Да, заключение было, и Светлана прекрасно помнила, какая в нем указана причина смерти. Но, в отличие от Бориного одноклассника, склонного верить всему напечатанному в газете либо увиденному на телеэкране, особенно если обнародованный факт подтверждался каким-либо официальным лицом, она не перестала сомневаться даже после категоричных бесед с шереметьевскими и химкинскими медиками.

Тогда она, словно ошпаренная курица, заметалась туда-сюда, натыкаясь на стены равнодушия, непонимания и откровенного нежелания ни на миллиметр отступить от замшелых правил и инструкций. В поисках, как выяснилось, никому не нужной истины примчалась в аэропорт, откуда давным-давно улетел обратно за океан привезший мертвого Бориса «Боинг». И ворвалась в здравпункт, как во вражеский окоп, размахивая телевизионным пропуском в ожидании запретов, волокиты и прочих препонов. Вместо этого люди в белых халатах встретили ее на удивление вежливо, даже не взглянули на «корочки», предложили сесть, налили воды.

– А чего вы, собственно, от нас хотите? – поинтересовался выглядевший каким-то хронически усталым заведующий – мужчина в форменной куртке со змеей и чашей на спине, – Мы Вашего мужа…

– Нет, это мой хороший знакомый, коллега.

– Вашего знакомого коллегу живым, извините, не видели, не обследовали, помощи не оказывали. Наш специалист – смею заверить, вполне компетентный, всего лишь осмотрел, еще раз извините, тело, вынес предварительное заключение о времени наступления и вероятной причине смерти и вызвал спецмашину для перевозки в областную больницу. Конкретно – в морг. Надеюсь, к нему у вас претензий нет?

– Нет. Ни к нему, ни к машине, ни к кому бы то ни было из ваших подчиненных. Я хотела бы только ознакомиться с результатами.

– Это не мое дело, и все же позволю себе упредить: о судебно-медицинском исследовании как таковом в данном э-э… казусе речь не пойдет. В подобных случаях проводится рутинное патологоанатомическое вскрытие, ибо уголовное дело не возбуждалось. А срочность объясняется самим характером, точнее, обстоятельствами – самолет чужой, задерживать рейс не полагается, вот и сделали по-быстрому, но, уверяю вас, без ущерба качеству. Результат вполне ожидаем: на борту воздушного судна имела место внезапная смерть вследствие… Да чего там, просто перебрал мужичок, вот сердце и не выдержало.

– И все-таки, заключение я могу увидеть?

– У меня его нет, к нам копии не поступают. Вам ведь все равно забирать вашего… коллегу в Химках, вот адрес. Обратитесь в приемное отделение, спросите Ирину Сергеевну, скажите, от меня. Она поможет, а то в морге начнут цепляться – Вы формально чужая. Больше, при всем желании, ничем не могу быть полезен.

Ей действительно помогли. И уже через час она в сопровождении упомянутой Ирины Сергеевны вошла в пугающе холодный ярко освещенный зал, где увидела мертвым не «коллегу, не «знакомого», а его, своего любимого человека. Никаких сомнений не осталось: это он. И он – неживой, мертвый, то есть его больше нет и никогда не будет, ушло все связанное с ним, все, ВСЕ!

В ту секунду в ней будто погас некий огонек, оборвалась ниточка или струна. А чуть позже, трижды перечитав скупые строчки, пришла к выводу: да, раз он умер, все действительно так, но совсем не так. Нет, не так, и вполне очевидное на первый взгляд представилось ей совершенно невероятным. Согласно заключению эксперта, смерть гражданина Шацкого Б.А. стала следствием «острой сердечной недостаточности, вызванной алкогольной интоксикацией». И все. Основанием послужили приведенные чуть выше результаты химического анализа, выявившего содержание алкоголя в крови – указаны соответствующие промилле. Плюс никотин. На словах ей еще раз пояснили: беднягу-забулдыгу просто подвело сердце.

Оторвавшись от нечетко отпечатанного матричным принтером текста, Светлана некоторое время с недоумением смотрела на вальяжно рассевшегося за столом молодого пышнусого толстяка.

– Просто сердце?

