Я сижу в глубине леса, у трескучего костра, поднимающего своё дыхание в серое небо. Этот лес все называют «Рыжей топью». Здесь всегда осень – место вечного листопада. На смену опавшим резным листьям маленьких тоненьких клёнов и берёз вырастают, уже заранее ржавые, их копии. А в городе и соседних деревнях только зарождается лето: одуванчики покрывают весь Змеиный холм, на клумбах пестреют красные пузатые тюльпаны, пастухи начинают выгонять на пастбища молодых овец. А здесь, в Рыжей топи, тоскливо и влажно настолько, что тяжело дышать. Под мелкими каплями морщится зелёная гладь болота, пахнет кленовой корой и зрелой хвоей.

      Я жду наступления ночи. Ради чего бы какой-нибудь дурак отважился встречать темноту в этому лесу, как ни ради любви? Ида, дорогая Ида, видишь ли ты во мне кого-то большего, чем просто влюблённого юношу?

      Вот уже небо темнеет, опуская на зубчатые макушки елей чёрное покрывало. Слышатся разговоры великанов, проходящих где-то рядом. Они постукивают топорами, делая засечки на стволах, и звуки эти всё более отдаляются от меня.

      Деревня великанов расширяется, нужны брёвна. Трёхметровым много приходится срубать деревьев для своего жилья. Хорошо, что этот лес растёт раз в десять быстрее, чем обычный. Великаны не стремятся в город: эти трудяги веками живут в деревушке Бая и кормят не только себя, но и городских жителей. Они разводят индюков и шерстистых коров, а их маслобойная фабрика славится на весь Приморский мир. Горожане бывают в деревне великанов редко, в основном, туда ездят только скупщики. Иногда южный ветер приносит из Баи в город запах жжённых перьев. Это значит, что был массовый забой и скоро свежие индюшачьи тушки попадут на полки наших рынков.

      Я гашу костёр, чтобы слиться с густеющей темнотой. Мне нужны феи. Хотя бы одна. Эти зубастые чудики с большими головами и тельцами размером с синичьи – для многих желанный улов. Их кровь обладает магической силой, а крылья, поговаривают, лечат от подагры. Я бы не верил ни в первое, ни во второе, если бы не Ида. Резвая красноволосая бестия забирает из фей все соки, чтобы, смешав их с ядовитым мхом, травить скот горожан, а потом также благополучно лечить его противоядием, но уже за внушительную сумму.

      Стоит сказать, что Ида – единственная ведьма в нашем городке Генрот, расположенном на западе Приморского мира. Её уважают не меньше, чем главу города – Сувиана, моложавого мужчину лет пятидесяти, который ратует за дружеские отношения между властью и горожанами. Его здесь любят почти так же, как Тойво Вало – самого известного бывшего главу Генрота, который управлял городом более тридцати лет, до самой своей смерти. При Тойво в городке был открыт крапивный завод, потому здесь так чтят память о нём. В центре города, на площади, рядом с фонтаном, возвышается дубовый бюст Тойво, выкрашенный тёмным лаком. Его выстругал плотник Юнис, построивший в Генроте половину новых зданий.

      Меж тем, как я рассказывал вам о нашем городке, лес полностью погрузился в сон, худой месяц в небе выплеснул на болото скудный свет. Воздух начал заполняться глухим треском. Человек, плохо знающий Рыжую топь, подумал бы, что это сверчки. На самом деле, этот треск издают феи. Они выходят на охоту ночью в поисках маленьких грызунов, вылезающих в это время из своих мшистых нор.

      Я вижу два жёлтых огонька в трёх метрах от меня. Внизу дерева, под корнями, расположена моя ловушка. Именно в таких дырах обычно селятся грызуны. Одна из фей стоит возле норы – принюхивается. Я положил туда мёртвую мышь, её то она, видимо, и учуяла. Фея сводит свои острые светящиеся крылья за спиной и заползает в нору.

      Слышится резкий хлопок – сработала ловушка.

