Я любил её. Любил смотреть на её милые щёчки. Клал свои ручонки ей на лицо и начинал их потихоньку сжимать и разжимать. Кожа её казалась мне мягче одеяла, я мог наслаждаться этим довольно долгое время, но, когда ей надоедало, она заваливала меня на диван и начинала щекотать.

Я смеялся, извивался и отталкивал её.

Но это было здорово.

Мама – женщина со светло-русыми волосами и карими глазами, уголки глаз немного вздёрнуты вверх. Это делало её немного моложе. С ними казалось, что она всегда весела и доброжелательна. Её брови тоненькие и ровные – такие, что делали её лицо ещё более детским и привлекательным. Чуть припухлые, вечно улыбающиеся губы – особенно выделялись на её лице. Ими она расцеловывала всего меня. И иногда я важно отталкивал её в сторону, делая вид, что устал от вечных чмоканий. Хотя в действительности мне это нравилось.

Кем была для меня мама?

Моим личным домашним транспортом. Часто она переносила меня то в одно место, то в другое. Такими были диван, стул за обеденным столом, кроватка, улица.

Ещё мама была настоящим моим защитником. Папа часто ругался на меня за моё проказничество, но мать всегда отгораживала меня. И если я плакал, она подставляла своё плечо и гладила по голове. Только в мой адрес летели грубые слова, смысл которых я понимал наполовину, я бежал к единственному своему спасению – к матери. И прятался за неё.

– Так и будешь всю жизнь маменькиным сынком? – кричал отец.

– Ему всего пять лет, что ты от него требуешь? – горланила она ему в ответ.

А потом они сильно ругались из-за одного меня. И, пока голоса раздавались и звенели по всему дому, пока они были отвлечены выяснением отношений, я бежал на улицу. Но тихо, украдкой. Думалось, что так они не заметят меня. И, когда я всё же выходил, брал огромный топор, падал на спину, едва удерживая его своими ручонками. Сейчас я удивляюсь, как я не распотрошил самого себя тем острым лезвием. Но всегда после этого я оставался без царапин и без ссадин.

Я вставал на ноги, клал на пень какую-нибудь деревяшку и, вновь поднимая топор с сырой земли, размахивался и попадал мимо.

На этом меня ловил мой отец. Он подхватывал меня на руки так ловко, что я не успевал сопротивляться. И в крепких-крепких родных руках постепенно успокаивался.

Всё же это был мой папа. Самый настоящий.

Сигареты. Ох, я помню их аромат сильно, что кажется – даже сейчас я стою напротив него, а он отвёрнут от меня и разговаривает с мамой. Этот запах был с ним везде и всюду, ведь он курил аж с самых 12-ти лет, и уже не мог от этого избавиться. Сигареты стали частью его жизни.

И моей тоже.

Щетина. Мне не нравилась она на его лице, потому что из-за неё трудно было поцеловать его даже в щёку. Но он всё равно тянул меня к себе и сам целовал в лоб. Тогда я морщился. Щетина покалывала и щекотала мне кожу. Но и в этом оказывалась какая-то прелесть.

Всё же я его любил. Даже несмотря на то, что я считал его самым строгим человеком на планете. Мать всегда орала на него с претензиями, почему он до сих пор не нашёл себе работу?

– Я прокормлю вас и без неё.

– А продукты я как тебе буду покупать? – возражала мама.

Я смотрел на них хлопающими глазами.

– Тогда ты и работай, раз так хочется. Что, наш образ жизни уже не нравится? Ты сама согласилась жить не так, как все.

Согласилась. Но жили они, на самом деле, как обычные люди. Как и любая семья в нашем посёлке.

Мать шла продавать ягоды и урожай, что вырос у нас в огороде.  И я оставался с Ним. С абсолютно безбашенным, обаятельным и игривым отцом. Было ли мне скучно рядом с ним? Никогда. Я обожал проводить с ним рядом время, если выпадал шанс.

Однажды я сидел на пеньке, а папа стоял рядом и курил третью по счёту сигарету. Мы оба смотрели в лес, куда всегда хотелось убежать.

– Я свожу тебя в лесок, сынок, но позже. Вот увидишь, ты сходишь туда один раз – и никогда потом не прекратишь ходить. Он будет тянуть тебя ещё сильнее. Пока не засосёт насовсем. Смекаешь?

– Засосёт… – задумчиво и умно повторял я за ним слово, хотя плохо понимал его смысл. – Папа, пойдём сейчас?

