«надень смертельный свой наряд в небывшее сыграем…» надень смертельный свой наряд в небывшее сыграем ты будешь ноша по плечу я скрипка ни при чём где смертник мир преобразив болит о взлётном рае и бродит глупенький иов грозясь больным лучом давай меняться на раз-два ты музыка пробоин ты свет которому равны я мир которому равно и лишь невзлётное в лице застыло у обоих как на губах больной страны докрымское вино а может так ты молоко на языке простудном я голос не хотящий плыть из дословесных тайн проспать рожденье взаперти как на работу утром сорвать бессмертье так легко как мудаку дедлайн но сроки всем уже по грудь и свет глядит проворен хемингуэевским скопцом на заоконные дела где всем приятно быть толпой и сладко на работу и на минуту отложить спокойствие ствола пэчворк
I так говорит, как первый грех пришёл – и говорит; как будто в чёртовой игре исхожен ближний вид, но вечен бред, единствен лёд, где тонут – всемером; так первым делом – самолёт, а человек – потом; как плод, что до поры затих, в тебе взрастив чумную мать, как будто в мире нет других и больше не бывать; как будто дважды два не два, не три, а чёрт в трубе, и если данность и жива, то – больше не в тебе; как будто зеркало – не рай, но ад – зеркальный брат; как будто – «встань и поиграй» – убитому стократ; так в плеске-памяти весла, когда другим тебя несло, больная юность ожила, прильнула тяжело; всё о себе, цветёт и пьёт из вены смерть мою и страх, как будто очумелый год на скоростных ветрах, растёт, как тело-чистотел, и светом наповал; как будто хаос налетел и смерть расцеловал II небо низко. детство далеко. юность бьёт в уснувшее ребро, подступает к мёртвому виску. в ноябре над суздалем темно. бьётся птицей выпущенный ад, белым полудетским завитком. больше клетки говорит. и щебечет белокурый бред: – я – не я, а сотворивший луч, я из праха сотворил тебя, из дедлайна, смерти, немоты; разум вбросил в сумрачный пэчворк; ты – не ты, я породил тебя, произвёл на время – и убью. если ты уснувшее ребро — я в него горящий бес; если пляска пули у виска — я насквозь прошедший, не убив. сын и ужас твой. сын и ужас твой. забоюсь горенья твоего — в то вернёшься, что ещё не пламя; устрашусь родившего ребра — снова в смерть и старость возвратишься. там – собою будь, как до изгнанья. там – целуй свой неоживший грех. III ибо нам не осилить пути. Денис Новиков говори обо мне, словно речь плавника, словно зренье – не юный простор мудака, словно завтра – не посвист с вещами, а – осколочный сор: сам-плавник, сам-мудак, белый хохот пространства, большое «за так» в еженощном твоём обещанье. словно бес – в поражённое смертью ребро, говори о себе перед вечным зеро, золотым завитком у пэчворка, вся боляща и льнуща, как юность в плече, без «вообще», только – прах в очумелом луче, в свете ужаса, сна и восторга; и – восторгом овеяв полуденный прах, помолчи обо мне – на пэчворкских ветрах, в кратком зове о босхе и глине, — ибо свет нефонарный – пространство огня, ибо мне не осилить тебя и меня, как елабужной жути – марине; так прости мне – пожар, я тебе – колдовство, ибо слово себя не простит самого за отеческий бред перочинный, отпуская – в беспамятство, в звёздность и в ночь — плавниковую речь, белокурую дочь, тех, кого приручили. «белый снег на нетреснувшей этой земле…» белый снег на нетреснувшей этой земле, серый лёд от поста до погоста, что и сам я – не путь, утонувший во мгле, а – чумное застолье, танцор, дефиле, коснояз невысокого тоста: сам себе раздеваюсь, понтуюсь, пою, в ускользнувших гостей выпускаю змею, обнимаю оставшихся в гуще; но осталось – в пылу соцсетей – интервью, словно райский просвет на содомном краю, где – с улыбкой змеиной цветущей — кумиресса звенит про ушедшее зло и в письме леденит обалдело, будто сердце моё вместе с ней не цвело, в несвободном паденье не пело, не легчало, и вновь – из безмолвных низин, прочь – в неё, к невысокой гордыне: уходи, я тебе не отец и не сын, я – иуда меж срубленных этих осин, вечный сон о плече и о сыне и безмерный второй – о плече и Отце; но сейчас не держи меня крепче, и ночное юродство – как Божий прицел в подражанье беспамятству речи, где нахлынул прибой – и отхлынул прибой, пограничный дедлайн, совпаденье с собой, мир, вернувшийся к чёткости линий, мир, забывший – и вспомнивший нас на слабо и упавший в траву, опалённый Тобой, под киркоровский цвет синий-синий |
