Но она не успела признаться в этих странных ассоциациях Адаму, в этот момент он крепко сжал ее руку.
— Посмотри на Кристину Крахельскую. Это, должно быть, необыкновенное чувство — вдруг так раздвоиться: быть среди нас и одновременно стоять на каменном пьедестале в виде бронзовой Сирены, герба Варшавы.
Анна проследила за его взглядом и увидела девушку с чуть приподнятой головой, как и у воинственной Сирены. Лицо прекрасное и чистое в этот необыкновенный момент раздвоения и в то же время увековечения, оно было ни счастливым, ни гордым, а только сосредоточенным и суровым. Словно не бронзовая девушка, занявшая свой пост над Вислой и обязанная защищать столицу, а эта живая, стоящая в толпе, знала и хранила в памяти приказ средневековых хозяев крепости Геранд: «fac!», «действуй!»
Святая Анна Орейская! Что еще могла сделать для своего города эта совсем еще молодая и красивая девушка, которая писала стихи и позировала скульптору?
Полоски бумаги, наклеенные на оконные стекла, черные шторы, отделяющие от мира, словно крышки гробов, вызывали чувство относительной безопасности. Нет, нельзя спать спокойно, газеты лгут, немцы не побоятся применить газы в городах, тем более — в столице, ни в чем нельзя быть уверенным, и трудно все охватить разумом. Ужасом пропитывался ветер, дующий над Вислой, ядом пропитывались серые воды реки, и уже нельзя было доверять ни беззащитному небу, слишком ясному днем и пугающему ночью огнями прожекторов, ни раскинувшейся под ним равнине, свидетельнице стольких битв, месту, где проходило множество армий.
— Кароль! — умоляла по телефону мужа пани Рената. — Постарайся достать противогазы для всех нас. Ведь в больнице… Ох, не будь таким упрямым. Хотя бы пять противогазов — или четыре, Адам должен получить в армии… Кто-то снова звонит в дверь. Нет, я сойду с ума!
Противогазы привез на Хожую не доктор, а Павел. Их было три, и пани Рената дала один из них невестке. Анна стояла в своей комнате, надевая и тут же снимая противогаз, боясь задохнуться, и вдруг в зеркале увидела лицо Леонтины. Старая нянька смотрела на зеленое чудовище с такой жадностью, словно хищник на добычу.
— А мы? — спросила она почти шепотом. — Мы?
Только тогда Анна отдала себе отчет в том, что, в случае если будут пущены газы, уцелеют только те, кто смог каким-то образом раздобыть противогаз. А остальные? Лео, горничная, даже Кристин? Это показалось ей — привыкшей на ферме в Вириаке к тому, что пастух или сезонный рабочий, косивший луг, садился вместе со всей семьей Ианна за один стол, ел те же самые блинчики, нажаренные бабкой, и принимал участие в немногословной беседе, — таким странным, просто чудовищным, что, не раздумывая, она ответила:
— Пожалуйста, возьмите противогаз. Я обойдусь тампоном из ваты, пропитанным жидкостью, о которой говорил майор. Нужно только купить в аптеке на углу как можно больше марли, чтобы обмотать рот и нос. А тампон кладется под эту повязку.
— Тампон… — повторила Леонтина слово, вероятно услышанное впервые. — А жидкость? Ее тоже можно купить?
Анна развела руками.
— Не знаю, этого я не знаю. Может, вечером нам что-нибудь скажет сам доктор?
— Ох, он! — проворчала Леонтина. — Доктор позволит уморить газом весь дом, а не привезет из больницы куска марли или ваты.
Она повернулась и ушла, так и не взяв противогаза, который Анна положила на стол. Жизнь или смерть. Возможно, уже с этой минуты придется выбирать? Ценой жизни других?
Анна выглянула в окно, а потом вышла на узкий балкон, с которого был виден угол Познаньской и Хожей. Перед аптекой уже стояла длинная очередь. Толпа женщин напирала на дверь, бурлила, волновалась.
«А я послала эту старую женщину за марлей, тампонами, ватой… Я, у которой есть противогаз, потому что Павел в состоянии сделать гораздо больше, чем люди, стоящие там, внизу», — терзала себя Анна. И неожиданно тем же самым движением, что и маршальша, сбросила бесценный аппарат на ковер.
