— Кого, кого? — перебивают его девчата.
— Что, не догадываетесь?
Он оборачивается к Ануш, и все весело смеются.
6
Вечером снова пришла машина. Но люди почему-то не садились. Они долго переговаривались, ходили взад-вперед, галдели. Наконец, в кузов забрались бригадир Тикын, тетушка Ведаси, Миклай и несколько девушек. Машина тронулась. И только сейчас заметил Лавруш среди оставшихся Ануш и ее мать, которая только сегодня пришла на сенокос, вчера ее не было.
— Сегодня мы остаемся, — украдкой шепнула ему Ануш.
— А что собираетесь делать?
— Косить… Себе.
— А меня возьмешь?
Девушка пристально посмотрела ему в глаза.
— Не испугаешься?
— Днем же не испугался!
Ничего не ответив, она засмеялась и отошла.
Со дня образования совхоза руководство его почему-то перестало выделять сельчанам покосы. Но обкашивать неудоби никто не запрещал. Держишь скотину — коси, но только ночью, в нерабочее время, и сразу же увози траву. Не сумеешь — все накошенное присоединят к совхозному сену, сгребут в скирду и ничего уже не поделаешь. Потому народ в конце сенокоса обкашивает по ночам овраги, болотца, лесные полянки, кусты, даже осоку по берегам Кокшаги выбривают до самой земли.
Никто не спит в это время. Нужно побыстрее управиться, перевезти все и раскидать дома на задворках, чтоб к вечеру сено высохло. Всю ночь люди ездят взад-вперед на велосипедах, мотоциклах, на тракторах и машинах. Если с Кокшаги в деревню ведет одна дорога, то сделают три-четыре, чтоб не мешать друг другу. В темноте ничего не видно, только гудят моторы, мечутся пучки белого света из фар — словно огромная армия вышла на ночные учения. И директор знает, что пока не окончился сенокос — ни одной машины ночью в гараже не увидишь. Знает и другое: рабочие не тронут ни клочка совхозного сена. Потому не мешает этим ночным заготовкам. И никто не ходит к нему, не выпрашивает покосы. Каждая семья по-своему выходит из положения даже с транспортом. Осенью пойдешь по задворкам и видишь: здесь три стога, значит, есть корова с бычком, а тут только маленькая копешка — ленивая хозяйка, держит одну козу да, верно, еще и размышляет так: «Коза не привередлива, хватит ей охапки сена да кожуха картошки…»
Оставшиеся хорошенько напились чаю, взмахнули косы на плечи и разошлись в разные стороны — каждый на свое ‘заранее облюбованное место. И Лавруш, прихватив выданную Карпом Афанасьевичем косу, двинулся за Ануш. Она ушла вперед, ровно шагает рядом с матерью. Только раз оглянулась, но не удивилась, увидев, что Лавруш движется следом, как будто так это и должно быть.
Те, что шли рядом, уже скрылись за кустами, а они втроем все поднимаются вверх по берегу дальше и дальше. Мать Ануш знает место, где травы осталось побольше, где она повыше и погуще. Низкорослую и редкую косить неудобно: хоть и остра коса, а только гладит поверху, часто приходится точить ее — много времени потеряешь без толку.
— Вот здесь и остановимся, — мать взяла чуток вправо и остановилась на небольшой полянке среди кустов. — Пить не хотите? Может, устали?
Ануш посмотрела на парня, и он отрицательно мотнул головой: не хочет, не устал.
— Тогда начнем, — сказала мать, покрепче ухватила косовище, глянула в обе стороны, встала поудобнее и взмахнула косой. За ней двинулась Ануш, после — Лавруш. И пошла работа. Йыж-йож, йыж-йож, — плавает коса над землей, высокая трава ровно ложится влево. Идут гуськом — три прокоса остаются сзади, шесть дорожек от ног.
Выкосили поляну, перешли на другую. И там трава прибыльная. Но гуськом идти уже нельзя — стемнело, можно поранить переднему ноги. И все косят отдельно друг от друга.
Вдруг Ануш остановилась, замерла.
— Что? — тихо спрашивает Лавруш.
— Понюхай. Не чувствуешь?
Лавруш крутит головой в разные стороны. Где-то рядом свежо и тонко пахнет мятой. Он наклоняется, протягивая вперед руки, шарит в траве и, повернувшись, стукается лбом о лоб Ануш. Девушка ойкает от боли, а Лавруш, сорвав листок, подносит мяту к ее лицу, потом осторожно трогает лоб:
— Очень больно?
