Укрытие посадочной площадки глайдеров они разглядели, лишь выйдя на очередную возвышенность. Посреди идеально чистого белоснежного сверкающего пространства был отчётливо различим сдвоенный купол.

Первое, на что обратил внимание ускоривший шаг Джон — купол был раскрыт. Когда они приблизились к нему на расстояние какой-то сотни метров, его чувство, что что-то не так, ещё усилилось — купол никак не реагировал на приближение людей, хотя должен был в штатном режиме уже автоматически направить в их сторону поисковый прожектор. Джон оглянулся на Ковальского, но тот продолжал мерно шагать вперёд, а за задраенным на нестерпимом морозе лицевым щитком биосьюта не было видно выражения его лица.

Первые иссохшие, толщиной в человеческую руку серые «лианы», плотной стеной оплетающие основание строения, Джон разглядел метров за пятьдесят до цели. Ясно. Они остались без глайдеров.

Это как шахматы с самим собой. Время от времени можно меняться с противником местами. И самое забавное при этом — научиться вычленять из собственных поступков те, которые действительно продиктованы не событиями внешнего мира и не долженствованием всякого рода, а твоим собственным «я».

Нужно ли говорить, что во мраке той вечной ночи царило именно это самое, всепоглощающее царство личности, приговорившей и покаравшей саму себя одиночеством. Нет, конечно, можно было заподозрить существование, пусть на некотором отдалении, и ещё кое-кого, да только в подобном мраке и не разглядишь, где свой фантом, а где — посторонний.

Потому царство тьмы постулировалось как камера исключительно одиночная, дабы не будоражить постояльца вероятностными измышлениями относительно возможной толщины её стен, а раз так… придётся выбирать между полным сумасшествием и лёгкой шизофренией.

И тебе, забытому узнику, хватило ума выбрать второе. Не вдаваясь в детали, не рассуждая на отвлечённые темы, ты принял правила игры с той агрессией, которую в тебя некогда силой вколотила едва ли помнимая им судьба. Единственное, к чему ты стремился, ведя эти нескончаемые разговоры с чуждым тебе разумом, так ловко притворявшимся частицей тубя самого, так это не забыть главное — некое лицо, чуть повёрнутое к нему, улыбающееся, прекрасное, но совершенно мёртвое. Таков был факт.

Факт того, что ты и сам-то, если следовать общей логике, точно также был мёртв, тебя не устраивал по многим причинам, да и вообще, был несколько деструктивным по самой своей сути, поэтому пришлось его отбросить. Отчего же не был сделан аналогичный вывод по…

— Хорошо, вот смотри, моя сила сейчас же возрастает до небес, я — супергерой, я — сердце Вселенной. Куда же я в таком случае направляюсь?

— Ты, зануда, отправляешься куда глаза глядят, искать рычаг и точку опоры, как Ромул завещал. Знаешь такого?

— Нет.

— И чему вас только учат! Ну ладно, вижу, ты сегодня недостаточно настроен на учтивую и степенную беседу, пойду я отсюда.

— Погоди, один вопрос.

— Ну?

— Ты — это я?

— Угу, только совсем не в том смысле, который ты сейчас вкладываешь в эти слова. Как бы тебе объяснить… Впрочем, ты мне — всё равно не поверишь.

Ты снова остался один.

Носитель на прощанье оглянулся в сторону своей капсулы. Она несла на себе следы былых космических ожогов, но атмосфера неведомой планеты пропустила её нетронутой, послушно расступившись при её приближении. По сути, даже эти повреждения есть не более чем учтивая дань той потерянной реальности, которой он когда-то принадлежал. Пожелай он сейчас, капсула спустя минуту уже сверкала бы новой бронёй и даже была бы готова тотчас отправиться в путь. Только куда ему на ней лететь, обратно в космос, где ожившее вместе с ним железо снова станет мёртвым комком вещества, способным только нестись вперёд ещё добрую половину вечности.

Движение по инерции, Носитель так к нему привык, что продолжал двигаться по этой абсолютно свободной траектории до сих пор. Если подумать, куда он идёт, чего ищет, Носителем чего является? Он не знал, совершенно не тяготясь этим незнанием. Состояние вечного покоя стало для него предуготовлением к чему-то, и время лишаться его — ещё не настало.

