— Лизавета, смотри у меня! Держи ухо востро с этим твоим Димкой. Вот же молодежь… — Ворчала соседка. — Ишь, ведь даже не познакомила… Вернется она! Знаю я вас, молодых, сама такой была, один же ветер в голове. Ну дай бог, свидимся еще. — Лизу выпустили из объятий. И откуда только в этой неприметной старушке столько силы?

Чай девушке наливали в самую красивую кружку, в темно-зеленую из подарочного набора с кофе, из пузатого прозрачного чайника, подаренного Лизаветой старушке на Новый Год, Через запотевшее стекло чайника было видно, как в нем плавают оранжевые солнечные ягоды облепихи. И варенье в пиале тоже было облепиховое, урожайный на нее оказался прошлый год, вот они и наварили, и наморозили ее.

Девушка опустилась на табуретку с вязаным чехлом, положила руки на стол, покрытый скатертью в мелкий синий цветочек, и опустила на них голову. Ягоды в чайнике водили хоровод.

— Лизка, а вот скажи, ты Димку этого сколько знаешь? — Строго произнесла тетя Нюра, садясь напротив.

— Неделю.

Соседка промолчала, но по глазам было видно, что ее не очень радует решение Лизы уехать. И дело даже не в Дилане — Димке. Дело в том, что у старушки больше никого не было. Где-то там, конечно была семья, но они давно переехали в Сочи, приезжали нечасто, и Лиза заменила ей внучку.

— Я чувствую, что это будет правильно.

— Ну раз так, то я спокойна буду. Тебя ведь интуиция еще не подводила… Ты пиши мне… иногда… — Все же хлюпнула носом старушка.

Чай с оладьями и солнечным вареньем сегодня показался Лизавете самой вкусной трапезой за всю жизнь. Теть Нюра отпивала напиток маленькими глотками из любимой кружки, с чуть отколовшимся у ручки краем.

Из крана на подложенную губку капала из старого крана вода. Тикали настенные часы. И Лиза вдруг отчетливо вспомнила, как тикали похожие на картину часы в доме отчима, из которого ее забрали в интернат. Девочка тогда не плакала, не рвалась назад. Они с отчимом попрощались заранее. Молча. Но не сухо, как показалось работникам опеки. Он просто обнял ее, прошептал "Прости, девочка", а потом вытер слезы рукавом, и при женщинах из службы опеки просто молчал. Он очень любил маму, Лиза всегда это знала, ощущала каким-то своим шестым чувством. После смерти мамы продержался полгода и начал пить. И ведь в интернат он ее не сам "сдал". Попросил пронести что-нибудь мимо кассы. И Лизка пронесла. И не было никаких обид, никаких упреков. Лиза в тот момент понимала, что сам дядя Коля никогда и ни за что ее не отдаст. Вот только долго он так не сможет, и уж лучше сразу привыкать жить по отдельности…

А ведь Лизе хотелось остаться жить с единственным родным ей, хоть и не крови, человеком. Но у него плакала душа… и девочка пронесла дрожащими руками мимо кассы бутылку лимонада. Охранник, конечно заметил, вызвал наряд…

Дядя Коля приходил в интернат каждое воскресенье, гладко выбритый, в свежей рубашке, с кульком конфет или тортом на всех ребят, иногда с книжками. Они сидели на деревянной скамейке у железной ограды, Лиза болтала ногами, пиная пестрые окрашенные осенью листья. Иногда отчим рассказывал байки из своей армейской жизни, иногда сидели молча. А когда однажды Лиза просто обняла его на прощание, дядя Коля заплакал. В третий раз на ее памяти.

— Лизавета, — прервала мысли девушки Анна Петровна, доливая в ее кружку чай. — О чем задумалась?

— Отчима вспомнила… — Лиза крепко зажмурилась и прижала ладони к лицу, чтобы не расплакаться. Но теть Нюра уже подбежала, пыхтя как самовар, и вновь стиснула девушку в своих стальных объятиях, успокаивая, и так тщательно сдерживаемые слезы все же хлынули на волю.