— Нет, ничего, — вполголоса отвечает Ануш и тихо, ласково смеется, прикрывая его руку своей.
— Давайте, давайте машите. Время не ждет, — слышится из темноты голос матери.
Оба тотчас хватаются за косы, но только изображают работу. Им хочется побыть рядом, взяться за руки, посмотреть друг другу в глаза, почувствовать, как бьются их сердца…
— Устали, что ли? — спрашивает мать. Она догадывается, что ребята действительно устали. И сама устала, но не подает виду.
— Мам, хватит ведь…
— И правда, куда нам столько? Здесь не только корове хватит, но и двум овечкам останется, — и усмехается своему намеку, вглядываясь в лицо Лавруша. Потом собирает траву в охапку и ложится на нее лицом вверх. — И вы отдохните.
Ануш садится на другую кучу, поправляет платок и, посмотрев на Лавруша, тоже ложится. И он стоит некоторое время один. Потом подходит к девушке, не зная, что делать: то ли уйти, то ли сесть рядом, а может, и лечь…
— И ты ложись. Чего стесняешься? Не девушка ведь — мужчина, — подает сонный голос мать.
Лавруш подгребает траву и ложится поодаль от девушки, спустя некоторое время поворачивается в ее сторону, всматривается. То ли она спит, то ли просто так лежит — не понять. Даже дыхания не слышно. Он протягивает руку и трогает ее плечо. И Ануш вдруг неожиданно поворачивается, сжимает горячей и влажной ладонью его пальцы… Они и не почувствовали, как сказались рядом.
Что влечет девушку и парня друг к другу? Что заставляет взлетать в восторге сердце, очищает душу, делает обоих красивыми и сильными? Не понять эту тайну умом…
Ануш обнимает парня за шею, ее губы теплеют, приближаются к его губам, нежно касаются их. Она горячо шепчет:
— Люблю, люблю тебя…
Лавруш боится шевельнуться, боится даже дышать.
Когда девушка укладывает рядом с собой парня, она как бы проверяет его: как будет держать себя, какие у него мысли в голове — хорошие или дурные, кого он видит в ней — случайную или суженую? Если он смотрит на нее как на невесту, то будет беречь, жалеть, защищать от злых людей, от их насмешек. Девушка это быстро поймет, а коль поймет, то соответственно и поступит: или прогонит сразу, или обнимет, заставляя задуматься о будущем. Вот и думай. Но не размышляй слишком долго, не тяни, не скрывай то, что держишь в уме, не носи камнем в сердце ласковые слова. Хоть и говорят, что девичье сердце мягче воска, но от долгого ожидания затвердеет оно.
— Ты хороший… — тихо говорит Ануш.
— Чем же?
— Сердце у тебя доброе, мягкое. И сам ты простой, дурных мыслей в голове не держишь…
— А как ты узнала, что нет у меня дурных мыслей?
— Знаю, — не думая, говорит Ануш. — Я многое знаю, гораздо больше тебя…
— Ты кого-нибудь любила?
— Любила… да меня не любили. А ты… Ты такой… Ты у меня первый… Вот так.
Словно горячая волна ударила Лавруша, обдала жаром и, расплавив, откатилась. И он, ошалев, чтобы показать свою силу, чтобы доказать себе и ей, что он мужчина, а не какой-то телок, крепко обнял ее, подминая под себя, и рука его непроизвольно скользнула вниз по упругому девичьему бедру.
— Не смей! — сильно, единым выдохом произносит Ануш. — Не смей, — шепчет она, крепко сжимая его руку. Потом отталкивает, а сама, отодвинувшись, поворачивается спиной к нему.
Лавруш не смеет шевельнуться, лежит тихо, будто приходя в сознание после обморока. Ему неловко, и разные мысли приходят в голову: сейчас прогонит его Ануш, не станет с ним разговаривать или же будет смеяться прямо в глаза, все перескажет девчатам…
И Ануш затихла, не слышно даже дыхания, только иногда вздохнет глубоко и прерывисто.
Боясь потерять девушку и как бы прося прощения, Лавруш осторожно протягивает к ней руку, трогает ее похолодевшие пальцы: не ругай, мол, не думай плохое, это у меня так, сорвалось. И долго лежат они так, преодолевая отчуждение, не говоря ни слова, только слушая, как бьются сердца, да нежно прикасаясь друг к другу руками и губами.
