— Будешь должна, — непринужденно отвечает Чернов, подносит ей пакет с ее мокрыми вещами.

Первый шаг выходит достаточно устойчивым, и почувствовав в себе силу и уверенность, Варя смело делает второй. Ноги предательски подкашиваются, правая ступня подворачивается, хрустит и отдается острой болью как нечто хрустальное и разбитое. Варя летит вперед головой, пытается ухватиться за стул, но он перегруженный вещами громко падает на пол. Перед тем, как ее висок соприкоснулся бы с углом стола, ее подхватывают сильные горячие руки. Паша удерживает узкую талию, бережно ставит ее на место.

— Все нормально, я сама пойду! Это случайность! — тут же визгливо восклицает Варя.

— Ну, давай, — настойчиво заглядывая ей в глаза, отвечает Чернов. Он отворачивается, оставляя ее держаться за стол. Она чувствует, как он ехидно улыбается, выходя на улицу.

Она отстраняется от стола, идет вперед на своих тонких ногах, прихрамывая, не очень уверенно, и все же, больше не падает. Чернов, дождавшись ее на пороге, идет сзади, делает непринужденный безразличный вид, но от каждого ее покачивания из стороны в сторону, ведет себя настороженно.

Снаружи гараж отдаленно походит на скромную летнюю кухню. Над маленьким окошком есть навес, а под ним умывальник и железная раковина. Вокруг никого и ничего. Высокая сорная трава, несколько густых деревьев, скрывающих гараж за своей свежей зеленью. Найти это место было бы не так просто.

Варя самостоятельно открывает дверь и садится в машину. На ее сиденье уже заботливо постелено полотенце.

«Маньяк он, как же. Надо запомнить дорогу сюда, вдруг пригодится».

Десять минут пути, сначала усеянного земляными кочками и ямами, затем острыми дырами в асфальте. Варя не успевает расслабиться, приготовиться морально к тому, что снова придется выходить на холодную улицу. Центральная улица Старинского сменяется ее родным невзрачным проулком.

— Сможешь сама дойти?

— Вполне.

Варя дергает ручку двери, приоткрывает ее на сантиметр, собирается выходить.

— Отличница!

— Что?

— Позови в следующий раз, как соберешься в библиотеку. Мне было не скучно.

— Дурак! — бросает Варя напоследок и выходит из автомобиля.

На улице скользко и грязно. Прохладный ветер развивает на ней футболку, так что ей приходится придерживать ее рукой. Варя шагает, переплетает ноги, скользит по грязи. Она знает, что он наблюдает за тем, как неловко она идет домой.

Перед тем, как войти во двор, Варя несколько раз заглядывает через забор. Затем, на цыпочках бежит до крыльца, приоткрывает дверь, медленно и тихо, на один сантиметр. Татьяны Родионовны в коридоре нет. Влетает в ванную, снимает с себя все, бросает в пакет и оборачивается полотенцем. Крадется из одного угла в другой. Наконец оказывается в своей комнате и падает на кровать.

Впервые за столь долгое время Варя по-настоящему хочет есть, возможно чувство близости к неминуемой смерти тянет за собой желание удовлетворить первичные потребности. Сделав все необходимое для того, чтобы не быть пойманной на лжи, она наконец съедает самую вкусную в ее жизни тарелку супа.

Целый оставшийся вечер Варя проводит одна, перед телевизором. Бабушка уже давно спит в своей комнате, откуда доносится ее ритмичное сопение, склоняя ко сну даже мух и пауков. Голубой свет от телевизора то потухает, то светит ярче. От него до Вари доносятся тихие, ни о чем не говорящие диалоги людей, кратковременная музыка, сменяющаяся от драматичной к веселой и обратно. Созерцать ящик ей не приходится, веки слишком тяжелые, а голова слишком пустая для анализа передач. Все больше она погружается во тьму, отдается в ее плен добровольно.

