— Воды! Все отдам за глоток воды…
А что — все? Висящую на волоске жизнь?
В этот момент прилетели три бомбардировщика, и Анна, подняв голову, впервые увидела серебристые бомбы, отрывающиеся от фюзеляжей и падающие вниз, на землю. Она еще успела подумать, что бомбы летят прямо на нее, и в испуге отбежала на несколько шагов в сторону. Раздались взрывы, земля и вырванные с корнями кусты фонтаном взметнулись вверх. Все бомбы упали на территорию госпиталя рядом с аллеей, ведущей к больничным корпусам. Немецкие летчики не собирались щадить зданий со знаками Красного Креста.
Скорее, скорее, надо торопиться! Анна поспешила обратно туда, где лежали раненые и контуженые. Она почти бежала, так как еще не было отбоя, а ей хотелось отыскать Адама сейчас же и в эти грозные минуты быть с ним рядом. Раненный в грудь солдат, не осознавая опасности, все еще тянул свою мольбу о воде. Со всех сторон неслись крики:
— Почему здесь никого нет? Что, врачи не знают о нас? Позовите санитаров! Пить, черт возьми, пить! Пусть забирают отсюда! Зачем надо было нас спасать — чтобы теперь мы умирали здесь, на земле, на солнцепеке? Сирена! Опять сирена! Это что, отбой? Или…
Одни что-то шептали, другие стонали; теперь ужас охватил всех. Анна обошла последний ряд; поначалу она ласково гладила, а потом силой отрывала руки, цепляющиеся за ее платье, за ноги. Наконец она увидела обескровленное лицо Адама. Невероятно, но, в этой жаре, под грохот бомб, облепленный мухами, он спал глубоким сном, не реагируя на то, что творилось вокруг. Анна присела рядом на траву, обмахнула его потное лицо, затем нащупала пульс. У Адама, вероятно, была высокая температура, он не открывал глаз и не ощущал прикосновения ее рук. Из правой ноги, обмотанной до паха не то тряпками, не то разорванной простыней, сочилась на землю кровь.
«Умрет, — повторяла Анна мысленно одно только слово, — умрет».
Ее вдруг охватила такая ярость, что она вскочила и побежала к госпитальным корпусам. На пороге одного наткнулась наконец на медсестру и сбивчиво, заикаясь принялась объяснять, в каких условиях лежат раненые и что один из них — ее муж.
— Он умрет, если его немедленно не перевяжут. Умрет от потери крови. Неужели здесь нет ни одного врача?
Сухощавая медсестра нахмурила брови.
— Не кричи! Они сейчас уезжают. Все.
— Как это? Нужен врач, хирург. Немедленно!
Медсестра посмотрела на Анну внимательнее, в глазах ее мелькнуло понимание, даже сочувствие.
— Так же как и ты, случайно, через открытые ворота сюда пришли двое врачей — женщины, добровольцы. Но я их не знаю. Они пошли в шестой корпус.
— Необходим хирург. Раненые лежат…
— Знаю, — прервала Анну медсестра; тон ее опять стал деловым, строгим. — Лежат на земле, на траве. Если хочешь, принеси своего мужа. Сюда, в седьмой корпус, пришел известный ларинголог, доктор Пенский. Он может его прооперировать.
— Но ведь ларинголог… — начала Анна.
— А ты хочешь, чтобы это сделала операционная медсестра? Есть еще гинеколог, доктор Язвинский, ну и те две женщины, в шестом. Возможно, потом придут из города еще врачи, но пока что выбор невелик. Из штата госпиталя все удирают или уже удрали.
— Сестра! — крикнул кто-то очень громко и повторил тише, умоляюще: — Сестра…
Медсестра молча повернулась и вошла в здание. Анна споткнулась о валявшиеся возле двери носилки, схватила их и бегом помчалась обратно к раненым. Возле ворот стояла девочка-харцер, споря о чем-то с часовым. Анна схватила ее за руку:
— Умоляю, помоги мне отнести одного раненого, он истекает кровью.
— А другие? — вызывающе спросила девочка.
— Я помогу носить и других. Только нужно найти в седьмом корпусе еще кого-нибудь. Пойдем! Быстрее!
С большим трудом они переложили неподвижное тело на носилки, задевая соседей.
— Надо брать сперва тех, кто лежит с краю, — заворчал кто-то.
— И по порядку, поочередно. Не выбирать.
