Создавая свою вселенную, демиург, небесный Адам, совершил падение до уровня Адама земного. Так родился нынешний человек, которому, согласно учению Мартинеса де Паскаллиса, предписана жесткая дисциплина, основанная на общении с добрыми гениями и молитве, имеющих целью добиться «восстановления» своей личности, состояния, предшествовавшего грехопадению. Предложенная этим учением литургия мыслилась как
создание условий для конкретного познания глубин духа. Отсюда в истории мартинизма — спиритические видения, светоносные знаки и т. п.
Основной последователь Мартинеса де Паскаллиса — Луи Клод де Сен-Мартен, крупный авторитет масонства. Он сумел отвлечься от конкретики в учении своего наставника, сохранив при этом основополагающие принципы доктрины. Ему удалось, отказавшись от литургии, сосредоточить все внимание на внутреннем просвещении, носящем личностный и медитативный характер. На почве учения Мартинеса де Паскаллиса и ЛуиКлода де Сен-Мартена выросло движение мартинистов, история которого была бурной, насыщенной расколами, доктринальными спорами, взаимными недоразумениями. Сегодня мартинизм имеет много последователей во Франции и Италии[147].
Приговор, обычно произносимый историками мартинистам, не представляется полностью справедливым. О мартинистах принято говорить как о группе экзальтированных личностей, держащих круговую оборону на последнем рубеже средневекового иррационализма. Нам же представляется, что дело обстоит иначе.
Прежде чем ликвидировать учение Мартинеса де Паскаллиса, следовало бы сначала попытаться «отменить» каббалу и христианский гностицизм. Но это не так-то легко совершить. Люди всегда пытались найти объяснение тому, от куда происходит зло. По этому вопросу их мнения разделились. Монисты брались утверждать, будто зло не обладает самостоятельной реальностью, а является случайностью в ходе божественного творения, следовательно, изначально природным благом. Дуалисты постулировали существование начала, противоположного божественному, говоря об Аримане и Сатане, которые правят и обусловливают материальное изменение мира Так что гностицизм и каббала, а следом за ними мартинистское учение, пытавшееся выступить их наследником, отражают интеллектуальное устремление, основанное на нравственном и рациональном императиве, соединить воедино монизм и дуализм в ходе рефлексии над природой зла. Гностики и каббалисты, равно как и мартинисты, не допускают и мысли о том, что мир со всеми своими жестокостями мог бы напрямую являться порождением божества, в которое они верят. При этом они же отвергают предположение об абсолютном зле, ибо, допустив его, они подрубили бы под корень идею божественного единства. Таким образом, в ходе их рефлексии космической драмы возникает гипотеза о том, что зло является результатом деятельности некой промежуточной силы, вепротивопоставляемой божеству. Миф о Софии, как его приписывают гностической школе Валентина (II в. и. э.), обладает несомненным очарованием. Лоно божественного света породило зоны, небесные существа, создавшие плерому — божественный мир. Последний из этих эонов, София (Премудрость), покидает плерому, движимая любовью к неведомому Отцу, но оказывается в тенетах Тьмы. Из слез рождается мировая влага. Из печали — материальный мир. София не зло, но любовная страсть, заблуждение и незрелость. София погружена во тьму за любовь. В конце времен София будет возвращена в полноту плеромы[148].
