Афанасий, его дружок, давно хотел жениться, да стеснялся чего-то.

— Кто тебе нравится? — однажды прямо спросил у него Прокой.

— Матрена, — ответил тот и покраснел.

А Матрена тогда уже была красивая да пригожая. Лицом чиста, телом — налитое яблоко, а ноги!.. Пройдет мимо — голова сама поворачивается ей вслед. И на работе быстрая. Проворнее ее не сыскать во всей деревне.

— Матрена, говоришь? — снова спрашивает Прокой.

— Да, ее хочу взять.

— Готовь пол-литра. И сегодня вечером сиди дома.

— Зачем?

— Не спрашивай. Потом узнаешь.

Прокой в тот вечер снова вышел на гулянье, но уже с другой целью. Сев на колени одной из девушек, он играл исступленно. А сам все время поглядывал на Матрену. Как она пляшет, как поет, как разговаривает — все примечал. «Хороша девка! Не напрасно она приглянулась Афанасию. Не дурак он», — думал Прокой.

Начали расходиться по домам. Но Прокой ничего не видел. Он догнал Матрену, схватил за руку. Та и не собиралась вырываться. Прокой, ничего не говоря, довел ее до ворот Афанасия и втолкнул во двор.

Афанасий тут как тут, он все понял. И Матрена догадалась, за кого ее хотят выдать. Афанасий обрадовался, но не мог вымолвить ни слова. Матрена яростно вырывалась. Прокою пришлось долго уговаривать ее. И так он к ней подходил, и эдак, говорил, что в деревне будете самой красивой парой, самыми подходящими мужем и женой, завидовать будут… Матрена заплакала. А раз заплакала — значит, согласна. Так говорят у марийцев.

Посадив их рядышком, Прокой ушел, но на полпути к дому остановился, вдруг повернулся и побежал обратно. Зашел в дом, видит: Афанасий и Матрена сидят рядышком, как он их и оставил.

— Вы еще не легли спать? — удивился Прокой.

— Нет.

— Тогда, Матрена, пойдем.

— Куда ты ее уводишь? — рассердился Афанасий.

— Она не по тебе. Я сам женюсь на ней.

По улице шли тихо, не прикасаясь друг к другу. Матрена вся горячая, как огонь, рукой притронуться к ней нельзя.

Прокой шептал ей:

— Нисколько не вру, правду говорю — люблю. Сама-то любишь?

— Люблю, — ответила она и закрыла рукой лицо.

Не заходя в дом, он завел ее в клеть. До утра жених с невестой стали мужем и женой. Вечером Матрена в клеть вошла сама, утром выйти почему-то застеснялась. Что делать? Прокой позвал мать. Та обрадовалась, наконец-то, думает, сыночек женится и начнет работать.

В тот же день заиграли свадьбу. Три дня гуляли.

После свадьбы, вечером, Прокой заявил жене и матери:

— Все. Завтра иду на работу.

И правда, с утра Прокой жнейкой косил рожь. И с того дня до самого сегодняшнего вечера не знает никакого выходного, никакого отпуска летом. И зачем механизатору отпуск летом? Придет снег — всю зиму отдыхай.

Вот о чем думал Прокой. А жена его давно пришла, только боится зайти в дом.

Прокой вышел во двор, позвал жену и снова усадил рядом с собой на диване.

— Матрена Дмитриевна, — начал он, — а помнишь, как ты выходила за меня замуж?

— Не говори, христа ради, чего не надо, — засмущалась она.

— А ведь интересно мы сошлись. Если бы об этом поэму написать или стихотворение, ой-ей, как бы читали люди.

Жена не перечит ему, боится словечко вымолвить.

— Матрена Дмитриевна, я тебя по-прежнему сильно люблю, — снова сказал он и нежно обнял жену…

Прокой сел за стол ужинать. Матрена сама поставила на стол бутылку, чего никогда не делала, думая: вот выпьет муж и выздоровеет сам собой. Но муж ее даже и не взглянул на «Московскую».

Наелся, завалился спать. Сон, однако, не шел к нему. Долго ворочался Прокой. Потом, вдруг вспомнив о чем-то, среди ночи выскочил на улицу.

Полез под комбайн, закрепил туже расслабившиеся ремни, покопался в моторе, тряпкой вычистил стекла кабины.

И жена не могла спать, всю ночь наблюдала за мужем. Выйдя вслед за ним на улицу, долго стояла в темном углу, поджидая мужа. Замерзла вся.

