Войдя в квартиру, Даня сразу заметил, что свет на кухне включён. За столом расположился его тесть – как всегда обритый налысо «сапог» в отставке, поджарый и собранный. Уже несколько лет он замдиректора по кадрам в ЧОПе «Гранитный мир». Или что-то в этом роде.

Даня прошёл на кухню, не разуваясь и не выпуская тяжёлых пакетов из рук. В воздухе будто трещало электричество. Краем глаза он заметил, что телевизор включён без звука.

– Здорово, Юрьич, – поставив пакеты на пол, Даня с внутренней опаской протянул ему руку. Тот крепко её стиснул.

– Мне Аня свой ключ выдала. Садись, поговорим.

Даня медленно опустился на табуретку. Как же ему теперь говорить? С этаким родственником будто весь русский язык забываешь. Надо сразу брать в руки военный устав, чтобы перевести свои штатские мысли на понятные ему термины.

– Сижу.

– Взял что? Или одна закусь? – поинтересовался тесть.

– Еды набрал. Ну, ещё чая и сока.

– Заработал много?

– Пока сам не пойму.

– Это как?

– Да вот, пришёл какой-то перевод непонятный.

– Так надо сообщить куда следует!

– А куда теперь сообщают? – промямлил Даня.

Но вместо чёткого ответа или нового вопроса тесть только странно усмехнулся:

– Ну, это успеется. У меня есть с собой чуток – для понимания.

И выставил на стол коньячную бутылку, как солдата на пост.

– Разливай давай! Вздрогнули. Что у вас с Аней такое?

– Решили отдельно побыть, успокоиться.

– Это я знаю. А чем ты вообще зарабатывать думаешь?

– Может, к вам в контору пойду?! – нашёлся Даня.

Тесть, опрокинув в себя стопарь, окатил его пренебрежительным взглядом, как негодного к строевой новобранца:

– Не возьму. Там ты быстрее всех накосячишь. Вот что ты реально по жизни делать можешь?

– Много чего, – пожал плечами Даня.

Тесть покачал головой:

– Много чего ты перепробовал, только не прижился нигде. Так ведь?

– Можно и так посмотреть…

– А, значит, можешь ты делать ровно две вещи – внуков мне и книжки свои писать.

– Да это на хер никому… – стал возражать Даня.

– Отставить, солдат. Внуки от тебя годные.

Тесть махом опрокинул ещё стопку. Он сегодня пил чаще, а ошалевший Даня уже дважды пропускал.

– Слушай, – продолжил тесть, – я, когда сюда собирался, Аню сначала послушал, на внуков внимательно поглядел. Почти уже надумал тебе морду бить, конкретно так и основательно, чтобы в чувство привести. – Даня вздрогнул. – Но я же теперь не в своей части – тут настрой нужен. Тогда вспомнил, что ты там чего-то пишешь, а я не читал и даже не заглядывал. Дураку понятно, что говно, но всё-таки непорядок. Дай, думаю, загляну сперва и пойду назавтра с чистым сердцем. А книжки твоей как раз и нет, затерялась куда-то. Непорядок, думаю, – всё равно найду, из принципа. Пошёл в Интернет скачивать. Полазил там и нашёл. Долистал было до середины, потом в начало вернулся. Читаю, читаю – и как-то не так мне становится, не пойму отчего. Как будто похмелье прошло, а трезвость так и не наступила, – он смущённо провёл ладонью по лысине, будто говорил о чём-то постыдном. – И вдруг шарахнуло, почти как при контузии: это же – про меня. Точно про меня. Только я бы слов таких не подобрал. Одни мысли куцые, а тут – на тебе… Потом сижу, думаю, аж вспотел: как эта штафирка протёртая, свинья в берлоге, прохвост, пороху не нюхавший, такое изнутри меня вынул, откуда в нём-то это всё?? Так до утра и просидел, пока из-за стола не выгнали. Тогда втихаря и перевёл тебе денег. Чтоб даже не думал, чтоб ещё писал.

Тайна внезапно открылась. Даня изумлённо застыл, вглядываясь в лицо тестя.

– А потом взял себя в руки и думаю: схожу, проверю, как он там? Может, уже шалав себе навёл, пока один-то? Ну, вижу, молодец, – работай дальше!

– На балконах курить по закону не положено, – снова предупредил тесть.

– Ну, один-то раз отступим, ради такого случая, – подмигнул Даня.

Георгий Юрьевич согласился. Они встали рядом.

