Кто же он, тот человек, что изрек столь простую и вечную формулу? Не оскудела еще, выходит, земля французская отважными и мыслящими людьми! Не всех их замучали в судах и сожгли на кострах.[2]

— Чувствуете, какая мысль? — поймал себя Жоффруа на том, что размышляет вслух.

Он говорил, а Анжелика улыбалась и слушала.

— Кто рабски следует за другим, тот ничему не следует! — восхищался он. — Вы понимаете?

— Понимаю, — улыбалась она. — Очень хорошо понимаю и готова рабски следовать за вами всюду, куда вы пойдете.

И вдруг понял, что происходящее — вовсе не сон. Что Анжелика Готье, которая десятки раз являлась к нему во сне, теперь каким-то странным образом очутилась здесь, в его комнате, на самом деле.

— Вы разыскали меня? — удивился он. — Как?

— Это я разыскал Анжелику, мэтр, — раздался знакомый голос. — Вы сделали несчастной одну женщину. Зачем делать несчастной и другую? Если люди любят друг друга, они не имеют права топтать свою любовь.

— Гастон, это вы? — не поверил своим глазам Жоффруа. — Вы разыскали Анжелику? Вы?!

— Это было нетрудно, мэтр. Вы мне столько говорили о ней. И потом, Нотр Дам еще не весь Париж. Кроме того, я согласен с вами, что безнравственно верить в Магомета, а молиться ходить в католический храм.

Невероятно! Родной брат его жены Анны, который совсем недавно клялся, что или вернет Жоффруа в семью, или убьет его, теперь стал его союзником! И он привел к Жоффруа его любимую!

Они тогда, хотя толстяк Леон Бурже и сопротивлялся, довели свою необычную дуэль до конца. Несчастный художник очутился в доме Жоффруа весьма кстати. Быть секундантом на дуэли — это не то, что малевать сильных мира сего с длинными носами и выпученными глазами. Тем более что необычная дуэль гарантировала только один исход. В отличие от поединка на шпагах, здесь никаких ранений быть не могло. Только смерть.

Вино в бокале Гастона де Кудрэ, когда он поднял его, предательски плескалось. В остальном мальчишка держался отлично и залпом осушил бокал. Жоффруа сделал то же самое. Леон в ужасе метался взглядом от Жоффруа к Гастону и обратно.

— Безумство! Полное безумство! — бормотал он. — Что вы делаете?

А глаза Гастона уже расширились и остекленели. Он стал задыхаться и повалился на стол. Леон и Жоффруа подхватили беднягу и уложили в кровать. Ему сделалось дурно. Обильная рвота сотрясала хрупкое тело юноши. Он корчился и стонал. Приоткрыв мутные глаза, шепнул:

— Я проклинаю вас, Жоффруа Валле.

Тело несчастного ослабло, дыхание затихло.

— Врача! Скорей врача! — суетился Леон.

— Не нужно врача, — сказал Жоффруа. — С мальчишкой ничего страшного не случилось. Сейчас он очнется и будет здоровей здорового.

— Ты думаешь, яд вышел вместе со рвотой? — с надеждой спросил Леон.

— Нет, — ответил Жоффруа. — Но пусть это останется нашей с тобой тайной: там не было яда.

— Как?!

— Но я ведь не совсем умалишенный, чтобы подсыпать в столь благородный напиток отраву. Да еще мальчикам.

— Но почему его вырвало?

— Вероятно, нервное потрясение. Молодой организм не хочет умирать и активно борется за жизнь.

А когда юноша пришел к себя, Жоффруа сказал ему:

— Поединок оказался не в вашу пользу, Гастон. Бокал с ядом достался вам.

— Вы обманули меня, — произнес Гастон, отворачиваясь, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. — Боже, почему я не умер?

— То был яд, — заверил его Жоффруа. — Но ваш желудок выбросил его. Всевышний справедлив, он видит, что вы по-своему правы, защищая честь фамилии и сестры. Но он не может покарать и меня, видя, что я, хотя и иду против общепринятого мнения, поступаю разумно.

— Боже, почему я не умер? — шептал Гастон.

