Майкл вдруг понял, что он почти ничего не знает о евреях. Ну, виделся он с мистером Джи и домовладельцем мистером Кернесом, которому было под семьдесят, и он каждый месяц приходил собирать с жильцов арендную плату. Теперь к ним прибавился рабби с Келли-стрит, но на самом деле он их не знал. Встречал, но не знал. Не знал даже полного имени. Почти все остальные в округе были ирландцами, итальянцами или поляками; кое-кто называл остальных «мики», «макаронники» или «пшеки». На самом деле все они были американцами. Но они выделяли себя из общей массы по признаку того, откуда сюда прибыли их родители или деды. Майкл был ирландцем. Как и его мама. А Джимми Кабински – поляком. Вне зависимости от того, откуда эти люди сюда перебрались, почти все они были католиками. Было, правда, и несколько протестантов, они посещали общественную школу и протестантскую церковь на Уайт-стрит, а на улице мальчишки играли вместе со всеми. Все они были просто американцами; их родители никогда не заводили речь о старой родине и вели себя так, будто живут в Бруклине еще со времен, когда по Проспект-парку кочевали индейцы.

А вот еврейских детей в округе не было. У мистера Джи их было трое, но они были словно призраки. В округе они не светились вовсе: они не играли на улице летом, они были лишь размытыми лицами из задних комнат лавки сладостей. Майкл никогда не видел, чтобы из синагоги на Келли-стрит выходили молодые люди. В субботнее утро на тротуаре можно было увидеть лишь нескольких стариков и старух. Как такое могло быть? Если в Нью-Йорке два миллиона евреев, то где они живут? Где находятся их дети? Играют ли они в стикбол? Болеют ли за «Доджерсов»? Играют ли летом в монетку, обмениваются ли комиксами? Читают ли о Капитане Марвеле? Почему их нигде не видно?

Ему захотелось разбудить маму и задать все эти вопросы ей. Он хотел рассказать ей о еврейских законах, правилах гигиены и алфавите. Он хотел спросить ее, почему Гитлеру позволили убивать евреев, если еще до войны было известно, что он собирается так поступить. Он хотел спросить, слышала ли она когда-нибудь еврейскую музыку и где именно в Нью-Йорке проживают эти два миллиона евреев.

Но она выглядела измученной, уставшей оттого, что ей пришлось по снегу идти до больницы и обратно, что оказалось тяжеловато, поскольку за время дежурства нападало еще снега. Она спала с открытым ртом. Он тронул ее за плечо. Она открыла глаза.

– Мам, – сказал он. – Может, ляжешь?

Она выглядела удивленной.

– Который час?

– Уже поздно, – сказал он. – Иди спать.

Майкл ушел в свою комнату, почистив зубы и закрыв дверь; под одеялами было тепло, но заснуть он не мог. От падавшего свежего снега стены комнаты будто бы светились. Снег накрывал всю округу, не было ни ветра, ни звука. И вот пока снег заметает тротуары, в подсобке лавки сладостей, наверное, плачет жена мистера Джи. Ее мужа увезли на скорой без сознания, лицо превратилось в распухшее кровавое месиво. Все видели скорую и полицию, но никто не сказал ни слова. В синагоге на Келли-стрит снег заметает двери, ступени крыльца и крышу, а бородатый человек с печальными глазами (Майкл был в этом уверен) сидит и слушает еврейскую музыку, прекрасную и нежную.

Рабби тоже приезжий. Откуда-то из Европы. Майкл это понял по его акценту. Он не был местным. Но как ему удалось спастись? В газетах писали, что погибло, возможно, шесть миллионов евреев. Почему он не оказался среди них? Он тоже из Польши? Пришли ли за ним нацисты? Где он прятался: на чердаке или в шкафу? Или у него было оружие и он принял бой? У рабби наверняка была своя история, и Майкла она очень интересовала.

Перед тем как окончательно погрузиться в сон, он думал о том, как было бы здорово встретить Юдифь – в браслетах и серьгах, с драгоценными камнями в волосах – и дотронуться до ее золотистой кожи. Но он отогнал от себя эти мысли, посчитав их чем-то греховным, и прошептал слова молитвы Ave Maria: с ними он будет чист, как свежий сугроб в Проспект-парке.

