– Спасибо.

– Да не за что. Вы поторопитесь. Она с минуты на минуту покинет нас, – протараторила важно женщина, как-то нелепо повышая тон.

– В смысле? – поинтересовалась Ида.

– Помирает она, – ответила та, подтянув к себе ближе животное, и пошла дальше.

– Да… Вовремя мы, – протянул я.

      Мы дошли до конца улицы и увидели сильно просевший дом. Стены его начали уже зарастать зелёным мхом, покосившиеся окна тянулись к земле, и солома на крыше, потемневшая от времени, съехала на один бок. У дома Танны не было ограды, как у других, что встречались нам здесь, на улицу выходило небольшое крыльцо, покрытое ветхим половиком. Возле крыльца стояло около двадцати людей, каждый из которых имел свои внешние особенности, которые я не возьмусь описывать. Почти все плакали и обнимали друг друга. Слышались фразы: «Куда ж мы без неё?», «Мучается, бедная, боль еле успокоили!». Кажется, только дети здесь были счастливы. Они бегали вокруг плачущих людей, затевая какие-то игры и смеялись.

      Увидев нас, толпа стала перешёптываться. Какой-то мужчина крикнул:

– Вы кто такие?

– Мы из Генрота, – сказала Ида.

– Танна больше никого не принимает. Дайте ей спокойно умереть, – грубо сказал он, морща свой большой широкий нос.

– Не командуй, Эхар, веди их сюда! – послышался требовательный старушечий голос за окном.

      Мужчина недовольно покачал головой и плюнул в сторону.

      Мы поднялись по скрипучему крыльцу, открыли дверь и оказались в большой, полностью зашторенной, тёмной комнате, из которой, казалось, и состояло всё жильё. Посередине этой комнаты находилась большая печь, почерневшая от золы. Рядом с печью, прижавшись друг к другу, стояли вёдра на невысокой скамейке, под ней – кадушка с тестом, от которой шёл кислый запах дрожжей. Свет, проходящий через стыки занавесок, слабо освещал высокую постель, стоящую у стены. На ней лежала полная старуха, укрытая плотным одеялом, а рядом с ней на табурете сидела худосочная женщина в платке с большим горбом на спине. Она выжимала тряпки в тазу. Когда последняя тряпка была выжата, женщина понесла их развешивать на верёвку у печи, не сказав нам ни слова.

– Перед смертью хочется что-то полезное сделать, поэтому давайте скорее сюда. – сказала лежачая. – Скоро отвар обезболивающий перестанет действовать.

– Здравствуйте, Танна, – сказала Ида и поклонилась ей.

– Ой, что за прислуживания? Не нужно всего этого! – раздражённого проговорила та.

      Я заметил, что лицо Танны, в отличие от лиц других жителей деревни, не было обезображено. По чертам его можно было заключить, что в молодости оно было красиво. Но сейчас лицо это было полным, дряблым. Смуглая старческая кожа, изрезанная крупными морщинами, свисала рыхлой складкой под подбородком. Глаза, под которыми желтели большие синяки, были влажными и слегка поблёскивали.

– Зачем пожаловали? – спросила Танна и тут же залилась сухим кашлем.

      Горбатая женщина суетливо подбежала к ней с кружкой в руках и дала сделать небольшой глоток.

– Хочу узнать о Золуне! – бойко сказал Ида.

– А зачем тебе оно, милочка? – спросила Танна, с подозрением заглядывая в глаза Иды.

– Не могу сказать.

– Тогда и я тебе ничего не могу сказать, – довольным тоном проговорила Тара.       Ида замешкалась и начала поглядывать на меня.

– При нём говорить не хочешь? – улыбнувшись почерневшими зубами, спросила Танна.

      Ида утвердительно покачала головой, а затем, обратилась ко мне виноватым тоном:

– Выйди, пожалуйста.

– Ты серьёзно? – воскликнул я, опешив от её слов.

– Какой эмоциональный юноша! – насмешливо пробурчала Танна, и живот её резво затрясся под одеялом:

– Пожалуйста, – спокойно проговорила Ида, снова взглянув на меня.

