— Повеселитесь хорошенько! — крикнула я вслед, но никто даже не обернулся.

По дороге в Гленвилл я страшно волновалась, что дети могут начать скучать по мне. Теперь же я пришла в ужас оттого, что скучать они вовсе не будут.

Я вернулась к машине, зная, что настала пора нанести визит матери. И это нисколько не подняло мне настроения. Я не хотела говорить ей о своем приезде в город, но каким-то своим сверхъестественным чутьем она всегда угадывала, что я собираюсь сделать. И не загляни я к ней в гости, проблем только добавится. Как добавится и очередной пункт в списке моих недостатков. Она так и не простила мне развод с Ричардом, чего я совершенно не могла понять — ведь сама она без сожалений разошлась с моим отцом, когда мне было одиннадцать. Мы с Пенни вернулись в тот день из дома кузины, где ночевали, и обнаружили, что па ушел. Ни записки. Ни звонка. Мама просто сказала, что велела ему убираться.

Никто никогда прямо не упоминал, что в этом была замешана другая женщина, но некие косвенные признаки существовали. А через год отец женился, и я успела увидеться с ним еще несколько раз до того, как его не стало. Это случилось почти пятнадцать лет назад, и со временем боль от утраты поутихла; не исчезла совсем, но не мешала, лишь напоминала о себе в такие моменты, когда меня некому было вести к алтарю или когда у меня рождались дети, у которых не было дедушки.

Подъехав к дому матери, я вышла из машины и тихонько постучала в затянутую сеткой тонкую дверь, хотя видела, что она стоит на кухне.

— Привет, мам. — Я зашла внутрь и сразу привычно вытерла ноги о коврик.

Мама надела сегодня шуршащий белый костюм для тенниса, а гладкие черные волосы перехватила у самой шеи элегантной заколкой. Лед в ее чае звякнул, когда она поставила стакан.

— Сэди, какой сюрприз. — Она не собиралась обнимать меня: Хелена Харпер находила физические проявления любви вульгарными.

— Я только что отвезла детей Ричарду. Может, ты захочешь сходить со мной на обед или ланч? Скажем, завтра, или когда там…

— Надо было сначала позвонить. Завтра я иду на музейный фестиваль. Ты же не забыла, что я председательствую?

— А что, фестиваль уже завтра? — Я пригладила выбившуюся из прически темно-каштановую прядь. Мне говорили, что я похожа на нее, но я никакого сходства не видела, кроме разве что темного цвета волос.

— Ну разумеется, ты не помнишь, это ведь для тебя неважно.

Один — ноль, мамочка.

— А кто ведущий в этом году? — Мой притворный интерес вовсе не заставит ее извинить мою оплошность, но мы уже сроднились с этой игрой. Я прислонилась к дверному косяку.

— Какой-то историк, — она презрительно хмыкнула, обесценивая несчастного. — Без связей Ричарда мы потратили пропасть времени на то, чтобы найти кого-то интересного. Не сутулься, Сэди.

Я было хотела выпрямиться, но спохватилась и не стала.

— Мама, ты играешь в гольф с женой мэра. Так что Ричард — не единственный твой знакомый со связями.

— Ты пришла сюда, чтобы грубить? — Она потягивала свой чай, нарочно не предлагая ничего мне.

— Нет. Нет, конечно. Извини. — Но я ни о чем не сожалела, и это было заметно. — И весь уик-энд у тебя занят, да?

— Да. Если ты, конечно, не хочешь поиграть в теннис со мной прямо сейчас. Я опаздываю на кардиотренировку. — Она взглянула на часы, кое-как откопав их среди десятка золотых браслетов.

Я не стала говорить, что ее удар ракеткой слева мог бы стать лучше, если бы она сняла хотя бы часть украшений.

— Нет. А какие планы сегодня у Пенни?

— Спроси у нее самой.

Было так нелепо, что две взрослые женщины не могут высказать все, что по-настоящему думают.

— И как долго ты еще будешь на меня злиться?! — внезапно выпалила я. Черт. Кажется, я заразилась у Фонтейна неуместной болтливостью.

— Что все это значит? — Мама поставила стакан на стол с такой силой, что чай выплеснулся.

— Мне кажется, что ты все еще злишься на меня из-за Ричарда.

