Спасатели, сгорбившись под натиском сумасшествия замершей под не прекращающимся радиоактивным ливнем массы людей, рысью бегали от грузового люка к пакгаузу. Физический труд не был просто помощью технике, которую просто негде было разворачивать, он был единственной поводом не смотреть в глаза людям за барьером. Людям, которым они не могли помочь.

Молчаливый суд. Никто из собравшихся не проронил за всё собрание и слова. За них говорил сам Планетарный Контроль. На площадке перед президиумом стоял, сгорбившись, Майор Зорам, окружённый собственными огромными тенями, воздетыми под самый купол. Тот, кто смог достучаться, узнавал, почему СПК так долго оставался под командованием единственного человека. Потому что в этом голосе сегодня звучал не металл, в нём клокотало яростное, нечеловеческое горе, которое готово было плавить лёд, камень и металлопласт.

Можно было обсуждать провал на Альфе за пределами этого собрания, можно было признавать ошибки или сетовать на неизбежность, можно было писать рапорты об выходе в отставку, можно было отправлять пламенные воззвания в Совет. Можно было просто одиноко плакать в каюте, отрешившись от всего мира. В этом зале можно было только слышать этот спокойный сухой голос. И скрежетать зубами в ответ.

Не поднимая головы, он ходил вдоль рядов черных пластиковых мешков с телами и сверял номера. Это было всё, что можно было для них сделать — только копии генотипов и номера. Эти ряды тел причудливым образом становились частью пейзажа. Родственники, разыскивающие своих, уже давно не появлялись. Кремация будет совершена в одиночестве. Он склонил голову ещё ниже и потер воспаленные глаза. Почему не доверить эту работу автоматике…

И пошел дальше.

Десять тысяч не занятых вахтами на орбите далёких миров оперативников. Здесь не было никого из гражданских служб, только они, замершие как один, с прижатыми к сердцу кулаками, со стиснутыми в мокрых ладонях именными элнами. Никого больше не интересовали могучие фигуры, замершие на возвышении. Планетарный Контроль слушал самого себя, заглядывал на самое дно своей души.

— Закон Бэрк-Ланна многие поколения стажёров на первых порах начинают воспринимать как архаизм. Для большинства из нас знакомство с Законом начинается со слова «запрещается», с бесконечного перечня задолго до нас кем-то придуманных ограничений, сдерживающих нашу волю, не дающих развернуться нашим бесконечным возможностям.

Майор Зорам с каждым словом словно оживал. Распрямлялись плечи, поднималась голова, принимался звенеть голос. В его глазах по крупице начинал тлеть огонь, который должен навсегда запечатлеться в их памяти. Огонь, от которого мороз бежал по коже. Майор Зорам не был Избранным и не мог петь Песни Глубин, но он был человеком, таким же, как они, только гораздо мудрее. И сила его воли с каждым произнесённым словом словно заполняла купол, сжимая их в каменный кулак.

— Но проходит время, и каждый из нас открывает истинный образ Закона, не закона-ограничителя, но закона-путеводителя. Каждая строка этого документа, умытого кровью поколений, живших до нас с самой эпохи движения Конструкторов, только для непросвещённого читателя является набором утлых догматов, на самом же перед нами не стена, накрепко запирающая самые соблазнительные в своей простоте тропы, перед нами — единственная тропа, доступная человеку в окружающем хаосе мрака и ужаса.

Рэд всё вертел в руках проклятый кусок пластика и никак не мог прийти в себя. Отзывают, их отзывают на Старую Базу. Ему не нужно было напоминать, как они все тут виноваты, как не нудно было напоминать ту цену, которую пришлось заплатить этому несчастному миру за их ошибку, но великая Галактика! Только тут они могли хоть как-то помочь исправить хоть малую толику последствий той ошибки.

Почему же им не дать такой возможности!

— Мы пришли сюда служить Человечеству, мы клялись ему в этом, но стоит на секунду забыть о Законе, и эта клятва уже ничего не будет стоить. Потому что Закон Бэрк-Ланна ограничивает нас в главном — в самолюбии, в гордыне, в самоуверенности, в слепоте, в наивности, в юношеском азарте исправить всё здесь и сейчас. Потому что за каждое отступление от Закона всегда кто-то платит. И чаще всего — это люди, которых вы никогда в жизни не видели и никогда уже не увидите. Сотни, тысячи, миллионы, миллиарды.