      Я вышел. Толпа по-прежнему стояла у дома.

– Чего вам всем здесь надо? – спросила престарелая одноногая женщина. – Мы в ваш город не шастаем. Приезжаете сюда посмеяться над нами. Мы ж для вас не люди совсем. Рожей, видимо, не вышли, чтоб людьми называться!

      Другие начали ей поддакивать.

– Смотри, глаза в землю опустил. Стыдно видать, – сказала другая.

– Какой стыд? Нет у них стыда! – крикнул какой-то мужчина.

      Я не знал, что ответить. Я только и думал: поскорее бы Ида решила свои дела, и мы ушли из этой деревни.

      Поодаль от толпы стоял молодой парень с неестественно вытянутой головой, на которой виднелись редкие волоски, и внимательно на меня смотрел, но без той злобы во взгляде, которая была у других.

– Ладно, пойдёмте по домам. Танне не до нас. Она предпочитает с чужими разговаривать. – сказала одноногая и, взявшись за костыли, направилась в сторону дороги. Все последовали за ней. Только парень с вытянутой головой остался на своём месте. Когда все немного отдалились, он подошёл ко мне.

– Из Генрота ты, значит, – сказал он, улыбнувшись кривой улыбкой. Но улыбка эта была мягкая, она как бы говорила: «Я на твоей стороне».

– Да, из Генрота, – ответил я.

– Хороший город, я там учился в академии Антти. Знаешь такую?

– Да, конечно. – оживился я. – Там учится мой школьный друг, на архитектора.

– Я тоже там учился. Три года. А потом сюда вернулся.

– А зачем ты сюда вернулся?

– Чтобы жениться. Семью хочу, а в городе на меня девушки только с сожалением смотрят. Тут я нашёл жену под стать себе.

      Ты не обижайся на них. – сказал он и кивнул в сторону отдаляющейся от нас толпы. – Их можно понять. Они всем чужим не рады. В городе вашем меня не обижали. Но когда жители Генрота приезжают сюда – они точно звереют. Проезжают по улицам с громким хохотом, детей наших пугают, показывая на них пальцем. Говорят, своим красивым краснощёким детям, мол, смотрите, какие уродцы. Некоторые не против ещё плюнуть нам вслед. Когда в нашей жизни внешность перестанет быть тем, чего можно стыдиться? Доживём ли мы до тех времён? Пожалуй, важность внешности – это самое главное несовершенство мира.

– А почему вы все здесь такие? – спросил я и тут же замолк, осознав, что это было лишним.

– Какие такие? Страшные? – спрашивал он так, будто пытался поймать меня на чём-то непозволительном.

      Я молчал, не зная, куда деть свои глаза от стыда.

– Да ладно, не бойся, так и скажи. Меня это уже давно не обижает. Присядь, расскажу, почему красота забыла дорогу в нашу деревню, – дружеским тоном произнёс юноша и усадил меня на скамейку в форме буквы «П», расположившись сбоку от меня. – Девяносто лет назад случилось то, что и сделало нас такими, какие мы есть сейчас. Раньше все женщины в Эбе колдовством занимались, потому и зовут нашу деревню в народе «ведьминской». Это сейчас на всю Эбу ведьм по пальцам сосчитать. Моя мать, если бы жива была сейчас, как бы по поводу этого разорялась, даже представить страшно. Ведь она пред смертью о том только и жалела, что нет у неё дочери, которой можно бы было свой дар передать. А в наше время женщины стали отказываться становиться ведьмами. Конечно, старое поколение, осуждает молодёжь за это, эгоистками называет. А как по мне, это их жизнь, и, если не хотят они быть ведьмами – пусть не будут. Ты, вероятно, не знаешь, но быть ведьмой – совсем непросто. Ведьмы же долго умирают. Прежде чем с собой забрать, смерть их ещё при жизни так мучит, как никого другого. Кто из нас не желает себе лёгкой смерти? И жизни хотим лёгкой, и смерти такой же. Вот Танна уже месяц умирает в тяжких муках. Так истошно бывает кричит, что мне, когда слышу это, самому плохо становится.