Она вздохнула демонстративно глубоко и громко:

— Я не злюсь на тебя, Сэди. Я просто думаю, что ваш развод был слишком поспешным. Что из-за единственной ошибки Ричарда вы выбросили на ветер восемь лет брака. И что дети страдают из-за этого.

Жар вспыхнул где-то у меня внутри и разлился по всему телу. Сердце билось так сильно, будто я оказалась под дулом пистолета.

— А ты думаешь, мне было легко на это решиться? Ты же бросила папу из-за его измены, и со мной и Пенни ничего не стряслось.

Ее щеки полыхнули алым:

— То, что произошло между мной и твоим отцом, не имеет с вами ничего общего. У тебя совсем другая ситуация.

— И какая же? — Это было все равно что тыкать палкой спящего медведя. Я рисковала довести ее до полного бешенства.

Мама одернула свой топ из лайкры, расправляя его по стройному торсу.

— Мне некогда говорить об этом, Сэди. Я уже сказала, что мне пора на теннис. — Она взяла спортивную сумку и принялась рыться в ней в поисках ключей. Когда она снова посмотрела на меня, ее глаза блестели от влаги, и я невольно отступила назад, потрясенная. Я никогда не видела, чтобы мать плакала. Это было ужасно. Будто мне снова исполнилось девять лет, когда я рассказывала ей о разбитой вазе и всем сердцем желала исправить свою ошибку. — Ты ведь не собираешься провести все лето с Доди? Прелесть новизны рано или поздно исчезнет, как ты понимаешь. — Ее голос смягчился.

— Может, и так. — Я тоже чуть не прослезилась, сама не знаю, почему. — Тогда я вернусь. — Я смахнула несуществующие крошки с ее безупречной столешницы. — А пока мы развлекаемся на пляже.

— Развлекаетесь? — Она отмахнулась от этого слова, будто веселье было насекомым, которое надо прогнать. — Ладно. Я опаздываю на теннис.

Слезы мои тут же высохли. Может, мне это вообще показалось, что они собирались пролиться.

Вот и все дела.

* * *

Пару минут спустя я подкатила к обиталищу Пенни. Сестра с мужем жили в одноэтажном доме из песочного цвета кирпича, на вид точно таком же, как все прочие здания из такого же кирпича на этой улице. Мне всегда приходилось после поворота считать почтовые ящики, чтобы не перепутать дома.

— О, Сэд, я так соскучилась по тебе! Заходи скорее, зацени мою новую кухню! — Пенни потянула меня за рубашку, увлекая в дом.

Мои отношения с сестрой были полной противоположностью отношениям с мамой. Совершенно открытые. Даже иногда слишком. Например, она рассказывала мне о своем муже Джеффе такие интимные подробности, что заставила бы покраснеть даже сексолога.

Пенни недавно отремонтировала кухню — теперь та была черно-белой с красными аксессуарами для акцента. И куда бы я ни взглянула, везде — божьи коровки.

Банки с коровками, подушки для сидения с коровками, коврики…

— Что за черт? — Меня прошиб пот.

— Что-то не так? Ну, солнышко, мне было так тошно без тебя в этом городе, что я все переделала.

Мне даже сумку никуда ставить не хотелось.

Пенни же помирала со смеху:

— Черт, я забыла, что ты терпеть не можешь божьих коровок. Ты такая двинутая.

— Я не двинутая. Но их были тысячи в нашем гараже в том году, забыла? — Подрагивая от неприязни, я перевернула пару подушек с коровками, прежде чем сесть на них за стол.

— Ладно. Хочешь вина, чая или чего-то еще? — Пенни доставала стаканы из шкафчика.

— Я только что от мамы.

Она встретилась со мной взглядом.

— Понятно, тогда вино. — Она налила мне бокал белого, а себе чая со льдом и села рядом.

— Что нового? — спросила я.

В ответ сестра пожала плечами:

— Ничего. А ты все маешься в захолустье? Там хотя бы светофор поставили?

Я цедила вино понемногу только потому, что выпить все махом было бы слишком вызывающе.

— Да, в прошлом году. И даже, кажется, парад в честь этого провели.

Я рассказала ей, как коротала время у Доди, даже о подглядывании за Бегущим Человеком. Обычно она обожала такие рассказы, но сегодня почему-то вела себя странно, вертя в руках стакан с чаем и старательно отводя глаза. Наконец я не выдержала: