От костра к костру переходил офицер с длинной саблей на боку. Говорил что-нибудь ободряющее то одному солдату, то другому и непременно просил:

— Смотри, братец, береги патроны. Без толку не выпускай. Стреляй редко, да метко.

— Да уж мы знаем, — отвечал солдат, — надо беречь. Постараемся.

Он, как и офицер, понимал, что силы были не равны. Большая разница — с вооружением у русских и у турок. Вражеская пехота была вооружена новейшими английскими скорострельными винтовками, с прицелом на тысячу восемьсот шагов. И патронов было в изобилии — англичане снабжали бесперебойно. А у русской пехоты винтовка устаревшего образца с коротким прицелом: всего на шестьсот шагов. Новыми же винтовками — берданками, которые считались не хуже турецких, вооружены были лишь стрелковые части. Не хватало и патронов.

Но «пуля — дура, штык — молодец!» — говорил русский солдат и шёл в бой без страха. Да и прибавляла ему сил вера в правоту вершимого им дела. Он знал, зачем пришёл в Болгарию: не завоёвывать, а дать ей свободу.

На рассвете раздалась команда:

— Разбирай ружья!

Барабанщик забил тревогу, и гренадёры четвёртого батальона Павловского полка ринулись вперёд.

Они шли по открытой местности под сильным огнём неприятеля, укрывшегося за брустверами редутов.

— За мной, братцы! Ура! — кричал офицер, увлекая за собой гренадеров.

Ружейный огонь участился. Рвутся снаряды, падают первые убитые.

Груня поползла вперёд под яростным огнём медленно и неуверенно. Она всё сильней прижимается к земле, и наступает миг, когда она уже не способна сдвинуться с места. Смертельный страх сковал её движения. Зачем она тут? Невмоготу выдержать весь этот ад. Поблизости разорвался снаряд, пыль повисла над головой, закрыла небо, всё закрыла вокруг. Пыль в горле, пыль скрипит на зубах, трудно дышать. Неужели она ещё жива?

Хочется слиться с землёй, исчезнуть. Жить, жить, только бы жить!

— Сестрица, помоги! — услышала она слабый голос.

Подняла голову, огляделась, рядом раненые. Как же не заметила их сразу? Это страх застилал ей глаза, страх за свою жизнь.

Усилием воли взяла себя в руки, подобралась к раненому, быстро и ловко перевязала его.

— Доберёшься сам? — спросила она.

— Доберусь, спасибо, сестрица.

Груня помогла ему приподняться, провела немного и, убедившись, что он хоть и шатаясь, но может идти, бросилась на помощь другим раненым.

Только что бежал солдат и вдруг тяжело рухнул на землю. Груня наклонилась над ним, смотрит, куда ранен.

— Ты уж не бросай меня, сестрица, — произносит чуть слышно солдат.

— Как можно? — успокаивает его Груня. — Ты потерпи, солдатик, потерпи, сейчас легче станет, — приговаривает она, делая перевязку. Позвать бы санитаров, да пока придут, солдат может погибнуть. Приходится самой действовать. Сил у неё хватает, и она тащит раненого на шинели до ближайшего укрытия за маленьким холмиком. Оттуда его уносят санитары, а она, пригнувшись, где ползком, где перебежками, возвращается в самое пекло.

Гвардейцы пошли в новую атаку. Свист пуль, стоны раненых, звуки турецких рожков, русское «ура!» и турецкое «алла!».

«Хоть бы живы были солдатики! Хоть бы живы!» — молит Груня. Сейчас для неё эти незнакомые люди были дороже всех на свете, стали ей родными. Ничего бы не надо, ничего, лишь бы спасти их, лишь бы уцелели они!

Гвардейцы стали отходить под натиском турок. «Алла! Алла!» — слышались победные крики. Вот уже совсем близко враги. Над ними развевается зелёное знамя с полумесяцем. Ещё немного, и сомнут русских.

Но подоспело подкрепление. В третий раз двинулись гвардейцы к холму, главному редуту, где засели турки. Кто-то раньше всех вскочил на вал и крикнул:

— За мной, братцы! Вперёд! Ура!

Шум, грохот, взрывы. Всё застилает густой белый дым.

— Спасибо, ребята! Славно! Славно! — слышался подбадривающий голос офицера. — Не отходить! Стоять до последнего!

Гвардейцы бросились в штыковую атаку и погнали турок.

