***

Рыжая копна длинных прямых волос скользит по жесткой белой подушке. Руки сами тянутся открыть глаза, вытереть лицо от холодного пота. Темная ночь дает шанс ее слабости пробиться на поверхность ее лица. Сослуживцы громко сопят на своих постелях, снизу, сверху, рядами вкруг нее. Зоя умеет быть тихой и незаметной лучше всех спящих, и даже бодрствующих дозорных. В помещении как всегда веет прохладой, грязный от сапог пол отдается ее голым ступням как ледяные колья. Беззвучными как ветер ногами Зоя скользит мимо светящихся окон поста. Старый телевизор за окнами не умолкает, и дозорный на посту застывший в привычной позе, не проворачивает взглядом. Зоя проскальзывает за его спиной, окутанная мраком, сливается с тьмой, пригнувшись за ряды одинаковых железных столов. Решающий грациозный шаг, и теперь, она бредет по темному широкому коридору на ощупь. Спустя сто пятнадцать квадратов кафеля она нащупывает проход в умывальник.

Света от фонарных столбов под окном хватает, чтобы разглядеть себя в зеркале, чего Зоя конечно не хочет. Незамедлительно и легко она скользит под большие тяжелые раковины. На холодном, остужающем ее кожу кафеле, утраивается по удобнее. Так, что проходящий в окне ее не увидит, да и вошедший внезапно, не удосужится присмотреться в эту заколдованную темноту. В маленькой норке, обхватив свои ноги руками, откинув голову на стену, обжитую пауками, она наконец обретает покой. Тишина, спокойствие и тьма, не связанная с ночью, она разливается из самого ее сердца.

На кукольном, миловидном лице застывает бледная маска. Мокрые от пота волосы липнут ко лбу образуя понятный только им хаотичный узор. Она не замечает их, не чувствует. Одна за одной из раскрытых зеленых глаз выползают слезы. Проливаются до самой ее шеи, путешествуют по ключицам, затрагивают открытую расслабленную грудь, а затем скрываются под тонкой белой майкой. Через бесчисленное количество минут, безобразно не жалеющих ее сердца, боль, что щемила и сдавливала ее ребра, выкручивала легкие и замедляла биение сердца, наконец покидает тело, теряется среди труб водостока. Иногда Зоя представляет себе, что это боль живая, что она раз за разом возвращается в это тело, чтобы провести время в укромном месте, чтобы восстановиться и разжечься, набраться сил и продолжить путешествовать по другим телам, яро выгоняющих ее из себя. Впрочем, без боли, Зоя не нашла бы этого чудного места под раковиной.

“Боль делает тело сильнее. Если ее нет, значит ты недостаточно стараешься!”.

За светом старых фонарных столбов нет ничего живого. Уверенно и нерасторопно, Зоя выползает из логова, стягивает с волос паутину, оборачивает рыжий хвост вокруг ладони, сжимает их туго. Наклоняется над раковиной, и пускает тонкой струйкой холодную воду. Топорно, не проявляя к себе нежности, омывает этой водой лицо, смывает лишнюю соль, свидетельство ее греха. Волосы уходят со лба и занимают положенное им место в строю. Обтирает мокрое лицо о тонкую майку. Лишь украдкой, с долей презрения окидывает взглядом отражение.

Пять шагов к выходу, в черный коридор. Внезапно что-то твердое врезается в грудь и живот, грубо путается под ногами, не успела она раствориться в тьме. Приняв твердую боевую стойку, в отличие от налетевшего на нее человека, она остается на ногах. Сердце не успевает ускориться, она разглядывает в лунном рассеянном свете знакомую форму, такую же, какую носит и она, на протяжении нескольких месяцев каждый день.

Высокий худой и, судя по всему, неуклюжий парень. Растерянно нервно озирается. Необдуманно, хватает Зою за руку, затаскивает, обратно в умывальник. Она могла бы одернуть руку, могла прихлопнуть его так, чтобы очнулся он только утром. Никто бы не заметил, не доказал бы ее ночного присутствия в умывальнике, но замедленная реакция, пустота внутри от ушедшей боли, и мертвенное безразличие, делают свое дело. Она входит в дверной проем за ним.

Черные взъерошенные волосы, очумелый взгляд. Охваченный лихорадкой он бросается к двери и медленно, беззвучно прикрывает ее. Зоя не произносит ни звука. Скептично складывает руки на груди, и пускает надменный взгляд.

