Ему бы только достать работу, тогда он в этот дом и не заглянет. Накупит книг, наймет учителя и будет заниматься все ночи напролет. Правда, ему всегда будет хуже, чем Хаскелю. Ведь у Хаскеля свои куры, двадцать штук! Он хотя и учится в Голте, а сумел все-таки накопить денег и купить курицу. Она снесла яиц, и он посадил ее в решето. Это, правда, сделал Береле-кряква. Береле следит за цыплятами и за это получает свою долю. Все дети Гели-Голды понемножку подрабатывают.
В один из тех дней, когда Лям помогал Брушке перебирать жито, вдруг объявился Хаскель. Он весело ворвался в дом. Поднялся переполох, раздался визг. Девичьи лица залились румянцем.
Хаскель так и сыпал шуточками, комплиментами, вызывая задорный, звонкий смех. Геля-Голда от восторга едва переводила дыхание. Девушки встретили его игривым смехом, веселой, торопливой болтовней. Высокие девичьи плечи сразу загородили Хаскеля от Ляма, Лям видел только прыгающие косы, которые метались вправо-влево, вправо-влево.
Хаскель вырвался из девичьего круга, подбежал к своей маленькой матери, обнял ее, заглянул на кухню и снова вернулся к девушкам, которые никак не могли приняться за работу. Где бы Хаскель ни появлялся, он всюду отпускал веселое словцо, шуточку. Каждая пустяковина вызывала радость и звонкий, идущий из глубины девичьего сердца, смех.
Лям отбирал черненькие рожки, которые ни с того ни с сего стали вдруг увеличиваться в размерах, и бросал их Брушке в стакан. Береле быстро пригнал к дому кур и цыплят, и сам хозяин их, Хаскель, вышел делать им смотр. Вместе с ним вышла на крыльцо его мать, высыпали вслед и девушки.
Стало известно, что Катрох подкупил пристава и тот взялся замять все дело.
Когда Лям узнал об этом, ему показалось, что наступил конец света и на земле останутся одни Катрохи. Он забился за печку, перестал встречаться с Петриком, а по ночам мычал и всхлипывал во сне. Бабушка будила его, он очумело вскакивал и, ни на кого не глядя, шел к бабушкиной постели и ложился там в ногах.
По утрам в замерзшее окошко стучался Петрик. Перед уходом на работу он на минуточку выскакивал на мороз. Петрик стоял под окошком, дрожа от холода, и стучал тихо-тихо, чтобы один только Лям слышал и выбежал к нему. Пробудившийся Лям находил себя в бабушкиной кровати, а за голубоватым стеклом мелькала освещенная солнцем фигура Петрика, и ему становилось стыдно.
Лям избегал Петрика. Все же Петрик хорошо знал всю его историю и страдал вместе с Лямом, проникаясь лютой ненавистью к Катрохам.
Да и самому Петрику не сладко живется. Он работает у Гайзоктера на маслобойке — то у колеса, то водовозом; возит в бочке воду с реки, где он пробивает проруби во льду с аршин толщиной.
Его новый хозяин — Гайзоктер держит людей в ежовых рукавицах. Петрик это почувствовал с первого же дня. Когда мать привела его к хозяину, Гайзоктер ущипнул Петрика за щеку и сказал;
— Если своруешь у меня хоть такой вот гвоздик, сотру в порошок. Эй, Мотя, поставь его к лошадям! Да смотри, чтоб не лодырничал!
Все знают, что Гайзоктер и в самом деле может стереть в порошок, потому что он настоящий силач и к тому же владелец несметных богатств: он держит паром, мельницу, баню, бойню. Правда, Йося Либерс старается его переплюнуть, отобрать все лучшее, что он арендует, но пока еще Гайзоктер держит город в своих руках. После того как Кет исчез, он снова вскинул голову, как молодой бычок, идя на всех решительно и смело. У него самая тяжелая рука в городе, а с начальством он на короткой ноге.
А вот с женой, говорят, ему не везет. Гайзоктерша вечно хворает.
Обращаясь к Моте, он шутливо говорит:
— Кажется, любую телку могу округлить, а вот со своей ничего не получается. Черт его знает, в чем тут загвоздка!
