Журова-старшая всю жизнь добросовестно трудилась фармацевтом, более десятка лет заведовала одной из городских аптек. Свято веря в силу Панацеи – старшей дочери античного Асклепия, он же Эскулап, мамаша регулярно подсовывала Светке чудо-лекарства – то для омоложения кожи (это в тридцать лет!), то от выпадения волос, то ради восстановления кишечной микрофлоры. Надо признаться, на этот раз средство попало в цель, и психотравмы удалось избежать. Из всей мучительно-торжественной процедуры прощания в памяти более-менее сохранились считанные картинки.

Среди них – серое лицо Борькиного отца, доставленного к гробам фургоном социальной службы с двумя дюжими санитарами. Парни, не меняя приличествующего случаю скорбного выражения лиц, ловко управлялись с креслом-коляской, кислородным аппаратом и капельницей, в нужный момент поднесли обессиленного горем и болезнью старика к телу сына, затем жены, утерли слезы. На тризну папа Аркадий остаться не пожелал, но от поминального стаканчика не отказался и повторил, просипев: «Уже не повредит…»

Еще запомнилось появление и исчезновение Гриши: он, ни с кем не здороваясь, вошел в траурный зал, твердой походкой подошел к гробу Бориса, несколько минут всматривался в мертвое лицо, что-то неслышно прошептал – как Светке показалось, «Дурак», и удалился. А на лежащую рядом мать друга даже не глянул.

Маша Кошель, пришедшая раньше мужа, его внимания почему-то тоже не удостоилась. Она стояла в общей толпе с полчаса, молча плакала, потом подошла, поздоровалась, но дальше повела себя явно ненормально. Света собралась спросить, какого черта Гришка вместо ожидаемого сопереживания – хоронят ведь друга, не собаку!.. хамит и вообще позволяет себе невесть что, но ее даже не дослушали.

– Какого? – перебила Машка, – А какого они все так? Кобели проклятые!

Отвернулась и пошла, все быстрее, и вовсе выбежала из крематория. Ну и дела!

Прояснила ситуацию газетная секретарша, взявшая в свои руки управление процессом. Именно она раздавала черные повязки, показывала, куда и как ставить венки и класть цветы, зажигала свечи, распоряжаясь сердитым шепотом. И разновозрастная разночинная публика беспрекословно подчинялась – так песенный маленький трубач поднимает в атаку израненный полк.

– Видала? – шепнула возникшая рядом Лира, – Как ее проняло-то…

– Это она по Борьке? Странно… А Гриша – заболел? Умом тронулся?

– Ты в самом деле не слыхала?

– О чем? – телеведущая решительно ничего не понимала, – Какие-то у вас тайны французского двора, ей-богу!

– Ну, ты же знаешь, есть у нас своя Цветаева, она же Барто-Монро-Шманро…

– Ты про Стэлку?

– Про нее. Григорий Ильич… в общем, она теперь Астрова-Кошель. Понятно?

– Ни фига себе! – ошарашенная Света на миг вышла из лекарственного полусна, – Когда успела? И Гриша… Вот так штука!

– Эта штука у нас, баб, у всех в наличии, да не все ее используют как надо.

– Прям не верится…

– Это еще не все. Гришкин новый тесть, оказывается, по газу-нефти парень не последний, и в качестве приданого зятьку светит новый книжный дом…

– Из книг построят? Или декор такой?

Светку смерили недоумевающим взглядом.

– Ну да, ты же вся в своем ящике. То есть, извини, телике. «Новый Книжный Домъ» – пожалуй, самое крутое нынче московское издательство. Так что недолго нашему «Кошмару» осталось народ стращать…

А последнее из запомнившихся событий произошло в процессе «пития загробной чаши», как витиевато назвали поминальную трапезу Борькины коллеги Макс-Максим и Витя-Витус, на пару подносившие гостям водочные сосуды и обновлявшие тарелки с бутербродами.

Получивший слово для печальной речи одноклассник Гоша уже не совсем уверенно держался на ногах, но умудрился внести в царившую средь застолья грусть некое оживление. Произнес несколько дежурных фраз о безвременности, незабываемости и тому подобном, а завершил свой тост непонятно и даже загадочно.

– Эх, Боря, Боря! Поймал ты все-таки свою львицу! – он сделал паузу, открыл рот, будто собираясь пояснить смысл сказанного, закрыл, покивал, глубоко вздохнул, – Да, львицу.