— Дозорный! Чего стоишь?! Прячься! — взбудораженным шепотом хрипит парень.

— Какого хрена, спрашивается, ты приводишь в женский блок дозорного?! — возмущенно глухо спрашивает Зоя.

— Это женский умывальник?! Я и не заметил…Сюда! — парень нашаривает в темноте укромное место под умывальниками.

Лишь рыжая охотница успевает закатить глаза, как с неожиданной силой беглец сталкивает ее со своего места и запихивает обратно, в укромное и только ее интимное для слез место. Теперь она по-настоящему зла. Он оскорбил это святое место, лишил девственной скрывающей от глаз силы. Такой бурый гнев всегда отзывался невыносимой болью в ребрах, но сейчас боли нет. Заметив это, Зоя впадает в ступор, не успевает сказать ни слова больше, перед тем как незнакомец успевает приложить свою ладонь к ее лицу, сжимая ее рот и нос.

Вот же, вот она должна вернуться с тройной силой, ведь Зоя обманула ее, испортила равновесие, нарушила договор между ними. Может быть, боль за такой проступок просто отвергала ее, и наконец бросила, не желая сказать даже последних обидных слов на прощание.

Тьму холодного квадратного коридора режет белый свет от фонаря дозорного. Шаги раздаются быстро и раздраженно. Торопится найти беглеца. Проходится резкими шагами по умывальнику, успевает лишь рассеянно провести лучом света по поверхности, и продолжает свой путь дальше, в сторону поста женской казармы. На долю секунды даже рыжая голова успевает задержать дыхание и зажмурить глаза. Ну вот снова, поддается страху. С желанием срочно себя наказать, за такой проступок, она ждет очевидной приступ боли, но та не приходит. Теперь все ее тело охватывает какая-то странная пьяная взбалмошная тревога. Рука отлипает от ее лица. Беглец глубоко выдыхает влажный воздух.

— Кажется пронесло… — хрипло шепчет куда-то в уходящую темноту.

— Не умеешь передвигаться незаметно, не суй свой нос в ночную жизнь! — железно цедит сквозь зубы Зоя. Встает со своего насиженного места, собираясь уходить.

— Куда ты, дура?! Рано еще, он же к вам пошел!

Прямо сейчас ей хочется разбить эту тупую голову об раковину, а все потому что он прав. Идти обратно сейчас будет опасно, нужно дождаться, когда дозорный пойдет обратно, и только тогда выдвигаться в путь. В сердце что-то екает! Ну вот, вот оно сейчас схватит болью! Но…нет, ничего.

— Сиди тут, жди пока обратно пойдет! А мне пора. Приятно было посидеть, спасибо за компанию. Адьес! — проворачивает веселым тоном беглец, и в два широких шага выходит в коридор, оставив рыжую голову одну среди раковин и кранов.

Зоя не успевает придумать язвительный ответ. Рука не поднимается приложить ублюдка, испортившего ей ночь. Нервно выдохнув, она представляет, как завтра же находит его в укромном месте и вершит месть, за столь неуважительное обращение. И все же, терзает ее не это, а проносящаяся по всему телу со свистом легкая пустота, какой не было никогда раньше, даже после долгих одиноких тихих ночей.

Варвара спит, но сна нет, нет мыслей, нет чувств. Есть звуки, источник их неизвестен и сравнить их не с чем. Нет, кажется это голос, кто-то говорит, даже кричит. Очень знакомый голос, но вспомнить Варвара его никак не может. Становится холодно.

«Почему тьма не рассеивается? Нужно открыть глаза и посмотреть, что происходит снаружи. Открыть глаза? Как это сделать?»

Струйки белого света просачиваются сквозь пятна тьмы. Тонкие веки Варвары трепещут и постепенно приоткрываются. Ресницы медленно, почти с хрустом, отлепляются друг от друга. Свет врезается в сетчатку так больно, что Варя очень быстро и плотно зажмуривает глаза обратно. Еще пару секунд приходит в себя.

Татьяна Родионовна стоит над ее головой и гневно что-то выкрикивает, размахивает руками. Варя вдруг чувствует тяжесть нескольких накинутых на нее шерстяных одеял. Специфический резкий запах уже успел прилипнуть к коже, и от него Варя чувствует себя более чем тошнотворно. Резкая острая боль в затылке и лобных долях выдавливает из нее стон.