      «Попалась!» – вскрикиваю я, подбегая к дереву, и закрываю банку крышкой с уже прорезанными в ней отверстиями для воздуха. Вот она, фея, в моей банке. Она отчаянно скребётся о стеклянные стенки. Впервые я вижу живую фею вблизи: до этого мне предоставлялась возможность лишь смотреть на иссушенные мумии её сородичей на стенах комнаты Иды.

      Только хотел я положить банку в мешок, как почувствовал острую боль в правой руке. Вторая фея, решившая спасти подругу, вцепилась в моё предплечье маленькими зубами-гвоздиками. Я пытался снять её с себя, но чем больше прилагал к этому усилий, тем больнее мне становилось. Указательный палец мой провалился в её маленький слизкий глаз; фея, не выдержав боли, отпустила меня и, шатаясь в воздухе, скрылась вдали. Боясь того, что сейчас налетят другие феи, я зажёг факел и поспешил покинуть этот лес, и, когда выбрался из него, увидел, что рука, атакуемая феей, вся в крови, а на предплечье темнеет рваная рана.

      Я шёл на окраину города, где жила Ида, по дороге ругая себя за то, что полюбил эту девушку, из-за которой то и дело попадаю в неприятные ситуации. Вот уже месяц я добываю для неё странные предметы: икру синебрюхих лягушек, сброшенные рога карликового оленя, цветок, который растёт на вершинах самых высоких гор и распускается только при полнолунии, а теперь вот – фею.

      Признаться, мне даже жалко это крылатое существо. Но на что только не пойдёшь ради любви…

      Я приблизился к маленькому двухэтажному дому. Тень от лампы над дверями, принявшая форму закруглённой крыши, стелилась по каменной дорожке.

      Я знал, что Ида не спит. Как и положено ведьме, ночью она работает.

      «Днём, – говорила как-то она, – я чувствую такую тяжёлую усталость, будто на голове у меня шляпа речного гриба». Ида всегда использовала необычные сравнения. Речной гриб рос по берегам горных рек и, действительно, был большим и увесистым, но никто и никогда не обращался к нему в таких выражениях, кроме неё.

      Из маленького окна был виден тусклый свет. Я осторожно постучал в дверь и услышал шаги по комнате. Меж тем, в воздухе разливался запах розовых кустарников, слабый прохладный ветер дул на мою рану, и боль в ней разгоралась сильнее.

      Дверь отворилась. Ида стояла передо мной в лёгком белом платье, которое было широким и потому спадало с её плеча, оголяя изящную ключицу. Копна кудрявых огненных волос была небрежно убрана в слабую косу, и завитки локонов опускались на лицо. Она смотрела на меня, подняв голову, и улыбалась.

– Генри, здравствуй! Что это у тебя с рукой? Где мой подарок?

      Она протянула свою миниатюрную ручку, и я, достав банку из мешка, передал её ей.

      Мне стало немного обидно, что Ида не только не пожалела меня, но даже не взглянула на рану.

– Что же ты, не услышав ответа, сразу выпрашиваешь подарок? Совсем тебе на меня плевать?! – упрекнул я её.

– Не плачь, – сказала Ида, хотя я и не думал, – у окна ведро с гаррами. Опусти туда руку, они быстро её залатают… Эх, почему я не умею своими поцелуями, как они, лечить раны?! – с наигранной задумчивостью воскликнула она.

– Тогда бы я, вероятно, умер, – оскалившись, пробормотал я.

      До сих пор я не получил от Иды ни одного поцелуя за месяц ухаживаний. Все поцелуи доставались её мужу, которого я ненавидел. Мне хотелось думать, что он её не достоин, но, обращаясь к этой мысли, каждый раз понимал, что Кейо для неё, пожалуй, лучшая партия. Муж Иды, в отличие от меня, образованный, интеллигентный, на хорошем счету у всего города. Единственное, в чём я выигрываю на его фоне, так это разве что в молодости. Но справедливо ли считать это превосходством?