— Да, да, я сейчас вернусь, я найду людей и носилки, — обещала Анна.
— Принесите воды. Воды!
— Да, да, слышу.
— Не уходи. Останься! — умолял молоденький солдат. — Хотя бы ты…
Чувствуя себя виноватой и в то же время совершенно беспомощной, Анна взяла с девочкой носилки, на которых лежал Адам, и они пошли, осторожно обходя неподвижные тела и протянутые к ним руки.
— Я вернусь, — одно и то же твердила Анна. — Сейчас вернусь. Медсестры займутся вами, положат на кровати…
Они с трудом несли свою ношу. Девочка не произнесла больше ни слова, и лишь когда они вошли в коридор и поставили носилки на пол, тихо сказала:
— Там, у ворот, пока все спокойно. Пойду позову Куку, пусть поможет носить раненых. Только нужно обязательно разыскать и привести сюда опытную медсестру. Настоящую.
Святая Анна Орейская! Разве самыми настоящими из настоящих не были именно они — девочка-харцер, незнакомая Кука и даже сама она, Анна, хотя привел ее к этому скопищу искалеченных солдат и офицеров зов одного из них?
Искать настоящую медсестру в белой шапочке? Таких здесь она еще не видела. Та сухощавая женщина была в грязном, окровавленном фартуке. И без шапочки. Значит, из добровольцев? Искать врача в белом халате и резиновых перчатках на тщательно вымытых руках? Сейчас даже мысль об этом казалась безумной…
Анна была близка к тому, чтобы расплакаться, но — против воли — засмеялась. Пыталась остановиться, затыкала рот платком, но ничего с собой поделать не могла. Потом у нее началась икота. А минуту спустя она увидела над собой строгое лицо, и врач, настоящий врач в белом халате, сказал:
— Возьми себя в руки, детка. И давай того первого раненого, которого ты принесла. Где сестра Кука?
Так Адам был перенесен в операционную и — первый в ходе эвакуации госпиталя — прооперирован знаменитым варшавским ларингологом.
Анна с каким-то прихрамывающим санитаром без остановки ходили взад-вперед, к воротам и обратно. Она старалась не думать о том, что происходит в операционной и в каком состоянии через час или два ей отдадут Адама. За это время можно было успокоить многих раненых и вынести их из-под ограды. Последними забрали тех, что лежали под деревьями и меньше страдали. Санитары, которых приходилось чуть ли не силой заставлять оказывать помощь раненым, исчезали один за другим.
Кто-то сообщил лежащим в палатах тяжелораненым, что происходит эвакуация госпиталя, что врачи и весь персонал уезжают. Кто-то кричал, что немцы, если не разбомбят корпуса, заняв город, добьют всех раненых. Другие увещевали самых беспокойных, скатывающихся с коек и пытающихся хоть ползком выбраться наружу.
— Остаются только тяжелораненые. Подождите, скоро придут медсестры и помогут вам.
— Не двигайтесь, не вставайте!
— Я должен, должен уехать с ними! Пустите! Я успею доползти до последних повозок.
— У вас открытая рана, вы истекаете кровью, нельзя так!
— А оставлять на верную гибель можно? На смерть?
— Почему из того корпуса, что напротив, одни шли, других несли? А из седьмого никого не взяли, никого. Почему? Пустите, я попробую сам…
Анна старалась помочь этим несчастным, но практически могла давать только смутные обещания, в которые и сама не верила. Выйдя из корпуса, она увидела, что немало раненых, с трудом ковыляя, а некоторые даже ползком, упрямо движутся к воротам, через которые выезжали санитарные автомашины и конные повозки. Часть искалеченных людей, исчерпав силы, падали на землю и замирали — неподвижные, опутанные бинтами куклы.
По мере того как последние машины и повозки покидали территорию госпиталя, раненым становилось ясно, что они их уже не догонят. Только с полсотни человек еще пытались достичь ворот. Вдруг они увидели перед собой взмыленную лошадь. Когда лошадь остановилась у седьмого корпуса, оказалось, что она тащит за собой длинную многоместную деревенскую линейку. Впереди, верхом, уверенно восседала Ванда Корвин. Увидев среди раненых Анну, она крикнула ей чужим, охрипшим голосом:
— Выбери человек четырнадцать, но таких, что выдержат езду в этом экипаже. Раненых в голову или в живот не возьму. И побыстрее! Я должна догнать санитарные машины.