Нет! Она не будет бояться. Никогда не будет бояться или спасаться от смерти за счет других. Разве не предсказывала ей прабабка из Круазика, что она никогда не узнает, что такое страх? Даже тогда, когда другие деревья, поваленные вихрем, начнут падать с откоса, обрушиваясь одно на другое, все быстрее, быстрее, быстрее? Когда вместе с деревьями, вырванными с корнями, весь склон рухнет в долину?
Итак, долина? Бескрайняя низменность? Дорога? И Сирена на посту у реки с мечом и без противогаза…
— Смеешься? — удивился Адам, войдя в комнату.
— А что я должна делать? Один противогаз на четверых взрослых, включая и мою тетку Кристин. А возможно, и на пятерых, если тебя не призовут. Потому что Данута, вероятно, останется у прабабки в «Мальве». Ох, если бы здесь был дед Ианн ле Бон! Он знал бы, кого надо сейчас окунуть в Вислу. И держать там долго, очень долго.
Позвонил Павел. Он говорил кратко, загадочно:
— Я буду у вас с Паулой сегодня вечером.
— Что-нибудь случилось?
— Да.
Павел пришел даже раньше, чем обещал, и сообщил Корвинам, что Риббентроп в Москве и что переговоры с новым союзником, на которые решился Гитлер, после того как Беком были отвергнуты все его предложения, более чем тревожны.
— Но ведь это были не предложения, а требования! — возмутился Адам. — Попытки оказать такое же давление, как на чешского Гаху. Не хочешь ли ты, чтобы наш министр сначала, как тот, упал в обморок, а потом согласился абсолютно на все?
— Нет, я этого не хочу, — возразил Павел Толимир. — Дошло до того, что я уже не знаю, чего бы я себе в этой ситуации мог пожелать. Мы не хотим ни присоединяться к антикоминтерновскому пакту Берлин — Рим — Токио, ни выразить согласие на предложения русских.
— Которые заходят далеко, — вмешался доктор.
— Именно этого и боится Бек: что они в прямом смысле заходят далеко, — добавил Адам.
— Не может быть в безопасности дом, поставленный на песке, не перепутье, — проворчал Павел.
— Давайте проклинать эту долину, но будем защищать ее. Защищать!
— Почему ты повышаешь голос?
— Потому что другие тоже кричат.
Павел встал и начал прощаться:
— Бегу. Но завтра зайду, если узнаю, чего добился Риббентроп.
— Ничего он не добьется.
Риббентроп добился, но все это уже происходило без участия польских политиков, и Речь Посполитая вышла из игры. Адам на следующий день не поверил Павлу:
— Ты говоришь, пакт Риббентроп — Молотов? Пакт о ненападении между двумя государствами?
— Да, неожиданное известие, и его не будут комментировать ни радио, ни пресса, советский посол заверил, что абсолютно ничего не изменилось и остаются в силе польско-советские договоры, в том числе и торговые. Но люди… Раньше они слепо верили, что союзы — раз заключенные — что-то значат. Особенно с Францией. Точно так же они верят в слова Рыдза-Смиглого, что мы не отдадим ни одной пуговицы на мундире польского солдата.
— Перестань!
— Это легче всего сказать, — пробормотал Павел. — Труднее добиться, чтобы в других столицах перестали решать без нас о нас. — Он нервно погасил сигарету которую только что закурил, и спросил: — Могу ли я попросить тетю дать мне глоток чего-нибудь покрепче?
Пани Рената молча наклонилась и хотела было нажать кнопку звонка возле своего прибора, но Анна ее опередила:
— Нет-нет! Я сделаю это сама.
— Почему? — удивилась свекровь.
— Потому что Лео, потому что они все… — запуталась Анна, покраснев, но было видно, как ей не хочется вызывать прислугу.
Звонок так и не зазвенел; Анна подошла к буфету и поставила на стол бутылки и рюмки. Одну она оставила в руке и подсунула Адаму, который разливал водку.
— Налей и мне, — попросила Анна.
— Ты пьешь? — удивился он.
— А ты… ругаешься?
Они долго смотрели друг на друга.
Если существовал первый день творения, то почему не мог существовать и первый день гибели, когда начинают разваливаться не только карточные домики, но и мощные стены и пролеты мостов? Леонтина без противогазной маски… Беззащитная Леонтина. В то время как лица западных политиков, решающих в этот момент судьбы Европы, были скрыты под масками. На одних губы растягивались в гримасе злости и презрения, на других — иронии, на третьих — лицемерия и страха.