Сколько они потом переговорили с Гастоном! О любви и боге, о католиках и гугенотах, о свободе и насилии, о верности и предательстве. Любое понятие, если в него глубже вникнуть, теряло однозначность, становилось объемным, могло рассматриваться и с одной стороны и с другой. Даже бог и любовь не укладывались в привычные рамки истин, которые нельзя подвергнуть сомнению. Ведь то, что не подвергается сомнению, мертво.

— Почему вы даже любите не так, как все? — спрашивал Гастон.

— Потому, что хочу приблизиться к истине, — отвечал Жоффруа.

— Что такое истина?

— Конечная цель познания.

— Что человеку успешней всего помогает двигаться к истине?

— Ум.

— А талант?

— Не вижу разницы между ними, мой мальчик. Ум и талант — близнецы. Недаром они сливаются в своем высшем проявлении в гениальности. Талантлив или умен был гениальный итальянец Леонардо да Винчи? Не знаю. Он был гениален. Так же как Микеланджело и Рафаэль.

— Чем умный человек отличается от глупого?

— Умный точнее определяет путь к истине.

— Какое место, мэтр, вы отводите образованности?

— Умному человеку образованность помогает искать путь к истине. Глупого делает опасным. Как, впрочем, делают его опасным и все остальные сильные качества, отпущенные ему природой.

— Почему?

— Потому, что чем глупый человек образованней, энергичней, благородней, наконец, честней и так далее, тем успешней стоит он на охране старого, тем трудней с ним бороться, прокладывая путь к истине.

— Что на свете трудней всего?

— Отстаивать новое.

— Что легко?

— Верить в привычное.

— Что приятней всего?

— Победить себя.

Отвечая на бесконечные вопросы Гастона, Жоффруа словно продолжал учиться писать. Ведь прежде чем изложить свои мысли на бумаге, их нужно четко сформулировать для самого себя.

— Моя сестра Анна убеждена, что вы угодите на костер, — говорил Гастон.

— И я подозреваю, что она права, — соглашался Жоффруа.

Когда-то, страстно влюбившись в Жоффруа, Анна твердила своим родителям:

— Любовь ко мне поможет ему освободиться от своих заблуждений. Я уведу его от ереси.

И увела! Оставшись молодой вдовой при живом муже!

Последнее время Анне высказывал свои симпатии пышнобородый богач, влиятельный и сильный Луи Шарль Арман де Морон. Он пылко влюбился в нее еще тогда, когда Анне не исполнилось и шестнадцати лет. Теперь, узнав о случившемся, он появился снова.

— Я люблю вас, — убеждал он. — Ваш супруг помешан, и церковь пойдет на то, чтобы признать ваш брак недействительным.

— Нет, — отвечала она, — пока Жоффруа жив, я не могу дать вам ни малейшей надежды.

Она верила, что Жоффруа вернется, что на него рано или поздно снизойдет просветление и он расстанется со своим затворничеством.

А в келье затворника тем временем звучало:

— Здравствуйте, Жоффруа!

Погодите... Но это вправду вы, Анжелика?

Гастон, Гастон, что ты наделал, милый мальчик? Как теперь поступить, чтобы не сорваться в бездну?

— Анжелика... — повторял Жоффруа. — Это невозможно.

— Почему? — возражала она. — Вы совсем не знаете меня и потому не можете понять. Я сирота. Мне приходится работать, чтобы прокормить себя. Многие хорошие молодые люди делали мне предложения. Но я всем отказала. Я всегда любила одного вас.

— Но ведь вы не знали меня!

— Знала. Только еще не встретила. Я была убеждена, что встречу.

— Анжелика! — взмолился Жоффруа. — Я люблю вас! Но именно потому, что моей любви нет предела, ваша жизнь для меня выше всех земных благ. Моей совести не станет ни минуты покоя, если я свяжу свою судьбу с вашей. Я обязан сделать задуманное, написать свою книгу, чтобы мог сказать о себе: "Feci quod potui, faciant meliora potentes". Что в переводе с латыни означает: «Я сделал все, что мог, и пусть, кто может, сделает лучше». Я предвижу, чем вслед за тем кончу, и не хочу, чтобы вы кончили тем же. Я слишком люблю вас. И именно потому мы никогда не будем вместе.