И потому следовать Закону — это не следовать параграфам и инструкциям, это помнить о том, как на самом деле мы слабы, как ограничены наши возможности. Закон — не символ этих ограничений, он лишь намечает контуры тех мрачных глубин, куда до́лжно не позволить самому себе пасть, и не до́лжно позволить затащить других окружающей нас реке времени — главному проклятию любого разумного существа.

Манипул «Катрад» замер у тамбур-лифта дожидающейся их шлюпки.

Они смирились с неизбежным. Оставаться тут дольше им бы никто не позволил, на Альфе теперь нужны были не оперативники и не контактёры. Здесь давно уже было время только экологам-терраформерам ГИСа и бесконечным комиссиям антропологов, пытающимся решить, что делать дальше с сотворённым ими рукотворным адом.

На этом их работа завершена. Они попробуют где-нибудь ещё. Если смогут вырвать из этого порочного круга хотя бы самих себя.

Рэд напоследок огляделся. Здесь ещё недавно шумели леса. Теперь вокруг только скрипели мёртвыми сучьями остовы деревьев. Планета-пустыня. Планета-смерть. Вот всё, что они оставили после себя.

Он сюда ещё вернётся. Почему-то один. Чтобы расплатиться сполна. Он это почувствовал тогда особенно остро.

Его речь не была обращена ни к кому конкретно, но вместе с тем он обращался к каждому из них. Опытных оперативников и зелёных новичков, убелённых сединами командиров и ясноглазых, сверкающих очами подвижников, чей путь горьких разочарований лежал перед ними, ещё не попранный, ещё не проторенный. Эти слова были обращены к самой Службе Планетарного Контроля, её сути, её миссии. Только объединив усилия каждого из них, они смогут преодолеть ужас случившегося, только единым целым они начнут двигаться вперёд. Пока остальная Галактика оплакивает свои потери, они должны идти, не сбавляя шаг, не сбиваясь с ритма. Только вперёд.

— Помните, мы — не атланты, на чьих плечах покоится Вселенная. Мы — те, кому лишь дано знать, где таится пропасть. У нас связаны руки, наш голос неслышен, мы бессильны. Но мы видим, мы знаем, мы чувствуем, и потому можем предотвратить сход лавины, удержав от падения самый первый камень. Не более, но и не менее. Запомните этот день, и при нашей жизни нам больше не придётся стоять на пути запущенной у нас на глазах машины смерти. Помните Закон, и рукотворных лавин не возникнет, пока Человечество, наконец, не воссоединится.

Собрание расходилось в таком же молчании, в каком оно открывалось.

Ни единого знака с трибуны, только продолжает тревожить твоё сознание горячая искра Ксил.

Лавина… хорошо называть лавиной провал не одного — целых поколений лучших оперативников, экспертов, прогнозистов, исследователей. Века, целые века тяжкого труда снесло лавиной? Скорее сама планета решила сбросить с себя ярмо постороннего взгляда, решив однажды умереть. Не спрашивая Закон, не спрашивая СПК, не спрашивая Совет. Теперь им всем с этим жить.

Рэд, ты когда-то горевал по своей Пентарре? Горюй дальше. Если тебе так легче. Бывают во вселенной беды и похуже твоей.

Так не лучше ли просто делать свою работу, пока есть силы.

Я его узнаю.

Тяжело вот так, смотреться в зеркало?

Я не знаю смысла этого слова. Но моему эффектору — да. Тяжело.

Не приближайся к нему больше. Пока не настанет время.

Время. Всегда время.

Серебристая искра чуть прикрытого маревом силовых полей кораблика неслась среди облаков. Спешила, никем не замеченная, по своим делам.

В одном из отсеков, принявшие душ и одетые в чистое, молчали Исили и Рэд. Они смотрели сквозь прозрачный купол саркофага, укрывший тело Рихарда, и думали каждый о своём.