Зато когда это богатство пропало, не поверишь, какое я испытал облегчение! Такое, что до самой зимы дверь входную не запирал…

Постепенно вышла из меня вся та глупая уверенность в своём исключительном таланте, в том, что я непременно вознесусь и всё обязательно получится. Покрутил фильмы киномехаником, пока наш кинотеатр окончательно не прикрыли, покружился репетитором по детям очень средних способностей, пока однажды меня не пристроили сотрудником в музей. Жил я рядом с родителями, но вместо радости стал их вечной скорбью. Однажды они вместе накопили денег со своих пенсий и подарили мне дорогостоящую и, как им казалось, модную дублёнку. Это выглядело жестом отчаяния. Я, смущаясь, благодарил их за эту непомерно дорогую вещь, которая на мне выглядела как седло на корове. Вскоре я её изгваздал, а потом передарил корешу с недостаточно высокими устремлениями, как тот носатый пацан из перестроечного фильма.

Время от времени, когда всё надоедало, я выходил на мостки, закидывал удочку и ждал. Обычно клевала мелкота – радость соседским кошкам. Но однажды неторопливым силуэтом другой жизни поднялась из глубины и, покачивая широкими плавниками, проплыла мимо неизвестная мне огромная рыба.

Мы с братом дважды встречались. Оба раза на похоронах. Отец, а следом и мать умерли, так и не дождавшись от меня ничего путного.

– А как у тебя? Всё путём?

– Не жалуюсь. Гийом, я покажу тебе фото. Ты любишь фотографии?

– Честно? Не особо. Вредное изобретение. До них были только мы, художники. Шахматисты, знаешь ли, недолюбливают шашистов, а я вот – фотографов.

Ты нажала куда-то в свой смартфон и показала мне:

– Это двое моих детей.

Я уставился в экран, с трудом фокусируя взгляд.

– Очень красивые, особенно девочка. И пацан хороший. Она-то точно в тебя, а сынишка…

Ты убрала смартфон в сумку.

– В мужа. Он умер от онкологии. Боролся с ней сколько мог.

– Твой правильный богатый муж?

– Он никогда не был таким уж правильным. Да и богатым тоже.

Я долил в стопку последнюю водку из графина и сказал:

– Пусть ему будет спокойно, где бы он ни обретался сейчас. Ты знаешь, я в Бога не верю, но что-то там должно быть… Какая-то контора, место сбора.

– Это Бог однажды устанет верить в тебя, – отозвалась ты.

Я икнул:

– Ну и правильно – пусть не верит. В кого тут верить?.. Да откуда ты вообще взялась?..

– Один общий знакомый сказал, что видел человека, который доживает свою никчёмную жизнь. Сочиняет сальные стишки. Того, кто пытается уколоть других и только сильнее укалывается сам…

На меня накатило. Я не собирался выслушивать такое о себе.

– В наказанье за грехи проору свои стихи! – Тут оглянулись уже на меня. – И пускай. Прав он, этот знакомый! Только не убеждай, что я мог стать гением. Не трави душу! Счёт принеси! – крикнул я вдогонку официанту.

Встал и доковылял до уборной. И всё время чувствовал, что ты внимательно смотришь мне в спину.

Когда вернулся, ты выглядела уже другой.

– Слушай, не буду тебя убеждать, Гийом, – сказала ты совсем просто. – Разговор-то не об этом. Сделаю тебе одно предложение. Я хочу стать твоей вдовой. У нас ничего не будет, мне просто нравится твоя фамилия. Хочу проводить тебя в красивом гробу. Обещаю, я провожу тебя так, как никто больше не проводит.

– Ты что такое городишь? – я думал, что ослышался.

– Раз ты всё равно собрался на тот свет и от твоей жизни не будет никакого толка, поторопись, пока у меня есть на тебя немного времени.

– Такого мне никто не предлагал, – огорошенно пробормотал я.

– Знаю. Запиши мой номер.

И ты отчётливо продиктовала мне десять нужных цифр, а я вытащил из кармана пиджака ручку и стал оторопело выводить их на салфетке.

– Позвони и скажи, что решил.

На прощание ты наклонилась и поцеловала меня. Страстно, по-настоящему, как в последний раз. Когда я снова спросил свой счёт, оказалось, что ты его уже оплатила.