Когда Прокой отошел от комбайна, она вбежала в дом, свернулась калачиком под одеялом. Муж вернулся, но сразу спать не лег. Походил по избе, скрипя половицами, выкурил подряд несколько папирос, потом, вместо того, чтобы идти на свою койку, тихо-тихо прилег рядом с женой, думая, что та спит. Он начал нежно гладить мягкое плечо жены, положил ее голову себе на руку. Не вытерпел, спросил:

— Что ты такая холодная? Не умерла ли?

Но Матрена молчала. Только грудь высоко поднималась…

Утром Прокой проснулся раньше жены. Встал, приготовил завтрак, подоил корову, привязал теленка. А когда встала жена, заговорил с тревогой:

— Ты что-то не похожа на мою жену. Вчера я от радости забыл тебе сказать. Вот пятьдесят рублей. Положи.

— Где нашел?

— В поле. Во ржи… Премия.

— За что дали?

— Хорошо работаю, говорят. Прокопий Игнатыч, сказали, всегда будь таким хорошим человеком. Директор совхоза пожал вот эту руку.

— А чего же ты вчера не говорил про это? — Матрена стала приходить в себя.

— Говорю же, забыл…

— А я-то думала… Так испугалась… Думала, что ты спятил.

— Прокой Игнатыч — толковый мужик! Такого себе не позволит.

Позавтракав, он вышел к комбайну. Матрена — за ним следом. Прижав ладони к груди, она смотрела на него радостным взглядом. Теперь она совсем успокоилась, пришла в себя.

Прежде чем тронуться с места, Прокой пальцем поманил к комбайну жену и тихо проговорил ей на ухо:

— Ты сегодня вечером с семи часов гляди телевизор. Меня будут показывать.

Хотя до Матрены не дошел смысл сказанного — поверила. В знак согласия кивнула головой, нежно погладила плечо мужа. Потом вдруг чего-то застеснялась, быстро убрала руку, оглянулась вокруг. Как бы кто не увидел. Старикам некрасиво такое позволять.

Прокой до самой темноты косил пшеницу за Тошлемом. Только к семи часам вечера вдруг стал беспокоиться. Хотел побежать домой. Но как бросишь работу? Видишь, день-то какой хороший. Коси да коси.

Пусть другие, жена и дети смотрят на него. Чего смотреть на самого себя. Вот он, Прокопий Игнатыч! Смотрите!

Огромный комбайн плывет посреди поля, собирает хлеб, не оставляя ни одного зернышка на земле.

ДОМОЙ

Перевод А. Спиридонова *

Похоронная на отца пришла вчера. И не успели Семен с матерью оплакать его гибель, как нате: утром ему самому повестка. Прочитал ее Семен — и будто камень упал с сердца, не давит больше: вроде как стал он с отцом вровень, и сравняла их смерть, поразившая отца и стерегущая уже сына.

Прочитав, вздохнул глубоко и сказал матери нарочно грубовато:

— Не реви, мать. Собери котомку. Пойду я…

Все поняла она и поначалу словно оцепенела. И как не понять, ведь сейчас в каждом доме так: за отцом провожают сына, за старшим братом младший уходит. Большая война — никого не щадит, всех прибирает в свою бездонную пасть.

Попрощаться с родней, с товарищами в соседних деревнях, погулять Семен не успел. Лишь выставили с матерью на стол какое придется угощение да соседей позвали, вернее, соседок — тоже солдаток. Посидели бабы чуток, повспоминали мужей да сыновей фронтовиков, поплакали и пошли лошадь запрягать. А тронулась подвода — дали волю слезам в полную меру, не сдерживаясь и не стыдясь никого.

Тошно стало Семену от таких провожаний. Отца вспомнил: он на этой же лошади, на этой телеге отправлялся… Эх, может, и ему такая же судьба выпадет, может, и он в последний раз видит дом, деревню, знакомые лица? Махнул рукой, отворачиваясь от сельчан, чтобы глаз его заблестевших не видели: чего, мол, стоим, гони лошадь! И запрыгала телега в выбоинах колеи, заскрипела, увозя сына и крепко прижавшуюся к нему мать.

Въехали в починок Яшнур. И тут плач. Видно, тоже провожают кого-то.

Навстречу старик с деревянной ногой. Руками машет.

— Стой, стой, сынок… Извини, не знаю, как звать-то тебя. Может, подождешь немного? Младшего провожаю… Старшие-то уже сгинули… — старик закашлялся, измученное лицо его еще больше сморщилось, выступили слезы в глазах. — Подождал бы, так вместе и поедете. Он сейчас, только с женой попрощается. А то зайди, выпей чарочку на дорогу…