***

В последние несколько недель Нине часто снятся кошмары, они пугают ее, застревают в памяти, заполняют каждый день ужасом. Ей неинтересно играть и разговаривать. Целыми днями она не выпускает маминой руки, волнуется при каждой, даже мимолетной, разлуке с ней. Какое-то время мама лежит в отдельной комнате и за ней присматривает врач. Еще один большой дядя с бородой, не оставляющий их наедине. Ей он не нравится, потому что когда он приходит, то просит дать маме покой и оставить ее одну. Тогда Нину отводят в свою комнату или во двор, и она остается такой же одинокой, как и мама. Со временем маме становится лучше и для всей семьи восстанавливается привычный ход жизни, словно ничего не случилось. Все те же общие приемы пищи, все такие же разговоры, только порой, когда они смотрят маму или говорят с ней, то отводят взгляд, может от стыда, может от жалости. Нина задается себе вопросом, неужели только она не может забыть, неужели для всех остальных то, что произошло обычное дело, не влекущее за собой перемен. Для нее же эти перемены очевидны, теперь она не так беззаботна и весела, игры перестали быть интересными, игрушки яркими, сладости сладкими. Она старается каждую минуту быть с матерью, и когда они вместе, она прислушивается к каждому шороху, чтобы успеть убежать или спрятаться как можно дальше.

Сегодня вся семья в приподнятом настроении, у тети сегодня день рожденья. Утром мама просила Нину нарисовать ей подарок. Нина нарисовала тетю возле их дома. Тетя Наталья поблагодарила племянницу, поцеловав в лоб, а ровно через секунду забыла об этом подарке, в сотни других более ценных.

Во дворе дома, в уютной беседке, уже накрыт большой стол, готовится мясо, все веселятся, даже на лице мамы сегодня насколько раз мелькала улыбка. Нина сидит у мамы на коленях, а за ними вьется виноград и его спелые грузди так близко, что она незаметно срывает по одной виноградинке и ест вместо той еды, что накладывает ей в тарелку мама. Сегодня позвали много гостей, но большинство почему-то не пришли. Как сказала тетя, они проводят праздник в тесном кругу семьи, только с самыми близкими.

На столе все самое вкусное: сытные щи, кулебяки и пироги, рыба и жареная и копченая, буженина под луком, картошка и еще целая гора яств, даже то, что Ниночка любит больше всего: блины и бисквит.

Сначала семья долго собирается за одним столом, потом еще дольше трапезничает, не забывая о тостах. Отец молчалив и хмур, но сидит он далеко на другой стороне стола, от чего кажется Нине далеким, и почти недосягаемым. До него не доходят веселый смех и дружные голоса, обсуждаемые новости, истории и байки, он вспоминает о присутствующих лишь тогда, когда кто-нибудь предлагает поднять очередную рюмку. Как только животы всех собравшихся набиваются до отвала, дядя Борис предлагает всем прогуляться к озеру и даже поиграть в интереснейшую игру. Большинство соглашается присоединиться к нему, выпито было немало, и сидеть им становится скучно. Гости живо покидают свои места, дружным строем отдаляются от заметно опустевшего стола.

Мама и Нина остаются в беседке, а с ними только двое пришедших гостей.

Старая морщинистая бабуля в черно-серых траурных платьях, крестная мама тети Наташи, сгорбившись в пол тела нависает над крепким столом, одной рукой опирается на толстую коричневую трость и сверлит глазами отварную картошку в сметане. Думает наверняка о том, сможет ли разжевать и без того разваренный корнеплод.

Бородатый, как дед Мороз, дядя сидит ровно, крепко, словно он так сильно пришпорен к земле, что не может и шелохнуться. Его ярко-голубые свежие глаза глядят внимательно прямо на Нину, не отвлекаясь ни на задорную игру взрослых людей за беседкой, ни на богатый едой стол, ни даже на слегка уже уставшую молодую женщину, державшую на руках ребенка. Несмотря на «тесный семейный круг», этого дядю Нина видит впервые и кажется, что никто за все это время с ним не говорил. Одет он очень строго, уважаемо и дорого, Нине даже думается, что из‑за того его и позвали. Подмигнул. Мама не обращает на него внимание, она слегка припустила веки и наблюдает за развлечениями своей семьи, кажется, что ее совсем ничего не смущает. А вот Нина не может из-за него усидеть на месте, ей неуютно, и сердечко ее бьется сильнее, то ли от неловкости, то ли от страха.