У старшего мастера маслобойки Моти, человека с больными, припорошенными белой пылью глазами, по лицу ползет бледная, болезненная улыбка оттого, что хозяин откровенничает с ним. Весь Мотя — одна сплошная пыль. Кажется, толкни его — поднимется облачко пыли, и нет Моти. Он похож на слепую Буланку, которая вращает ворот давильного пресса. Зато голос у Моти особенный: не голос — медный колокольчик, до того звонкий. Любо слушать, когда он принимается рассказывать Гайзоктерше о своих шести малышах. Он души в них не чает, и, когда говорит о них, голосок его звенит, как бубенчик.
Добросердечный Мотя приставил Петрика к лошадям и не спускал с него глаз. Он затыкал им всякую дыру, посылал на самую грязную работу. В жаркий день Петрик крутил колесо в маслобойке у палящего огня, в стужу, когда мороз пробирает до костей, торчал на дворе возле лошадей либо пробивал лунки во льду и возил воду с реки. Сверх того, Мотя никогда не упускал случая поябедничать на него Гайзоктеру, а тот угощал Петрика чем придется — палкой так палкой, кнутом так кнутом.
Мать Петрика ворчала на сына, что тот покрылся лишаями да веснушками, а на лице у него шелушится кожа.
Петрик становился все молчаливей, его губы все тесней сжимала горькая складка. Феклу томило тяжелое предчувствие. Ей казалось, что сын становится похожим на отца, который спьяну еще в молодые годы захлебнулся в грязной луже.
Внезапно Лям обнаружил, что Петрик как-то вытянулся, раздался в плечах и стал заправским рабочим. А вот у Ляма плечи что-то плохо растут, несмотря на то что он старше Петрика.
Петрик хоть и вырос, а все же не понимает, что такое происходит с ним, с Лямом, с их работой на хозяев. Его маленькие глазки даже на родную мать смотрят подозрительно и с боязнью.
Как-то вечером, когда он спал, Фекла приподняла на нем одеяло и увидела его исполосованную, всю в рубцах спину. Она растревожилась, побежала к Моте. Но тот стал ей объяснять, позванивая голосом-бубенчиком:
— На то и хозяин! А меня разве хозяин не бил? Еще как бил! Иначе не был бы старшим мастером. Жилы из меня выматывал. А не нравится — забирай его!
Легко сказать — забирай! Петрику положили за день тяжелой работы, с утра до вечера, семь копеек. Правда, без побоев. Ну как тут станешь отказываться? Эти семь копеек почти их единственный заработок. Стирка на кого-нибудь или мытье полов бывают редко. А с семью копейками Фекла у печки творит чудеса, и жизнь помаленьку идет своим чередом.
Каждую пятницу Петрик сдает квитанции и получает по ним сорок две копейки — шесть квитанций за шесть дней недели. За каждую квитанцию — семь копеек. И потом всю неделю в землянке гостит веселый гость — огонек в очаге — и печет для хозяев коржи и варит им горячий кулеш.
Когда дни становятся длиннее, а морозы слабеют и холода уносятся куда-то туманами, распутицей, солнцем; когда земля делается черной и пахнет размокшим, кисловатым изюмом; когда на базаре громче говор и лавочники принимаются с легкой руки да с теплым словцом за новые дела, а ребятня находит на вербе первого барашка, — в эту пору в таких землянках, как у Феклы, жить просто невыносимо. Со стен течет, с глиняного потолка каплет.
Лям все еще болтался без дела. Он забегал к Фекле и то разводил огонь в очаге, то выносил корыто с глинистой водой, которая набегала с потолка, то сидел просто так и, дожидаясь Петрика, рассказывал Фекле всякую всячину.
После каждой встречи с Аршином он передавал Фекле самые диковинные новости; она боялась им верить и все же слушала с неослабным вниманием. Он говорил, будто всех помещиков выгонят из имений, а всех богачей изничтожат и что на них придет какая-то напасть, в отмщение за весь бедный люд.
Постепенно все эти истории Аршина, которые Лям на свой лад пересказывал Фекле, стали занимать в ее жизни большое место. По ночам эти россказни как бы оживали, и ей мерещилось, будто за стеной по холмам полыхают пожары.
Фекла еле держалась на своих распухших ногах. Она теперь каждый день с нетерпением ожидала, когда же придет Лям и принесет свои новости. Если Лям долго не являлся, ее томило ожидание.
Эти чувства мало-помалу передавались и Петрику. Материнское чувство подсказывало Фекле, что сын ее, возможно, и не пойдет по отцовской дорожке. Но и сам Петрик стал теперь понимать гораздо больше, чем раньше. Лям однажды даже показал ему издали самого Аршина.
