– Да, отец! Всё будет хорошо! А знаешь, было бы здорово, конечно, если бы мне и Максиану и впрямь удосужилось служить вместе. Эх, было бы очень здорово.

– Всё будет, сынок, ты, главное, мрачную тяжесть на душе своей долго не держи. Не пристало тебе ещё это делать. Слышишь меня?! Вот! Да, я хотел тебе сказать ещё кое-что насчёт самого Рима. Ты его, главное, не бойся. Ничего там не бойся. Сынок, запомни мои слова, ты там увидишь и прочувствуешь такую красоту, кою в жизни пока ещё и не видывал и не знал. Истинно тебе говорю! Понял?!

– Да, я всё понял! Спасибо тебе огромное, отец! Считай, что ты уже всю мрачную тяжесть своими мудрыми посылами сейчас из меня выбил. Ха-ха! – с теплом и добротой сжав протянутую руку Ливерия и улыбаясь, промолвил Владиус и, броско взглянув на расположенный чуть вдалеке от дороги римский мильный указатель, недвижимо и загадочно замер, точно окаменелый истукан.

До Вечного города оставалось меньше половины преодолённого пути!

Осень на Апеннинах, разбавленная буйными сладостными разноцветными живительными красками многоликих природных пейзажей ландшафта, действующая по ясной затее самих богов, в сущий год выдалась поистине удивительно завораживающей. Некогда зелёные величественные и обширные северные альпийские леса, под веянием бодрящей прохлады одевшись в жёлтые, красные полушубки, представали перед многочисленными путниками настоящими сказочными изотканными природными коврами. Позади них раскинувшиеся на мирных равнинах пастбища, луга и поля, разбавленные мелкими речушками и озерцами, также окутавшись в мягкий багрянец, плавно отойдя от подаренного благодатной землёй урожая, следом уже повсеместно пропитывали округу, заполняя её изысканными нотками чарующей осенней праздности. Этими же прекрасными природными нотками особенно успел проникнуться уже больше двадцати лет как бывший вдали от родной земли, а теперь вместе со своей семьёй двигающийся на четырёхколёсной коляске по римским дорогам Ливерий Рутилий. Да, больше двадцати лет бывший префект лагеря не был дома, и за это время столько воды уж успело утечь, много чего измениться. И вот по большей части от осознания всего этого, а также вследствие бушующих в глубине души давних воспоминаний Ливерий, наблюдая за плавно меняющейся картиной родных для сердца земель, иногда подолгу отвлечённо прозябал в своей мысленной задумчивости, совершенно отрешаясь от всего иного. Домочадцы же, со своей стороны, то и дело замечая странные признаки, проявляющиеся в поведении главы семейства, наоборот, старались не прерывать их, понимая их сущность. Но дорога ведь не только может по части своей всецело лишь нагонять апатию и грусть на чересчур расслабившихся душой путников. Нет. Замечательное свойство дороги заключается ещё и в том, что она рано или поздно может закончиться, приведя своих верных путников к долгожданному окончанию долгого пути. Что, собственно, и произошло с наконец-то прибывшей в ранних веяниях рассвета семьёй Ливерия к окрестностям застывшего на семи холмах в величии и блеске прекрасного Рима. Но ободряющее раннее веяние дивного рассвета казалось сонным временем лишь для природы, потому как в стенах вечного города уже в яркой буйности утра теплилась привычная обыденная жизнь. Прекрасно памятуя о том, что на обычных наёмных телегах в пределах города днём двигаться было издревле строжайше запрещено, Ливерий, недолго думая, вознице дал строгое указание продолжать следование вместе с Туллией и оставшимся вещевым скарбом далее, а именно к расположенной неподалёку от Аврелиевого тракта в северо-западных пригородах Рима родительской вилле. Сам же бывший префект лагеря, также помня и о том, что Овидий по ранней договоренности при свете дня должен будет ожидать встречи в знаковом с детства месте на прекрасном бескрайнем форуме вместе с напросившимся Владиусом, решил твёрдо отправиться навстречу к брату, таким образом пойдя до конца по тропе всколыхнувшихся былых воспоминаний. И если медленно сменяющие друг друга узкие, изогнутые шумные улицы и кварталы, неброские виды обычных жилых домов с отвратительным запахом смердящего в их переулках мусора, в свою очередь разбавленного манящим запахом дров и свежего хлеба от дюжин пекарен, и пьянящего винного аромата таберн привносили в душу Ливерия ностальгическую болезненную грусть, то, напротив, вся эта жилая мелькающая вереница, дополненная особой статью уже более изысканных фасадов и площадей центральных районов Рима, в глазах Владиуса виделась особенно впечатляюще и грациозно. Молодой римлянин был буквально потрясён и очарован размахом и величием имперской столицы. Огромные толпы людей, по виду торговцев, сенаторов, обычных ремесленников и сопровождающих их повсюду рабов, снующих повсюду на бескрайних вымощенных камнем торговых площадях и рынках разом, одновременно, пугали и восхищали любознательного юношу. Для Владиуса Рим виделся этаким гигантским муравейником без конца и края. И по мере плавного продвижения на палантине к форуму юноша, краем глаза наблюдая за некой растерянностью отца, вдруг невольно заметил чуть вдали от открывшегося пейзажа ещё одно нечто совершенно необыкновенное и грандиозное. Нечто, по виду представляющее из себя огромное сооружение эллиптической формы, которое, даже виднеясь издали, производило сильное впечатление. Проникнувшись неуёмным любопытством, Владиус, недолго думая, быстро повернулся к задумавшемуся о чём-то отцу и, стараясь того также по возможности эмоционально растормошить, громко воскликнул:

– Отец? Отец? Посмотри скорее, там, вдали, виднеется какое-то странное огромное здание. Вот интересно бы узнать, что это такое?

И, живо отвлёкшись от неуёмных дум, Ливерий по просьбе сына взглянул вдаль и, заметив в отдалении и впрямь возвышающийся в величавом великолепии конус огромного строения, с глубоким выдохом задумчиво в ответ промолвил:

– Да, вижу, сын, что здание и правда огромное, монументальное. Но я, по правде сказать, не знаю, что это за строение. Когда я жил здесь, Владиус, тогда этого поистине чуда ещё не было. Возможно, это какое-нибудь амфитеатр. А может, ипподром. Это ведь, сынок, Рома Айтерна! Здесь очень много живёт людей, а для их зрелищ и игрищ соответственно нужны и немалые сооружения. Не волнуйся, мой мальчик, всё равно об этом здании мы хорошенечко разузнаем. Нам о нём Овидий, твой дядя, поведает.

– Хорошо! Отец, а расскажи мне о дяде Овидии!

– Ох, Овидий, Овидий. Мы друг друга уж так давно не видели. Последняя наша встреча была перед самой моей отправкой на службу в Британию. Он же, оставшись в Риме, продолжил своё обучение. Да, очень толковым и умным у тебя, Владиус, дядя оказался. По сути, отказавшись, как и я, впрочем, отчасти, от по-настоящему действенной могучей и ещё влиятельной помощи родителя, то есть твоего деда Аетиуса, Овидий, исключительно следуя своим врождённым мудрым порывам, сам всего в столь непростом политическом сенаторском деле, выучившись, со временем и добился, став в римском сенате не последним человеком. Что, кстати, для тебя, Владиус, не так уж и немаловажно. Я ведь знаю: случись что с тобой, и дядя обязательно придёт на помощь. Такой он человек. Открытый, порядочный, сердечный. Самый добрый из всех нас.

– Отец, а почему дядя Овидий решил отказаться тогда во время обучения от помощи деда? Ведь не по доброму же чересчур внутреннему посылу? А?

Слегка переведя дух, Ливерий нехотя в ответ бросил:

– Ах, сынок, понимаешь, в жизни иногда бывают такие моменты, что и никаких посылов внутренних не нужно слышать. Просто действуешь именно так, а не наоборот. Наверное, и Овидий тогда так хотел поступить. Я уже не знаю, Владиус, столько времени с тех пор прошло.

– А может, он, отец, так действовал назло? Или по обиде? Ведь это глупо – располагать такой помощью и от неё так просто отказаться. Ладно ты был в римской армии и при этом ещё столь далеко. Но дядя Овидий… Мне вот интересно, может быть, на это всё-таки повлиял дядя Мартиниан?! Может, он так захотел. И, кстати, где он вообще сейчас? Чем занимается? Ты мне почему-то о нём, в отличие от дяди Овидия, ничего не рассказывал. Я только-то и слышал его имя в давнем и коротком рассказе от мамы.