В этот момент неожиданно раздался хриплый голос:

— Ты снова за старое? Встретила давних дружков?

К ним приближался хозяин балагана лысый Франсуа Реподи.

— А ну иди сюда, распутная! Мне надоели твои художества!

— Она побудет с нами, — тихо сказал Клод.

— Чего? — не понял Франсуа Реподи.

— В свое время, — напомнил Клод, — я уплатил вам некую сумму. Вы не забыли меня? Я — Клод Борне.

— Не забыл! — огрызнулся хозяин. — Но то было сто лет назад.

— И вы считаете, что сделка утратила силу? — поинтересовался Клод.

— Ничего я не считаю! — последовал ответ. — Пришли сюда, чтобы сорвать мне представление? Можете забрать с собой эту добродетель. Она мне осточертела. И чтобы глаза мои ее тут больше не видели. Но не вздумай, — обратился он к Диди, — уйти в этом платье. Ты меня знаешь! И скатертью дорога!

Они шли по кривым улочкам Парижа, две странные пары, совсем не подходящие друг другу. Поблекшая и счастливая Диди, на лице которой ее нелегкая жизнь отложила свою печать. Растерянный Клод, который не представлял, как ему поступить с Диди дальше. Красавица Сандреза де Шевантье, которая опасалась, как бы ее не увидел в этой компании кто-нибудь из придворных. И хромой уродец Раймон Ариньи, который был чуть ниже Сандрезы и шел от нее на почтительном расстоянии.

— Куда я теперь? — млея от радости, бормотала Диди. — Ты берешь меня с собой, Клод? Я верила, что ты все равно придешь за мной. Я так страстно молила об этом бога.

— Мне некуда тебя взять, Диди, — признался Клод. — Так нелепо получилось... Я совсем не думал... Мне хочется быть с тобой честным. У меня жена и трое детей.

— Трое? — удивилась она. — Так быстро? А жену ты любишь, Клод? Признайся, любишь? Неужели больше, чем меня? А куда я теперь денусь?

— Я могу вам помочь, — сказала Сандреза.

— Вы?

— Сумеете вы, например, работать прачкой?

— Где?

— В Лувре.

— Во дворце? Ну чудеса! Я однажды подходила к Лувру. Там такая стража! Мужчины — прямо на подбор. Где их только берут, таких красавчиков! А Клода пустят ко мне во дворец?

— Конечно, — ответила Сандреза. — Это будет зависеть только от него.

— Сандреза, — напомнил Раймон, — вы обещали сообщить нам какую-то важную новость.

— Но меня просили передать ее под строжайшим секретом, — взглянула она на Диди.

— Пожалуйста, можете секретничать! — фыркнула та. — Мне вовсе и неинтересно.

И, оттолкнув Клода, Диди, приплясывая, словно девчонка, помчалась вперед по улице. Любимую песенку Диди распевала во все горло и от всего сердца.

— Друзья мои, — сказала Сандреза, — Базиль просил меня передать вам, что он жив и невредим. Он приглашает вас на свою казнь, которая состоится в День святого Михаила на Гревской площади. Сжигать будут сделанное под Базиля чучело. Но Базиль решил: если уж помирать, то с музыкой. Он собирается устроить музыку на весь Париж. И просит вас помочь ему. Как и чем помочь, он вам расскажет при встрече.

Особняк Шатильон на улице Засохшего дерева, принадлежавший Гаспару де Колиньи, гудел от многолюдья. Долгожданный мир, десятки раз обещанный королевским двором и столько же раз им нарушаемый, наконец-то восторжествовал. Отныне гугеноты могли открыто молиться так, как им того хотелось.

Разговоры в особняке велись, естественно, только об одном — о том, что глубоко волновало каждого. Большинство с почтением высказывалось о благожелательности короля и мудрости королевы, обсуждали предстоящую свадьбу Генриха Наваррского с сестрой Карла IX.

— Повезло принцессе Маргарите, — рассуждали одни. — Где ей сыскать лучшего жениха, чем наш Генрих.

— Не очень-то принцесса обрадовалась Беарнцу, — возражали другие. — Она до сих пор воротит от гугенотов свой длинный нос.