В гностических и каббалистических мифах скрыто глубокое значение. Оно способно возвысить нравственность того, кто проникает в их смысл, и пленить читателя. Так, у нас под рукой «катехизис» Ордена мартинистов, изданный после второй мировой войны. В нем содержатся увещевания, имеющие важный этический смысл: «Молитва, великая умная сила, способная приоткрыть нам врата храма, должна практиковаться ежедневно, постоянно, но в чистоте помыслов и по вдохновению. Главное же — она должна быть вселенской. Ты должен молиться не за себя, но за всех. Падший эон ждет руки нашей помощи. Он тоже наш брат, и мы не вправе забыть его. Долг людей действовать так, как если бы между ними не существовало различий, осуществляя вселенское братство и даря милосердие всякому существу, не исключая животных, наших меньших братьев, которым предстоит подниматься по ступеням божественной лестницы и в будущем более достойно помогать великому делу Верховного существа…»
Далее в «катехизисе» говорится: «Если же мы испытываем отвращение к тому злу, которое сотворил не приятель, и поддаемся искушению сравнивать его с собственной чистотой помыслов, например противопоставим нашу щедрость его вероломству, нашу терпимость — его сектантству, нашу честность — его лживости и т. д., пусть даже и не осознанно и не испытывая на мгновение чувства гордыни, то все равно мы тотчас же утратим все преимущества, скажем так, собственного превосходства, ибо мгновенно привяжем себя к низости,
став соучастниками такого же вероломства, сектантства, лживости, которые мы порицаем. Чистота помыслов должна быть способной возвыситься до нашего идеала жизни, ей мы должны желать прибыть туда же, куда и мы сами стремимся, — к совершенной щедрости, совершенной терпимости, совершенной справедливости…»[149].
Наряду со спиритуализмом мартинистов французское масонство XVIII в. пережило также и «герметическую мифологию» Иллюминатов Авиньона, инициационного центра, основанного аббатом Ордена бенедиктинцев Антуаном Пернети. То был глубокий эрудит, владевший знаниями о мифах народов мира, легендами древности и искусством алхимии. В практике созданного им братства многие авторы за христианским флером (церемония посвящения предусматривала совершение мессы и исповедание) усматривают возобновление розенкрейцерства[150]. На грани спиритуализма и пошлого оккультизма, масонского горения и шарлатанства возвышается фигура Калиостро (1743–1795), сыгравшего весьма заметную роль в истории французского масонства XVIII в.
Уроженец Палермо (его подлинное имя — Джузеппе Бальзамо), он был посвящен в Лондоне в 1777 г. К этому времени он, очевидно, достаточно хорошо овладел практикой теургии[151] и спиритизма, сочетая ее с основами знаний по фармакопее, полученных им в молодости в одном из монастырей Кальтаджироне. С 1780 по 1783 г. он пребывал в Страсбурге, где слава его росла как на дрожжах. Некоторое время спустя в Бордо он основал свое «Египетское масонство» — причудливое переплетение магии и католической ортодоксии, — во главе которого стоял он сам, именуя себя «Великим коптом»[152]. Масонские начинания Калиостро были порождением «лжеегипгологин», бывшей в моде во Франции XVIII в. Дело в том, что в 1731 г. аббат Террасой издал свой роман «Сет», получивший широчайшее хождение и неоднократно переиздававшийся. Следом за «Сетом» появилась целая серия романоподобных публикаций о «тайнах» древних египтян. Судя по всему, Калиостро решил воспользоваться этим интересом, ловко используя египтоманию своей эпохи, чтобы привлечь к себе внимание любопытных. Этим мы вовсе не хотим обвинить Калиостро в трюкачестве, насчет которого историки и гораздо более авторитетные исследователи, чем мы, предпочитают не высказываться однозначно[153]. Вполне вероятно, что за «египетскими» иносказаниями и посвящениями под сенью пирамид кроется какой-то путь к познанию. Быть может, Калиостро обладал особой психической энергией, которая сегодня составила бы интерес для парапсихологии.
Как бы там ни было, поведение «Великого копта» как масона носило характер необычного по тем временам вызова общественному мнению. Когда в 1785 г. он был приглашен на собрание масонов-филалетов («Друзей правды»), группы спиритуалистов, созданной в Париже маркизом С. де Ланжем, Калиостро ответил, что примет участие в собрании при условии, если филалеты обратятся в «египетских масонов». Он предложил даже собственноручно сжечь архив филалетов в обмен на допуск их к «высшему знанию», которым он якобы обладал. В Лионе Калиостро основал женскую ложу по египетскому ритуалу, названную им «Изис», а во главе ее поставил свою сожительницу Лоренцу Феличиани, кото рая нарекалась Царицей Савской.