Без малейшего чувства сожаления Носитель шагнул прочь от капсулы, оглядевшись вокруг.

Он чувствовал, планета эта должна быть холодной, очень холодной. Откуда в нём была эта уверенность, оставалось загадкой, ведь Носитель не ощущал ничего, кроме лёгкого, такого же серого, как всё вокруг, ветерка. Тлело местное солнце, но и его тепла не чувствовалось. Вокруг была лишь проекция чего-то реального, хотя Носитель и знал, что за пределами окружающей его бесплотной кисеи — всё тот же реальный физический космос с его обычными законами и его обычной жизнью. Он сам был нежитью и попал на планету-нежить. Планету, только готовящуюся к чему-то, что будет ей настоящей жизнью, но разглядеть даже следов этого будущего ему не удавалось, а таинственное всеведение предпочитало на этот счёт молчать.

Серая, рассыпающаяся в пыль земля под ногами, некогда покрытая снегами, сухой воздух, когда-то привычный к пронизывающему дыханию приполярных океанов. Неважно. Ему — туда.

Ступать по земле. Пусть такой, пусть ничуть не похожей ни на что виденное им в прошлой жизни, безжизненной в каком-то самом глубинном смысле этого слова, и жаждущей, нестерпимо жаждущей эту жизнь обрести.

Если бы он сам не был ожившим мертвецом, чьё существование подчинялось чужому неизвестному плану и за пределами его не имело никакого смысла, то он бы, наверное, мог постараться дать этому миру то, чего он так ждал, ибо вечная жажда бесконечного ожидания ему была знакома, так знакома. По сути, он был целиком соткан из этого ожидания.

Но он был Носителем чего-то другого, чего-то более простого и более сложного. Некоего знания, которое ему ни о чём не говорило, и этого серого мира касалось только через сложную цепочку событий, приведших сюда и его. Ему и этой планете не хватало элементов, которые бы могли их связать, а потому этот мир оставался покуда мёртвым, в то время как он продолжал свою пустую, заключённую в кокон ожидания не-жизнь.

Шаги эти давались всё легче, он заново научился ходить, как раньше заново научился дышать. Поднявшись на небольшой пригорок, Носитель вскоре увидел то, что искал.

Мёртвый посёлок.

Ввалившиеся своды изъеденных прошедшими столетиями полимерных куполов, бессмысленный мусор распавшихся крупинками праха служебных механизмов, зияющие склепы разгерметизированных хранилищ.

Если эта планета выглядела старой и усталой, то это место на ней было самым старым и усталым. Если эта планета жаждала окончательной смерти и перерождения, то это место умерло окончательно и в перерождении не нуждалось.

Носитель расслышал в мертвенно-тихом воздухе сухой кашель — пора учиться заново, это так теперь звучат его жалкие попытки рассмеяться.

Действительно, смешно, самой молодой известной пригодной для обитания планете — миллиард лет, здесь же никто не жил сотню, две, ну тысячу оборотов. Несоизмеримые величины. Но посёлок навевал куда большее уныние, чем вид окружающей высохшей пустыни смерти.

В этом месте жили люди. Такие же, каким был он раньше. Что с ними стало? Почему они отсюда ушли, судя по всему, в большой спешке… И как давно это случилось?

Носителя неожиданно заинтересовало, где и самое главное когда он находится, сколько лет его носило по космическим безднам, пока он не оказался здесь.

Ответа не было и быть не могло. Эта планета уже сейчас не казалась ему чем-то привычным, а ведь он едва ступил на её поверхность. Помимо «где и когда» здесь оставалось ещё что-то оттуда, из недоступного мира Иторы, только Итора была живая, здесь же шла одна непонятная работа не то по воздаянию посмертных почестей, не то по предуготовлению к чему-то грядущему. Эта серая кисея опутывала мир не просто так. И он, Носитель, здесь по отдельно от него существующей причине. Только дано ли ему её знать.

Посёлок пуст и мёртв. Однако то, что он искал, здесь побывало. И оставило на нём ясно различимые следы. Так родившаяся в горниле квазара частица странной материи помечает своим незримым присутствием пролетающий мимо космический мусор. И ему были даны способности взять след.