— Ничего, — утешали третьи, — король ей быстро повернет нос, куда следует. Наш адмирал теперь у Карла ближайший друг и советник.

— Но можно ли верить обещаниям короля? — раздался внушительный бас. — Тот, кто обманул нас десять раз, обманет снова.

Хорошо поставленный голос принадлежал одному из близких друзей адмирала, человеку большой силы и мужества, Луи Шарлю Арману де Морону.

— Зря вы, Луи Шарль, наводите на светлый праздник тень сомнения, — возразили ему. — Не станет же в самом деле король отдавать на заклание родную сестру.

— Право не станет, — поддержал его человек, чье мнение заставило всех смолкнуть. — Мой дорогой Луи Шарль, — произнес тот человек, входя в зал, — я ценю в тебе осторожность, но не разделяю твоей крайней подозрительности.

То был сам адмирал Гаспар де Колиньи. Небольшого роста, одетый во все черное, он едва заметно горбился и чуть приволакивал ноги. По его щекам сбегали белые усы, прикрывая глубокий, полученный в бою шрам. Длинная седая борода и исчерченный морщинами высокий лоб довершали облик предводителя гугенотов.

— Я разговаривал сегодня с королем, — продолжал адмирал, — и еще раз убедился, что малейшие наши сомнения беспочвенны. Карл молод и горяч, но он сумел понять, что любой плохой мир лучше самой хорошей войны. Король любит своих подданных и не хочет, чтобы французы убивали французов.

— Слава нашему адмиралу! — негромко прозвучало в зале.

— Ты чем-то встревожен, мой друг? — спросил адмирал у Луи Шарля Армана де Морона.

— Я хотел бы, адмирал, услышать ваш мудрый совет по одному волнующему меня вопросу.

— Идем, — сказал Колиньи, уводя Морона к себе в кабинет.

— Не верьте им, адмирал! — с жаром воскликнул Луи Шарль, когда закрылась дверь. — Мое сердце подсказывает, что король обманывает вас.

— Всегда ли можно верить доводам сердца, — усомнился Колиньи.

— Но кроме сердца есть и другие сигналы. Арестован Эли Пуатье, адмирал.

— Кто такой?

— Честный и порядочный человек. Простой стряпчий и верный гугенот.

— В чем его обвиняют?

— Как обычно, в ереси.

— Но какое отношение арест твоего знакомого имеет к обещаниям короля?

— Эли Пуатье взяли уже после примирения. И сразу же после того, как я открыто посетил его.

— Не понял, — нахмурился адмирал, в раздражении отбрасывая одну зубочистку и доставая другую.

— Раньше никто не знал, что Эли Пуатье связан с нами, — пояснил Луи Шарль. — Ныне, когда наступил мир и нам дали столь веские гарантии, я не счел нужным таиться и открыто зашел к нему в гости. До примирения я не позволял себе подобного. Я давно обратил внимание, что стоит мне посетить кого-нибудь из наших единомышленников, как ночью в тот дом являлись с обыском и хозяина арестовывали. Едва я со своим слугой выезжал за ворота, как за нами, словно тень, возникал подозрительный всадник. Тогда я начал хитрить, в узких переулках отрываясь от него. И люди, к которым я стал наведываться столь осторожно, никаким преследованиям не подвергались. Однако после обещаний короля, неделю назад я позволил себе, не скрываясь, заехать к Эли Пуатье. Чем закончился мой визит, вы знаете.

— Скверная история, — согласился адмирал, нервно работая зубочисткой. — Завтра я буду говорить с королем о... Как его зовут?

— Эли Пуатье, адмирал.

— О твоем Эли Пуатье. И о том, чтобы немедленно прекратились всякие слежки за нашими людьми. Только при таком условии мы сможем открыто смотреть в глаза друг другу и не коситься на Лувр. Нас должны связывать любовь, а не подозрения. Кстати, мой дорогой, как у тебя дела с Анной?

— По-прежнему, — вздохнул граф. — Она считает, что ее брак, скрепленный на небесах, может расторгнуть лишь сам господь бог.