На поле остались раненые и убитые. Груня с другими сёстрами милосердия и санитарами продолжала разыскивать раненых. Одних перевязывала на месте, другим помогала добраться до лазарета.

Усилился дождь, начало смеркаться. Как будто бы никто не остался лежать на поле боя, всех унесли. Можно возвращаться на перевязочный пункт. Но какое-то внутреннее беспокойство мешает Груне уйти. Она спустилась в ложбинку, заросшую кустарником, обошла её и услыхала стон. На опавших листьях лежал человек.

— Ты живой, солдатик? — кинулась к нему Груня.

— Живой, живой я! — поспешно, задыхающимся голосом отозвался солдат, боясь, что его тут оставят, если он мгновенно не откликнется. И застонал.

— Потерпи, милый, потерпи, — засуетилась Груня. — Сейчас я тебе помогу. Всё хорошо будет.

Она приподняла раненого, подтащила к кусту, чтоб он мог прислониться к нему, и стала перевязывать. А когда кончила, сказала:

— Попробуй встань. — И, поддерживая его, просила: — Помогай себе, солдатик, помогай, надо встать.

Он чуть приподнялся, но тут же упал.

— Не могу, — тоскливо сказал он. — Видно, пропадать мне тут.

— Я одна не справлюсь, не дотащить тебя, вишь, какой пошёл ливень. Надо позвать санитаров, они тебя на носилках унесут. Пойду схожу за ними.

— Погоди! — испугался солдат. — Попробую ещё раз встать.

Он немного приподнялся, но вновь упал со стоном.

— Вот видишь, придётся звать людей, — уговаривала его Груня.

— Так ты не забудь про меня, — с тревогой проговорил он. — Не забудешь, а?

— Что ты, солдатик, мыслимо ли такое? — укорила его Груня. — Жди, я мигом вернусь.

Она ушла, а вскоре вернулась с двумя рослыми санитарами, которые унесли раненого солдата в лазарет.

Горный Дубняк был взят штурмом. Через несколько дней удалось отбить у турок ещё два важных укрепления — Телиш и Дольний Дубняк. Замкнулось кольцо вокруг неприступной Плевны. Теперь ни с какой стороны не могла прийти к туркам помощь.

«ДОБРЕ ДОШЛИ, БРАТУШКИ!»

Плевна была полностью отрезана от основной турецкой армии. Все дороги к ней закрыты… Но осаждённые — их было пятьдесят тысяч — не собирались сдаваться, а ещё сильней стали укреплять свои позиции. Они отрыли вокруг города глубокие и такие широкие траншеи, что там могли передвигаться не только пешие, но и конные части. С молниеносной быстротой возводились прочные блиндажи. Подступы ко всем орудиям и складам с боеприпасами были заминированы.

Теперь Плевна казалась ещё более неприступной, чем раньше.

Но Тотлебен рассчитывал взять противника измором, без больших потерь. К концу ноября в Плевне начался голод, об этом говорили лазутчики, приносившие сведения о турках. И главное, о чём также говорили лазутчики, «турецкие войска падают духом и каждый день дезертируют».

Чувствовалось: вот-вот начнётся битва за город. Всё напряжённей становилось ожидание. Прибыло новое пополнение болгарских ополченцев. Лица смуглые, глаза чёрные, волосы густые, тёмные. Обмундированием тоже не похожи на русских солдат: в тёмно-зелёных мундирах с красными погонами, на шапках кресты.

Про ополченцев в русской армии отзывались с одобрением. Сам генерал Гурко сказал, что в сраженьях с турками они показали себя такими героями, которыми может гордиться и русская армия.

Турки затаились. Ни выстрела, ни обычных для них неожиданных вылазок. Тишина нависла над позициями.

А вскоре бурлящую реку Вит переплыл из Плевны болгарин-разведчик и принёс важное сведение: турки готовятся прорвать блокаду.

На рассвете десятого декабря началась атака. Сплошной цепью хлынули турецкие стрелки на первую линию обороны. Стоявший там батальон Симбирского полка был смят и оттеснён.

С ходу турецкие стрелки вклинились во вторую линию обороны. Но подоспевшие гренадеры отогнали их и захватили у них восемь пушек. А рядовой Астраханского полка Егор Жданов в одиночку пробился к турецкому полковому знамени и захватил его, уничтожив великана-знамёнщика и двух стерегущих знамя янычар.