Утром после мессы снизу позвонили Сонни и Джимми – и Майкл вприпрыжку понесся по лестнице, чтобы с ними встретиться. В подъезде Сонни его обнял.

– Мы тебя не бросили, Майкл, – сказал Сонни. – Этот урод Фрэнки Маккарти повсюду рыскал со своими парнями, долбаными «соколами», нам пришлось спрятаться.

– Сидели дома, – сказал Джимми. – Радио слушали.

– Я так и подумал, – сказал Майкл, ему не терпелось поверить в то, что его не бросили в лавке мистера Джи. Он не рассказал им о том, чтó он пережил, и не упомянул, что вызвал скорую. Это было вчера, а сегодня – это сегодня. Они пошли в направлении парка. Воздух был холодным и чистым. Майкл решил, что придорожные кучи снега напоминают горные хребты, и ребята принялись давать названия кучам, громоздившимся на углах, куда их сваливали снегоуборочные машины. Гора Коллинз. Гора Мак-Артур.

– Долбаные горы будут тут до лета торчать, – сказал Сонни. Они посмеялись и остановились посмотреть, как малыши роют ходы в снежных горах. Майкл с трудом пытался представить себе, как выглядят эти улицы в летнюю жару.

Они дошли до парка, следуя за другими детьми – те тащили санки или придерживали болтающиеся на шее связанные ботинки с коньками. В киоске, что у входа в зоопарк, Сонни купил какао и дал отпить Джимми и Майклу. Из зверей были видны только белые медведи, и Майкл подумал, что никогда не видел их такими счастливыми.

– Интересно, как себя чувствует мистер Джи? – в конце концов выдал Сонни.

– А как ему себя чувствовать? – ответил Майкл. – Фрэнки шарахнул его чертовым кассовым аппаратом.

Сонни покачал головой и уставился на заснеженный лес позади зоопарка.

– А вот как себя чувствую я, – сказал он. – Отвратительно. Он ведь за меня вступился, помнишь?

Майкл все прекрасно помнил.

– Хватит, проехали, – сказал он.

– Да уж, – сказал Сонни.

Лавка сладостей мистера Джи оставалась закрытой еще два дня. По заснеженным улицам разъезжали туда-сюда два сыщика в полицейской машине без маркировки. Они прозвали этих копов Эбботт и Костелло, поскольку один был длинным и тощим, а второй коротеньким и толстым, как веселая парочка из кино. Но комиками они не были. Почти все дети в округе знали, чтó они делают с плохими парнями в своем кабинете на третьем этаже полицейского участка на Макгайр-авеню, и не хотели, чтобы такое проделали с ними самими.

На следующий день около полудня Эбботт и Костелло остановили авто перед входом в заведение Непобедимого Джо, зашли внутрь, выпили пива у стойки и вышли. Машину вел Костелло. Затем они остановились перед входом в бильярдную «Звезда», что через улицу от «Венеры», и поспешили внутрь. Вышли они, оживленно беседуя и кивая головами. Костелло вразвалочку направился в «Венеру», а Эбботт остался снаружи, держа правую руку во внутреннем кармане серого пальто. Майкл видел, как он сплевывает в кучу снега. Вскоре Костелло вышел из кинотеатра, они сели в машину и уехали.

– Ищут Фрэнки, – сказал Сонни. – За избиение мистера Джи.

Мальчики стояли перед входом в галантерею рядом с конфетной лавкой Словацки, переминаясь с ноги на ногу, чтобы не замерзнуть.

– Они к нему домой тоже заходили, я видел, – сказал Джимми.

– Надеюсь, они его поймают, – сказал Майкл. – И упрячут в чертову тюрягу.

– Что? – удивился Сонни. – Ты хочешь, чтобы его схватили?

– То, что он сделал с мистером Джи, отвратительно, – ответил Майкл. – Он урод. Он трус, Сонни, он чертов отморозок – так избить старика. Который, между прочим, защищал тебя.

Сонни помолчал.

– Ну да, – сказал он в конце концов. – Но тебе лучше помалкивать. Иначе тебя могут заклеймить как стукача.