— Вот не вижу двадцать

дней…—

Пол голубой в воде, а воздух дымчат.

— Послушай, друг…—

И все о ней, о ней.

Несли обед. И с ложки всех

кормили,

А я уже сидел спиной к стене.

И капли щей на одеяле стыли.

Завидует танкист ослепший мне

И говорит про то, как двадцать

дней

Не видит.

И о ней, о ней, о ней…

— А вот сестра,

ты письма

продиктуй ей!

— Она не сможет, друг,

тут сложность есть.

— Какая сложность? Ты о ней

не думай…

— Вот ты бы взялся!

— Я?

— Ведь руки есть?!

— Я не смогу!

— Ты сможешь!

— Слов не знаю!

— Я дам слова!

— Я не любил…

— Люби!

Я научу тебя, припоминая…

Я взял перо.

А он сказал:

— «Родная!»—

Я записал. Он:

— «Думай, что убит…»—

«Живу», — я написал. Он:

— «Ждать не надо…»—

А я, у правды всей на поводу,

Водил пером: «Дождись,

моя награда…»

Он:

— «Не вернусь…»—

А я: «Приду! Приду!»

Шли письма от нее. Он пел

и плакал.

Письмо держал у просветленных

глаз.

Теперь меня просила вся палата:

— Пиши! —

Их мог обидеть мой

отказ.

— Пиши!

— Но ты же сам сумеешь,

левой!

— Пиши!

— Но ты же видишь сам?!

— Пиши!..

Всё в белом.

Стены пахнут сыроватым мелом.

Где это все? Ни звука. Ни души.

Друзья, где вы?..

Светает у причала.

Вот мой сосед дежурит у руля.

Все в памяти переберу сначала.

Друзей моих ведет ко мне земля.

Один мотор заводит на заставе,

Другой с утра пускает жернова.

А я?

А я молчать уже не вправе.

Порученные мне горят слова.

— Пиши! — диктуют мне они.

Сквозная

Летит строка.

— Пиши о нас!

Труби!..

— Я не смогу!

— Ты сможешь!

— Слов не знаю…

— Я дам слова!

Ты только жизнь

люби!

МИХАИЛ ЛЬВОВ

ВРЕМЯ

Мы бронзой покрываемся в походе,

Над нами солнце всходит каждый

день

И каждый день на западе заходит,

И мир цветной повторно ввергнут

в тень.

Еще штыками обернутся песни.

Еще придут и отшумят бои.

Придет домой седеющий ровесник.

Придут не все ровесники мои.

Оставшимся — счастливо

оставаться.

Но с этим миром в утреннем дыму

Договорились мы не расставаться —

И мы вернемся бронзою к нему.

У вас сады. У вас цветенье лета.

И юноши по мрамору идут

Сквозь волны круглосуточного

света,

И холодно быть памятником тут…

Когда ты выйдешь с лекций

на закате,

О наших размышляя временах,

Навек ушедших в толщу

хрестоматий,

О наших запыленных именах —

Почувствуй нас взволнованней,

чем лектор:

Ведь и от вас мы отвели беду,

Товарищ мой, бредущий

по проспекту

В трехтысячном немыслимом году.

ВЫСОТА

Комбату приказали в этот день

Взять высоту и к сопкам

пристреляться.

Он может умереть на высоте,

Но раньше должен на нее подняться.