Апраксин слышал. И другие солдаты слышали — аккумуляторные батареи радиостанции были заряжены до отказа, слова подполковника звучали так громко, будто он сам стоял рядом, поскрипывал своими просторными, сшитыми на заказ, сапогами и глядел с усмешкой, ядовито…

Но сейчас Апраксину нужны были не команды, пусть и справедливые в конечном счете. Командовать он и сам умел. И советовать ему, начальнику заставы, как вести тревожную группу по наиболее вероятному направлению движения нарушителя, было, по крайней мере, нелепо, потому что это даже не арифметика, а счетные палочки первоклашки, азы. А что предпринять в данном случае, в конкретной ситуации? Вызвать из заслона или с заставы другого вожатого с собакой? Не имеет смысла: в оба конца и далеко, и времени затратится больше. Оставить или, точнее, бросить Чупрова одного он тоже не мог — не позволяла совесть, сопротивлялся разум…

Будто подслушав мысли лейтенанта, Чупров попытался встать, отлепиться наконец от притягивающего его, будто магнитом, прохладного валуна. Но тело еще плохо слушалось его, в голове по-прежнему стоял такой гул, словно десяток бондарей, действуя в полном согласии, сбивали с бочек ржавые обручи.

— Цеза! — тихо позвал он собаку, чтобы хоть что-то сказать и немного себя взбодрить. — Иди ко мне. Ну иди, дурочка, иди. Вот так, умница.

Апраксин излишне пристально следил, как ничего не понимавшая Цеза, тоже, по всему, обескураженная задержкой, послушно подалась вперед, на ходу виляя длинным и сильным телом, ткнулась жаркой мордой в мослатые колени Чупрова. Лейтенант избегал смотреть на самого инструктора, чтобы тот, не дай бог, не прочел в его взгляде нетерпения и досады. Сейчас Апраксин даже больше надеялся на Цезу, чем на самого хозяина, мысленно молил ее помочь Чупрову прийти в себя.

— Я скоро, — зачем-то пообещал Чупров лейтенанту и остальным солдатам. — Вот только оклемаюсь.

— Конечно, — с какой-то нарочитой беззаботностью в голосе поспешно отозвался Апраксин, хотя в этот момент с языка готовы были слететь совсем иные, более жесткие и требовательные слова. — Ты скоро оклемаешься, — повторил он вслед за Чупровым. — Ничего.

И как бы в подтверждение его слов долговязый радист, столбом возвышаясь на нижней каменистой террасе, когда Чупров на него оглянулся, через силу подмигнул ему, на расстоянии внушая солдату бодрость духа, а потом, не выдержав виноватого, отчего-то заискивающего взгляда поверженного наземь инструктора, отвернулся, закусил нижнюю губу.

Чупров рывком вскочил, охнул беззвучно, потому что тело словно прошило жгучей молнией. Но он только крепче, стремясь пересилить немощь, намотал на кулак шлейку собачьего поводка. Надо было уравновеситься, почувствовать под ногами твердую почву, не оплывавшую от осыпей землю, унять шум в голове и ушах, и на эту многотрудную работу у него ушло много сил. Но вот прояснилось в глазах, спала с них розовая мутная пелена.

— Цеза, след! След, Цеза, — тихо сказал инструктор воспрянувшей собаке, и та, понимавшая его с полуслова, не рванулась вперед, иначе бы Чупров не устоял, — а медленно, с оглядкой, потянулась к болоту, постепенно убыстряя и убыстряя ход.

Поначалу жутко было видеть такое количество бесполезной, непригодной для жизни маслено-черной воды, в которой, кроме мха, не тянулось к росту ничто живое. Даже белощекая крачка — неизменный обитатель топей — и та не вила здесь гнезд, держалась подальше от гиблого места. Лишь чудом зацепился по обе стороны узкого болотного клина стойкий к затоплению толстокорый кипарис. Но и тот не удался мощью, ник и чах в застойном воздухе и вязкой взбулькивающей грязи. Пограничники сюда редко наведывались — не было особой нужды, потому что какому нарушителю придет в голову заживо топить себя в вонючем болоте?