Тот подергал себя за правый ус и уверенно повторил, не пытаясь избегать ее взгляда и отчасти копируя манеру аэропортовского эскулапа:

– А почему, собственно, это Вас так удивляет? Все давно знают: инфаркты-инсульты в наше время перестали быть привилегией, с позволения так выразиться, старых и толстых, – он слегка запнулся и бодро продолжил, – Короче, престарелых… Лично у меня никаких сомнений относительно причины смерти данного пассажира не возникло. Пить-курить ему надо было меньше, и жил бы себе спокойно. Я вот не курю, не пью и ни капельки о том не жалею. В общем, если вопросов больше нет…

Вопросов, во всяком случае, к этому крепкому парню, у Светки больше не было. Будь на то ее воля, она бы к нему и вовсе не пришла. Окажись за этим столом многоопытный патологоанатом, которому сам ныне усопший журналист в свое время помог кое в чем разобраться, таких вопросов нашлось бы предостаточно.

Ибо она так и не смогла взять в толк, с чего вдруг Борис, никогда не жаловавшийся на здоровье и обращавшийся к врачам разве только за информацией в газету либо каплями в нос, взял да и помер от банального инфаркта. Помер прямо в самолете, во сне, выпив перед тем никак не больше вполне обычной, по его меркам, дозы. Даже ее скромных интернет-познаний хватало для сомнения: спиртные промилле из протокола до летальных вроде недотягивают. А уж ей ли не знать редкостной стойкости газетчика к «зеленому змию»? Не раз и не два на деле убеждалась – вся компания под столом, а Позору хоть бы хны.

Она отвернулась, чтобы не видеть самодовольную физиономию некурящего трезвенника, поднялась с шаткого посетительского стула и направилась к двери, в очередной раз осознав пустоту своей затеи. У него, болвана, никаких сомнений! Не пьет он… И тут ее осенило.

– Вот вы говорите: пить-курить… Пить – это понятно… вполне допускаю, он и в самом деле малость перебрал. А почему – курить? Вы полагаете, Борис… умерший незадолго до смерти курил?

– Да Вы, похоже, меня не слушали! Сказано же: наряду с высоким содержанием алкоголя в крови, моче и тканевой жидкости, простите, трупа отмечено наличие никотина. А это сочетание вдвойне опасно для жизни.

– Но как такое возможно? Ведь в самолетах курить запрещено! Или в американских иначе?

– Ну, знаете ли, я не следователь. Он, насколько мне известно, летел высшим классом, там вполне могут допускать всякие вольности… Молодой, интересный, со стюардессой пошушукался, в туалете закрылся. А может, перед отлетом накурился до чертиков, тоже не исключено. Если еще что-то неясно, вы имеете право обратиться письменно, получите подробные разъяснения.

Разумеется, он не следователь. И она не следователь, так какого рожна лезет во все дыры, уподобляясь несчастному Борьке? Хочется докопаться до основ-первопричин? А почему не взглянуть правде в глаза: ее несостоявшийся суженый просто-напросто надорвался, не физически, а психологически – вбив в бестолковую головушку некую идею-фикс, стремился во что бы то ни стало подогнать под нее неподходящие факты и события, да и не осилил неподъемное. А сердце – оно ведь не железное. И не нейлоновое, как в старинной песенке. Да и без крутой выпивки все-таки не обошлось. Обращаться письменно? А смысл? В «подробных разъяснениях» она прочтет точную копию протокола вскрытия, разве что жирным шрифтом и на лучшей бумаге.

И Светлана вернулась к более насущным мыслям. Например, о странностях поведения отдельных мужчин наряду с его же, поведения, непредсказуемостью. Сама она повела себя в то уже далекое октябрьское утро вполне по-бабьи – услыхав в дикторской скороговорке знакомую фамилию, не сразу врубилась в суть. Пришлось оторваться от плиты, полностью переключить внимание на экран, где давняя московская знакомица Варька Краснова с фальшиво-радостной кукольной улыбкой продолжала вещать о свежих новостях. Кофе, словно под действием неведомого ускорителя, мгновенно вскипел, залив конфорку, но она, как под гипнозом, не могла оторвать глаз от телевизора, откуда смотрело странно-неподвижное лицо. Чье?.. Да это ведь фотография из паспорта – его, Бориса, паспорта!