Не знаю, чего ты на самом деле хотела, но меня ты спасла. Посмотрел на себя – и как будто пузырь лопнул. Я прибирался в хате поздней ночью до первой робкой полоски света на востоке. Вычищал, перетаскивал и отдраивал, громыхая и спотыкаясь. Очень боялся, что если сейчас собьюсь, если только прилягу на диванчик, то это всё меня уже не отпустит. К утру комната была готова, осталось только уткнуться лбом в чистое прохладное стекло и смотреть, как солнце заливает степь. И не желать опохмелиться, а впитывать, умещать в душе всю эту красоту.

Я поснимал со стен мазню последних лет и сложил всё в сарае. Пришлось занять на холст и новые краски. Ещё через сутки отпросился с работы и три дня ездил к озеру. Выбрал самое тихое незамутнённое место и несколько раз заходил отмываться от себя прежнего. А затем очертя голову бросился в работу. Руки поначалу заметно тряслись. Особенно я боялся за мою правую – она подводила меня раз за разом. Как же было страшно, что никогда уже она не станет твёрдой и уверенной! Но она всё-таки стала.

Всем, кто спрашивал, я уверенно сочинял, что закодировался. Однако прежние кореша не сразу в это поверили и нарочно захаживали выпить у меня во дворе. Проверяли. Ну, а я им с огорода закусь вынесу, порадуюсь даже за них, а сам ни-ни. Пусть скажут, что я тряпка. Но нет – это раньше я был тряпкой.

Осенью у меня купили этюд и заказали большую картину. Предложили сделать выставку в области, а затем ещё одну. Недавно заезжал брат, как следует пригляделся и забрал несколько пейзажей в свою галерею. А вот эта картина, знаю, капнет в вечность…

Но как я хочу тебя услышать! И как ненавижу за то, что не могу ничего тебе сказать. Как так можно? Тварь! Что ты такое надиктовала вместо своего номера? Я нашёл, тут же выставил и потом не раз сбивал с комода твою старую фотографию. Думаешь, побоюсь сказать? Нет. Я хочу, чтобы мы были вместе хотя бы час. Неужели я что-то неправильно записал тогда? Но я же слышу каждую цифру твоим голосом, слышу, как ты мне её диктуешь. А вдруг всё равно что-то перепутал?.. Пробовал подбирать, и мне десятки раз сообщали, что я ошибся, ошибся, ошибся, и я должен был извиняться перед недовольными голосами из Ростова и Челябинска, из Питера и Салехарда, из Перми и Ангарска. Если бы только ты сказала, что терпеть не можешь мой козлетон, что будешь рада придушить меня своими руками! Как я буду благодарен даже за это! И ещё за то, что теперь не всё моё прошлое надо стереть или вынести на помойку. Сейчас я, насквозь трезвый, рыдаю, и мне совсем не стыдно за это.

Вот, снова пробую дозвониться до тебя. И снова убеждаюсь: «Абонент не зарегистрирован в сети».

Пока это всё. До свидания, дорогая моя Аня. Но если бы ты, живая и горячая, была рядом и вдруг проснулась среди ночи в этой комнате и зачем-то вгляделась бы в темноту, ты бы вряд ли когда-нибудь увидела то, что я вытворяю сейчас. Как, замахнувшись на беззащитную фотографию сжатым кулаком, медленно разжимаю его, отвожу в сторону, а потом, сдавленно всхлипнув, прикасаюсь губами к самому её краю, словно к целительной иконе.

– Ты простудился?.. Здесь? – она качает головой с жалостливым недоумением. Палящее солнце слепит даже сквозь крону ближайшей туи.

Наклонившись над столом, Влад видит, как бронзовые тела в узких полосках ткани разморённо взбираются вверх по тропинке к пансионату. Он крепче сжимает зубы, чтобы те не пустились в пляс. Не знает, что ответить. И снова, пытаясь вдохнуть, протяжно сопит.

Недолгое шуршание в недрах дорожной сумки сменяется клёкотом крана и тонким перезвоном в общей кухне за стеной. Затем перед Владом возникает стакан, в тёплую воду ссыпается порошок, и он залпом выпивает дозу мутной жидкости.