Отец усмехнулся, бросая сигарету на землю, которую недавно намочил дождь. Я вдохнул аромат сырости и тут же подскочил, хватая папу за руку.

– Ну пошли, пожал-ста, па-ап. Мама потом придёт…

– И обо всём узнает.

– Не-ет! Мы быстро. Пошли, пап. Мама долго не будет!

Я стал скакать как сайгак вокруг отца, но он продолжал стоять с невозмутимым видом, будто меня не замечал.

– Ты, малой, ещё маленький совсем. Чуть мы зайдём в лес, то станем уязвимыми. Поэтому самое благоприятное место для тебя, дорогой, – это дом. Если страшно, иди домой. Но страх – это чувство, которое нас обманывает. Ты должен позже свой страх изменять на другое чувство – интуицию и внимательность. Осторожность и…

– Почему низя в лес? – застонал я, почти его не слушая.

– Это дикая природа. Там множество существ сразу же захотят тебя убить, малыш. Поэтому сейчас – нельзя. Ты же меня понял?

Я сморщился, будто меня ударили поленом, и слёзы подкатили к горлу. Ещё с самого детства меня тянул этот безобразный лес к себе, и я не мог расправиться с этим чувством. Желание превышало все мои силы.

Я ревел.

– Айзек, что опять с этим обормотом? – кричала позади меня мама. Я продолжал сидеть на пне и плакать, делая вид, что не замечаю никого.

– Да не бери в голову, скоро угомонится этот нюня…

Родители шли в дом. Я оставался один. Лишь хлопнула дверь, слёзы обиды перестали течь. Я продолжал всматриваться в загадочный лес, в котором деревья от ветра раскачивались в унисон, а из самой глубины раздавались крики птиц и всех диких зверей. В тот момент я был настолько зачарован, что думал – это кричат существа и духи давно умерших людей. Их крик увеличивался, раскачивался сильнее, шумели листья. Ветер завывал. Меня охватывала непреодолимая паника, но в голове крутились слова отца:

– Страх – это чувство, которое нас обманывает.

Я поджимал ноги. Страх парализовывал всё моё тело. Мне не подвластно было совладать с самим собой, и от безвыходности ещё больше наполнялся паникой.

Моё чувство паники раздувалось как пузырь. И наконец, не выдерживая его натиска, я-таки отрывал взгляд от леса и подскакивал с пня.

Дыхание, направленное мне в шею, грозный рык и острые зубы, вот-вот готовые впиться в плечо.

Я орал. И убегал в дом.

Ударяясь пальцами о дверь, я толкал её, словно съел до этого три чашки каши – со всей дури. И, продолжая орать, забегал в помещение.

– О, оклемался сынок-то. – смеялся отец. Я, успокаиваясь, хмурил брови на его слова и с важным видом шагал к дивану. Но пока я шёл, я ощущал себя таким уставшим, что, только дойдя, то намертво заваливался, будто никогда в жизни не спал.

Ныряю с головой в проклятый сон, похожий на бескрайние воды. Словно я не первый раз здесь и даже не второй. Я здесь всегда. Всегда есть, существую в иной плоти, с иными желаниями. И сейчас я в центральном городе, являющимся ключевым в нашей стране – в Тасмагонии. Всюду воздух наполнен ядовитым запахом нефти, перемешанной с мокрой землёй. Дышать нечем. Все ходят в масках. И снова неспокойно – с того самого момента, когда Ален Уокер захватил вместе со своей Чёрной Партией власть. Напряжения по всей стране только возрастают, и ситуация каждый раз выходит из-под контроля. И особенно чётко я понимаю сейчас, что нужно сжать кулаки. Вся настоящая кровь только впереди.

Только в будущем.

Мрачность. Это слово не выходит из головы, просачивается в глаза и затемняет видимость, протекает в уши и заглушает внешние звуки. Ярко слышен стук сердца. Равномерный, холодный, равнодушный. Даже выглядывая в окно, видя очередное насилие, я вяло моргаю глазами и опускаю голову.

Внутри только пустота. И бесконечный поток мыслей, не имеющих отклика в чувствах.

– Стенфорд Хилл, попрошу вас тоже остаться на заседании. Вас это тоже касается. – раздаётся громоподобный возглас позади, и я поворачиваюсь ко входу, где вижу входящую Чёрной Партию и самого Аллена Уокера. Он видит со своего места всех, ловит каждую эмоцию и фиксирует в своей памяти.