Из парадной Лиза вынырнула под моросящий питерский дождь, холодивший кожу. Дождевик доставать не стала, до станции метро ведь рукой подать, не успеет промокнуть. Элиза смотрела по сторонам. После слов Анны Павловны ей и самой начинало казаться, что в Питер-то она еще приедет, и не раз. Только в гости. Широкие колонны в вестибюле, стрелки, повороты, ступеньки, ступеньки, серые двери вагона, твердые синие в крапинку сиденья. Привычно скинув рюкзак и упершись спиной в дверь, Лиза окинула взглядом пассажиров. Кто-то читал книгу в переплете, кто-то в мягкой дешевой обложке, кто-то электронную в телефоне, парнишка напротив играл, девушка сбоку слушала музыку в больших черных наушниках, прикрыв глаза.

Лиза начала прислушиваться к эмоциям. Не раз она пыталась найти объяснение своим ощущениям, но попадавшиеся книги ответов не давали, и она перестала их искать. Иногда она чувствовала то, что чувствуют другие люди. Печаль, грусть, радость, боль. Внимание Лизы привлекла женщина в красной куртке, с влажными от дождя волосами. Ее что-то беспокоило. То и дело проверяла сообщения, судорожно нажимала на экран смартфона, заходя то в один мессенджер, то в другой. Выключала телефон боковой кнопкой, и через минуту снимала блокировку и все повторялось снова.

Лизи опустила глаза. Когда-то она сама вот так же проверяла, не пропустила ли сообщения, когда в интернате пропал двенадцатилетний Ванька, долговязый и нескладный парень. То ли сбежал, то ли что случилось по дороге из школы. Интернатовские обегали все дворы и улицы в поисках парнишки. А он, заигравшийся у школьного приятеля почти до ночи, с виноватым видом стоял потом посреди столовой с поникшей головой. Старшие отвесили Ваньке пару оплеух, да и показали ему зареванные лица девчонок. Урок Ванька выучил накрепко.

Женщина вытирала слезы, не стесняясь окружающих, напомнив Лизе ее саму и девчонок из интерната. Краешком глаза увидела фото с экрана телефона сидящей сбоку женщины в красной куртке, на который та неотрывно смотрела последние пару минут печальными глазами. Мужчина лет сорока, темные волосы, серые глаза… Лиза вдруг отчетливо увидела его в компании с другой женщиной, улыбающегося… Значит ушел…

Элиза сбросила наваждение, когда женский голос объявил станцию "Лиговский проспект", подхватила рюкзак и направилась к выходу из вагона, оставляя женщину в красном за спиной.

Проснулась Лиза оттого, что кто-то настойчиво тряс ее за плечо. Потянувшись, девушка медленно открыла глаза. И замерла. От сладкой истомы, залившей тело после сладкого потягивания не осталось и следа. На нее в упор смотрел какой-то встревоженный Дилан. И его эмоции, в отличие от прежних дней общения, были сейчас открытыми и яркими, как будто он скинул с себя щит. Лиза сглотнула и выпрямилась в кресле, поправляя разметавшиеся волосы. От Дилана веяло еще и чем-то неуловимо домашним, и это его чувство было вызвано ее близостью. Парень одними губами прошептал: "Позже".

Салон самолета они покидали одними из первых, Дилан достал рюкзаки и куртки с багажной полки, пропустил Лизу вперед. Казалось, она не замечает ничего вокруг, только лишь его присутствие. Его спокойствию позавидовали бы камни на морском дне. Дилан мог бы просто взять ее за руку, как делал это в питерском аэропорту, но Маттерс положил руку ей на спину, шагая уверенно и быстро. Когда начал шептать на ухо, его дыхание защекотало кожу.

— Лиз, мы сейчас едем в гостиницу. На звонки не отвечай, ни с кем не разговаривай без необходимости. — Голос вроде бы встревоженного спутника немного успокаивал. Он переживал. Не за малышку Джейн, на поиски которой они ночью вылетели в Белград, и не за себя. За нее.

Идя вот так, почти в обнимку через весь терминал, Дилан и Элиза почти не привлекали внимания. Парень был сосредоточен, его внимательный взгляд, казалось сканирует все в радиусе сотни футов. До выхода на парковку и стоянку такси оставалось пройти шагов тридцать. Внезапно Лиза остановилась. Ее взгляд скользнул по толпе, направляющейся к выходу и остановился на молодом человеке лет двадцати. Темнокожий, в накинутом капюшоне черной куртки, с увешанным цепочками рюкзаком за спиной, больше ничего разглядеть не удавалось.

— Стой, надо переждать. — Отвернулась от выхода, сжимаясь всем телом.