— Ты бы, Александра Максимовна, в Тулу вернулась. Всё-таки родные места. Есть там у тебя кто из родни?

— Мужнин брат, деверь, — сказала она и в сердцах воскликнула: — Лучше б его никогда и не было!

Всю её семью обидел деверь, обездолил. Вышло это так. В Туле у Александры Максимовны был свой дом. Но жили они с семьёй не в городе, а в Терехове, где учительствовал муж. После его смерти она собрала свои пожитки, посадила детей на повозку и поехала в Тулу на житьё. Подъехала к воротам, а они на запоре. На крыльцо вышел деверь и сказал: «Дом теперь мой, мне его твой муж продал». И показал поддельные документы. Так и не пустил её в дом.

Александра Максимовна рассказывала и с трудом сдерживала слёзы.

— Повернули мы от родного дома и приехали сюда. Здесь всё-таки полегче жить, чем в городе. Огород есть, да что-нибудь сошью людям. С голоду не помрём.

У Груни гневно сверкнули глаза.

— Судиться с ним надо! — вознегодовала она.

— Пыталась, — сказала как-то устало Александра Максимовна. — Пришла к адвокату, а он мне откровенно всё выложил: «Есть деньги — судись, а нет — не жди проку, пустое дело». — И добавила обречённо: — С сильным не борись, с богатым не судись.

— Нет и нет! — воскликнула горячо Груня. — Быть того не должно! Борись и судись! Возьми себя, тётушка, в руки, тебе детей надо спасать. А правда победит, я верю.

Женщина слабо улыбнулась. Её тронула Грунина горячность, то, что она близко к сердцу приняла чужую беду.

— Я понимаю, надо защищать себя. Большой грех впадать в унынье, оно от всякого дела отбивает. Спасибо тебе за участье. Я ещё поднимусь, воспряну. Дай срок от горя своего отойти. Ну, да ладно обо мне — ты о себе расскажи, — перевела она разговор на другое.

И, выслушав Грунин рассказ об её странствиях, задумчиво проговорила:

— Хорошо бы, нашёлся кто и о нас, бедняках, позаботился. Оно всегда так: далёкому скорей посочувствуют, на помощь поспешат, а кто бедствует рядом — того не замечают. Никому до твоей нужды дела нет.

— Не думай так, Александра Максимовна, — огорчилась Груня, — ведь у болгарских людей беда большая. Как тут не поспешить? Они же нас ждут, зовут на помощь. Не откликнемся — конец им.

— Разве я враг болгарам? — согласилась Александра Максимовна. — Конечно, надо помочь им.

Груня понимала её. Трудно живётся бедной женщине. Не о далёкой Болгарии сейчас её мысли. Дети есть просят, а у неё хлеб с лебедой, и того не досыта.

Она достала из своего потайного запаса рубль и отдала его бедствующей семье. Другой оставила себе — про самый чёрный день.

ВОТ ОНА, МОСКВА!

Отлетали дни, складываясь в недели. Позади остались крупные сёла и малые деревушки, лесные посёлки. Два города прошла Груня после Орла, уездный и губернский, один — Мценск, другой — Тула. И вот открылся перед ней город невиданной красоты, матушка-Москва. Наконец-то Москва!

— Какое нынче число? — спросила Груня случайного прохожего.

Он ответил:

— Пятнадцатое июня.

Внимательно взглянул на Груню — его удивил вопрос — и зачем-то добавил:

— 1877 года, если тебе хочется знать.

Груня благодарно кивнула. «Господи! Неужто добралась, — не верилось ей. — Добралась! — ликовала она. — Добралась!» Ведь это была её победа над всеми трудностями и препятствиями. Как же не ликовать!

На окраине Москвы она решила немного отдохнуть, набраться сил и подумать, как быть дальше. Умылась холодной водой из родника, переплела косу. За долгую дорогу она сильно загорела и похудела, сарафан стал совсем просторным, болтался на ней. Огорчили и лапти, как ни берегла, а всё ж изрядно поистоптались. Ну, не беда, покамест их хватит, а заработает денег, купит ботинки.

Поглядев на свои ноги, вздохнула — разбиты до крови. Завернула их в онучи — белые холщовые портянки — и надела расписные лапти, плетённые из узкого лыка. Так-то уверенней себя чувствуешь, не то что босиком — в городе ноги оттопчут.