– Есть всего две важные вещи: звёздное небо над нами и нравственный закон внутри, – изрёк Даня. – Так говорил этот… философ Кант.

– Небо и закон – это хорошо, – со значением кивнул Георгий Юрьевич.

Как же всё к этому пришло, думал Даня. Он же не хотел этого, откладывал, занимался другим. Но что-то неудержимо полезло и попёрло из него кусками, абзацами и страницами и уже не позволяло ему остановиться. Другая сторона жизни время от времени выныривала из тумана, как круп лошади, и вскоре снова скрывалась в нём. Детский сад, пособия, подработки…

Одну книгу, их первое совместное бедствие, они как-то пережили. Но когда через неделю после презентации он заявил, что берётся за вторую, Анино терпение лопнуло. Даня чувствовал себя бездушным эгоистичным чудищем, но «расколдоваться» никак не мог. Она бросала ему прямо в лицо самые ядовитые и заковыристые оскорбления, какие только могла выдумать, а он чувствовал, что не способен ни разозлиться, ни огрызнуться всерьёз. Даня как будто слушал незнакомые прежде модуляции на совершенно новом, неизвестном ему языке и даже раз решительно невпопад улыбнулся в ответ.

Аня, стукнув дверью, ушла в ночь. Младшая была завёрнута с головой, старший понуро топал рядом.

А он остался. И, к своему горькому стыду, был почти счастлив. В холодильнике кое-что оставалось, и можно было до послезавтра никуда не выходить. Через три минуты Даня засел писать. Среди ночи внезапно вспомнил, что надо бы спросить, как они там доехали. Отправил вопрос в мессенджер. «Ты – мудак», – ответила она следующим утром. «Знаю», – написал он, убедившись, что всё в порядке.

– А ты пиши. Пиши… пока никто не видит. Как будто на губе уже сидишь, всех обманул и пишешь. Это каторга твоя. И привилегия. Пока не застукали – пиши. Я не смогу так. Хоть удавлюсь – не смогу. Анька – она хорошая. Детей воспитает. Мы с матерью поможем, когда чего… И ты – тоже что надо сделаешь, – Георгий Юрьевич ткнул пальцем в сторону Дани. – А пока – пиши. Закройся, упрись – и до опупения. Это как плац драить… Как за родину в рост из окопа. Это как, ну, это… самое то…

Голова тестя повисла, его подбородок уткнулся в грудь. Слыша тихий храп, Даня чувствовал, как трезвеет. Сквозь этот пошлейший разговор, с извечным переливом из пустого в порожнее, вдруг сверкнул первозданный смысл. Этот «сапог», в жизни своей не читавший ничего, кроме уставов, неожиданно понял его задачу. Причём понял даже лучше, чем понимал прежде он сам. Даня раздвинул и застелил гостевой диван, затем осторожно подвёл к нему тестя и заботливо уложил.

Снова вышел на балкон, на этот раз отчётливо представив, как прижимает к себе жену и как по очереди целует обоих деток. Но, главное, этот кусок ночи в затихшем доме вечно не спящего города – его и только его время.

Однажды поздней весной Таня вышла с переполненным ведром к мусорке. Солнце ярко светило, но сразу за углом налетел резкий ветер, и ведро приходилось всё время держать так, чтобы эти обрывки газет, тонкие картофельные очистки и луковая шелуха не разметались по асфальту. Коварная погода внезапно напомнила Тане, что ей уже больше двадцати и она теперь живёт в другой стране, у которой скукожились границы, где отменили комсомол и где теперь есть секс. Даже слишком много секса.

Именно из-за этого они снова поругались с Вадимом. Его дела так резко пошли в гору, что теперь пришёл черёд Мерседеса вместо привычного Москвича 2140. А ещё он завёл себе другую – крашеную блондинку с рыбьими глазами и хрипловатым грудным смехом. И Таня, узнав об этом, наконец-то решилась всерьёз с ним поскандалить, но как-то быстро ослабела и уже через пятнадцать минут сама не верила своим словам. Она то переходила на визг, то, наоборот, что-то мямлила, повторяя одно и то же, и никак не могла надолго поднять взгляд. Вадим отвечал отрывисто, но уверенно. Да, он её муж, но он человек нового времени, он идёт к успеху, у него теперь другой статус и ему необходимы свободные отношения. «Положена мне любовница, понимаешь?.. Пока не привыкла, можешь пожить отдельно». «Нет, не привыкну…» – Таня по одному выталкивала из себя слова. «Тогда – вот», – и Вадим шлёпнул по столу пачкой купюр.