идти туда на разведку. Или поддаться искушению найти сокровища, а после – не устоять перед соблазном. Стоп, а что потом с ними делать-то, с сокровищами этими? Скажи-ка мне, Сонни. Пойдем в ломбард Ставенхагена и продадим? Понесем все к какому-нибудь забору на Гарфилд-плейс? Если трое пацанов появятся где-нибудь с алмазами и рубинами, через пару часов это станет известно копам. Это чертова шутка. И еще одно, Сонни: синагога – это дом Божий. А христианство произошло от евреев. Ведь Бог-то один и тот же! И это они написали Библию, чувак. Это в энциклопедии сказано. Они даже чертов алфавит изобрели, Сонни! Это будет все равно что ограбить церковь, Сонни. Он услышал, как Сонни смеется. Нет, хуже: он увидел, как Сонни отворачивается от него – и на этом их дружба заканчивается.

А может, причина в другом, подумал он. Все куда проще. Может быть, я прошел мимо, потому что бородатый человек – еврей. И всего-то.

После мессы Майкл повесил подризник в шкаф, сложил стихарь, схватил пальто и поспешил по коридору, соединявшему комнату алтарных служек с ризницей. Он хотел поговорить с отцом Хини. Из алтаря раздавался голос отца Маллигена, высокий и спокойный, – он читал восьмичасовую мессу.

Отец Хини снял свои облачения и восседал на складном стуле, широко расставив ноги, и задумчиво курил «Кэмел». Он даже не взглянул на Майкла, когда тот вошел в ризницу. Мальчик подошел поближе и встал перед ним. Отец Хини молчал.

– Отец Хини?

Святой отец поднял глаза:

– Да?

– Можно задать вам вопрос?

– Конечно, малыш.

– Иисуса убили евреи?

Священник смотрел прямо на него, и Майкл обратил внимание на его красные водянистые глаза.

– Почему ты задаешь мне тупые вопросы в этот утренний час? – сказал он резким тоном.

– Я… ну, в общем… тут дети говорят, понимаете, на Эллисон-авеню… в общем – говорят, что это евреи убили Иисуса. И…

– Они дебилы.

– Евреи?

– Нет, идиоты, с которыми ты беседуешь на Эллисон-авеню.

Святой отец посмотрел вверх, сделал последнюю затяжку и открыл кран в раковине. Подержал сигарету под струей воды и бросил окурок в желоб для увядших цветов. Набрал воды в ладони, плеснул себе в лицо, закрыл кран и потянулся к полотенцу. Вытер лицо, потер глаза пальцами. Каждое его движение выглядело частью какого-то ритуала.

– Иисуса убили римляне, – сказал отец Хини с отвращением. – Они всем заправляли в Иерусалиме, а евреи – нет. Римляне увидели в Иисусе угрозу своей власти. Так поступает большинство политиков. Точнее, бандитов. Они-то его и грохнули. Как рэкетиры. Если бы твои друзья-идиоты с Эллисон-авеню умели читать, они бы это знали.

Майклу нравилось, как отец Хини говорит; если бы Хамфри Богарт был священником, он бы тоже сказал, что Иисуса «грохнули».

– Кроме этого, Иисус и сам был евреем, – сказал отец Хини и вздохнул. – Но лучше бы тебе этого не знать, так уж устроен мир.

Он дотянулся до шкафа, схватил свою шинель, надел ее и подошел к двери.

– Общайся лучше с кем-нибудь другим, малыш, – сказал священник и вышел.

Майкл пришел в возбуждение. Отец Хини все подтвердил: в энциклопедии написана правда. Иисус был евреем. А если это правда, то правда и все, что он вычитал из большой синей книги. О евреях. Обо всех прочих. Он смотрел через дверь в алтарь – прихожане собирались к причастию. Он вышел через ризницу в алтарь, прошел мимо склонивших головы старух, дыша воздухом, густо пахнувшим ладаном и свечным воском. Дошел, не оглядываясь, до входной двери, вышел на улицу и вдохнул чистый холодный воздух января.

Это римляне убили Иисуса!

Спускаясь с заледенелого холма, он представлял себе, как римляне это делают. Люди в железных шлемах втыкают копья в бок распятому Иисусу. А другие римляне играют в кости – кому достанется его одежда. И каждый похож лицом на Фрэнки Маккарти. Кучка гадких уродов.

Дойдя до синагоги, Майкл направился к боковому входу и громко постучал в дверь. Чуть погодя рабби открыл ему. Увидев Майкла, он посветлел лицом и улыбнулся. Одет он был во все то же мятое твидовое пальтецо, на голову нахлобучена черная шляпа, роговые очки свисали с шеи на шнурке. За его спиной виднелась темная прихожая.

– Нашли кого-нибудь? – сказал Майкл. – Ну, чтобы свет вам включил?

Рабби улыбнулся.

– Нет, – сказал он. – Шабес-гой я не находил.

– Чего не находили?

– Шабес-гой. Сегодня шабес. По-вашему, суббота, – он открыл дверь шире. – Заходить. Пожалуйста, заходить. Коом арайн, битте[7]…

Не дожидаясь, пока его попросят, Майкл щелкнул выключателем. На потолке зажегся плафон. Глаза рабби блеснули, и он закрыл дверь перед летевшим с Келли-стрит снегом.

– Спасибо вас, – сказал он. Затем поднялся на три ступеньки в дальнем конце вестибюля, жестом приглашая Майкла последовать за собой.