Открывал или, наоборот, запечатывал болотную горловину рыжий, без малейшей растительности каменистый утес, от которого вправо и влево тянулся зыбун. Апраксин знал, что в таком зыбуне в два счета можно было увязнуть…

И тем не менее едва заметные следы, оставленные нарушителем, уходили туда, к седловине утеса. И собака тоже упрямо, на ходу взлаивая от нетерпения, вела пограничников вверх.

На что рассчитывал нарушитель? Неужели избрал своим прикрытием топь, полагая, что другим сюда хода нет? А может, вгорячах, подстегнутый страхом, сбился с намеченного маршрута и сам угодил сюда по ошибке, которую нет времени исправить? Или отсиживался настороже в потаенной щели и только и ждал, держа наготове оружие, когда появятся пограничники? В такой ситуации Апраксин мог предположить все, что угодно.

Лейтенант молча кивнул Лыгареву и Данилину: мол, идите в обхват. Те мгновенно, без пояснений поняли, — не маленькие. Вчетвером они с разных сторон вскарабкались на макушку утеса, соблюдая предельно возможную осторожность, сошлись в седловине. И что же? Апраксин от досады едва не выругался: утес был пуст. А собака беспокойно подскуливала и все норовила сорваться вниз: видимо, ее звал, манил непонятно куда ведущий запах, оставшийся в воздухе после того, как тут прошел неуловимый пришелец.

Придерживаясь за скальные выступы, Апраксин спустился сколько мог, взглянул сверху на воду и мгновенно все понял. Под утесом среди сплошного гнилья длинными разводами чернело окно, которое могло означать только одно…

— Веревку! — заметно нервничая, громче обычного скомандовал Апраксин. — Подстрахуйте меня.

Он сам, не уступая ни Лыгареву, ни Данилину своего командирского права, спустился на прочной капроновой веревке к воде. Держа пистолет наготове, до боли в пальцах сжимая его рифленую пластмассовую рукоятку, Апраксин оглядел малейшие щели и выступы вплоть до маслянистого зеркала болотной жижи. Он все еще надеялся отыскать скрытую от глаз нишу, складку, в которой мог затаиться неизвестный. Однако нигде не обнаружилось никаких следов пребывания человека.

Хмурый, раздосадованный, лейтенант поднялся наверх, на макушку утеса, еще хранившего дневное тепло. Жадно закурил, торопливо глотая дым и почти не ощущая горечи табака.

Все трое из состава тревожной группы ждали его решения, смотрели на него с надеждой. Чупров уже вполне пришел в себя, только бледность на лице еще напоминала о его недавнем недомогании. Цеза тоже вела себя спокойно, облизывалась, по-своему понимая, что поработала хорошо, на совесть…

Апраксин тычком погасил окурок о гранитный скол, дал солдатам команду хорошенько обследовать прилегающую к утесу местность и, когда убедился, что осмотр тоже ничего не прояснил, приказал Лыгареву передать на заставу: поиск прекратить, заслон снять. На недоуменный вопрос Невьянова о нарушителе Апраксин четко, не колеблясь, выговорил: нарушителя засосало болото, а для того, чтобы поднять утопленника, необходимо дополнительное снаряжение и люди, которыми он, Апраксин, в данный момент не располагает.

— Отставить команду «прекратить поиск»! — сердито грохнул Невьянов. Затем потребовал у начальника заставы: — Дайте точные координаты своего местонахождения.

Координаты были предельно просты: утес в начале болота. Невьянов не стал расспрашивать подробней, сказал коротко, решительно:

— Ждите меня. Выезжаю.

Больше всего в этот нескладный вечер Апраксину не хотелось встречаться с Невьяновым, хотя с момента их знакомства пролетело не так уж много времени, за которое они успели обменяться едва ли десятком фраз. В чем тут крылась загадка, Апраксин вряд ли смог бы объяснить.

Долго ждать им не пришлось — подполковник Невьянов вскоре прибыл к подножию холма. Он хотя и был достаточно информирован о ходе поиска, поскольку доклады поступали к нему регулярно, тем не менее неожиданно для Апраксина потребовал от начальника заставы подробного отчета: где именно, в какое время и при каких обстоятельствах были обнаружены следы нарушителя, каким маршрутом двигался, где исчез… Апраксин, удивляясь в душе переменам, происшедшим с медлительным на первый взгляд Невьяновым, без запинки обрисовал путь, проделанный тревожной группой, по минутам, словно на оперативном совещании, расписал организацию поиска и действия тревожной группы.