В самой дружной и молчаливой группе державшихся особняком полицейских произошло общее движение: они, словно натасканные на запах дичи охотничьи псы, одновременно повернулись в сторону оратора. Могло показаться – парадные мундиры приподнялись от вставшей дыбом шерсти, чуть слышно лязгнули клыки. Прозвучи в эту секунду команда: «Ату!» – кинутся преследовать, гнать, рвать на части… Команды не последовало. Гоша всхлипнул, выпил и сел, снова налил себе, но пить не стал, а еще через минуту поднялся и, ни с кем не прощаясь, ушел.

– Кто бы мог подумать, кто бы мог подумать! Просто сердце…

Банальности на похоронах не редкость, и эта прозвучала неоднократно. В последний раз вслед уходящему Гоше ее промолвил самый лысый и седой из собравшихся. Светка была с ним знакома, знала шутливое прозвище «Джек-потрошитель». Свел их Борис незадолго до отъезда; ей тогда удалась интересная беседа с престарелой ученой дамой, при жизни «похороненной» внуком-наследником.

Старый патанатом не пытался разглагольствовать о возможных причинах нежданной кончины молодого здорового журналиста, а Светлане очень хотелось бы услышать именно его мнение. Но тризна кончилась, как и принято в таких случаях, внезапно – все дружно поднялись и толпой подались к выходу. Поговорить с Путрошкиным не удалось.

Намеченный на следующий после похорон день практически готовый эфир, где без Светланы было не обойтись, отложили на неопределенный срок. Все шло как обычно: ведущая появилась в студии за час до включения, на месте был и главный герой – широко известный в прошлом певец. Кумир семидесятых, завораживавший сладким баритоном миллионы домохозяек, нервно прохаживался по коридору и репетировал речь…

– Света, зайди! – непререкаемо-властно прозвучал из динамика голос выпускающего редактора.

Она зашла. И через десять минут вышла, но уже не в студию, а на улицу, получив четкое и ясное распоряжение: в таком виде не показываться. Неделя, две – неважно сколько, но, будь добра, приведи себя в порядок! Там, в начальственной стеклянной коробке, ей показали зеркало, а для сравнения – ее саму на экране неделю назад.

– Поняла, о чем я? – риторически спросила ответственная за развлекательный блок, – Вопросы есть?

Вопросов у Светланы не было, а вот к ней самой таковые вскоре возникли, и на многие из них она так и не смогла найти достойных ответов. Самый серьезный и настойчивый звучал просто: ты собираешься нормально работать? Его задавали иногда молча, иногда вслух и практически ежедневно все, с кем ей надо было делать и выпускать в эфир передачу – ее родную, ею придуманную, выпестованную, единственную в своем роде. А передача не шла. Казалось бы, и люди те же, и диалоги неплохи, и общение живое… Нет, дело не в материале, дело – в ней.

Внешне она оставалась той же, но… Но вот только интереса, прежней искры к окружающему не стало, и как следствие, вместо всегда новой и заводной Михайловской на экране была пусть и симпатичная, но обыкновенная довольно занудная телететка. Ей же попросту было все равно. Несведущим казалось: все идет как обычно, и только укоризненные взгляды коллег-телевизионщиков да молчаливые упреки терявших зарплату из-за понижения рейтинга подчиненных покалывали остатки самолюбия. Не более. А рейтинг снижался, сначала понемногу, потом все заметнее, и наконец наступил закономерный финал. Она ушла. Никому ничего не объясняя, заглянула в отдел кадров, написала короткое заявление, забрала документы и больше не появилась – ни в студии, ни на экране.

Публика – народ короткопамятный, и два месяца спустя мало кто узнавал в представителе известной косметологической фирмы популярную телеведущую. Новая работа понравилась – по сути свободный человек, разъезжай, рекламируй, беседуй с аптекарями… Благодаря годами наработанной коммуникабельности дело у нее пошло хорошо, и лишь периодические, к счастью не слишком навязчивые ухаживания менеджера-куратора время от времени портили настроение. Приходилось терпеть, успокаивая себя мыслью: пока мужики липнут – следовательно, привлекательна. Отбрить раз и навсегда значило искать новое пристанище, а где еще удастся пристроиться, да и мать подводить не хотелось. Ведь именно с ее подачи Светку, с совершенно непрофильным, хоть и высшим образованием, взяли на место, куда и медику попасть непросто. К тому же здесь полагался служебный автомобиль, и она с удовольствием каталась на новенькой микролитражке, без зазрения совести используя и в рабочие, и в выходные дни.