По Москве Груня шла, во всё вглядывалась и замирала от удивления. Народу-то! Миллион! Можно целый день стоять и кланяться, всё равно не успеешь сказать всем «Здравствуй!». И главное, все спешат, куда-то летят. Хоть бы у кого-нибудь дознаться про курсы Красного Креста.

Спросила прохожего, он отмахнулся: тороплюсь, мол. Другой прохожий выслушал со вниманием, а помочь не сумел, сам про них не знает. Нашлись и такие, кто посмеялся над ней: о чём, мол, спрашивает, деревня, а тоже что-то о себе мыслит.

Но Груня не отступалась, терпеливо обращалась то к одному, то к другому. Не должно быть, чтобы не нашлось на миру человека, который смог бы ей помочь.

Она не ошиблась. Нашёлся все-таки знающий и доброжелательный человек, привёл её к дому, где находились курсы.

Груня долго стояла перед дверью большого здания, не решаясь открыть её. Потом набралась духу, толкнула тяжёлую дверь.

Её пустили в комнату, где отбирали желающих учиться на сестёр милосердия. Даже выслушали. А взять не взяли. Оказалось — не берут малограмотных, таких, кто едва только читать да писать умеет.

— А где берут? — спросила Груня. — Куда мне теперь пойти?

Пожилая женщина, ведавшая приёмом на курсы, с сочувствием сказала ей:

— К сожалению, в Москве нигде, только в Петербурге. Там есть община Красного Креста, где всех принимают.

Груня задумалась.

— А много вёрст до Петербурга? — спросила она, что-то решив про себя.

— Не меньше шестисот, — услыхала в ответ.

Опомнилась только на улице. Всё пропало! Шестьсот вёрст! Это же тьма-тьмущая. Самых крепких лаптей не хватит дойти туда. А дойдёшь, может случиться, всё понапрасну.

Прикинула в уме: больше двадцати дней идти её шагом до Петербурга. К тому времени и война кончится. Вот тебе и на́! Шла она сюда долго, шла, теперь начинай всё сызнова, той же дорогой, только назад, в свою Матрёновку. А дорога в городе запутанная: переулки, площади, тупики. Угадай теперь, куда повернуть, чтобы выйти к большаку, который ведёт из Москвы на Стародуб. Кого ни спросит, никто толком не знает. А кто-то, может, и знал, да не совсем точно указал, скорей всего, без злого умысла.

Но Груня не пожалела, что пришлось поблуждать по Москве. Таких чудес навидалась, всю жизнь будет вспоминать. И главное чудо — Кремль на Красной площади. Золотые купола соборов, колокольни, каменные стены с башнями, маленькие часовенки, ворота. Над Спасскими воротами — самая высокая башня с орлом на вершине, её украшают старинные часы.

Груня ахнула: «Уже полдень! И когда только время улетело!» Но уходить не спешила, хотелось всё разглядеть и запомнить.

Мимо прошёл пожилой господин в лёгком сером костюме с тросточкой в руке, с ним мальчик лет семи. У Спасских ворот он остановился, снял шляпу; глядя на него, и мальчик стянул с головы ярко-синюю шапочку. Оказывается, как узнала Груня из разговора господина с мальчиком, деда и внука, в Спасские ворота Кремля испокон веков полагается входить с непокрытой головой. Ведь это священное место, свидетель героического прошлого Русской земли, и чтут его, как святыню.

А рядом собор Василия Блаженного. Груня подошла ближе, осмотрела со всех сторон и вновь увидела у входа в собор деда с внуком. Здесь они тоже стояли с непокрытой головой. «Иначе и нельзя, — невольно подумала Груня. — Перед этакой красотой грех стоять в шляпе. Неужто люди сотворили всё это своими руками?»

И в лад мыслям услыхала — дед объяснял внуку:

— А соорудили храм Василия Блаженного русские зодчие, Постник и Барма, как сказано о них в летописи, «премудрые к такому чудному делу». Поставлен же храм в честь победы над Казанским ханством. Ты запомни это, постарайся.

Мальчик кивнул головой; глаза серьёзные, вдумчивые — обязательно запомнит.

Дед и внук вошли внутрь собора, а Груня, в последний раз оглядев дивной красоты собор, составленный из разноцветных башенок, медленно пошла по Красной площади, к Москве-реке.