— Да я не ругаю. Пусть приходят, места всем хватит. Я к тому говорю, что совесть нужно иметь… Однако разговорились мы, на работу пора. А ты можешь здесь отдохнуть или, если желаешь, пойдем со мной. Покажу, что и как сейчас стало. Пойдешь? Посмотришь родное гнездо, деревню обойдешь, со знакомыми встретишься. А вечером соберем стол, там и поговорим по-настоящему…
Но разговора вечером не получилось. Пока ходили в контору, на механизированный ток — еще ничего. Правда, голова разболелась: от солнца ли, от свежего воздуха, или непривычной для Игоря Петровича ходьбы, или от волнения — он не разобрал, да и не старался. Вот уж когда по домам знакомых пошли — иное дело. Встречали все гостя радушно. Ахали и охали, расспрашивали о семье, родителях, соболезновали, что остался Игорь Петрович в одиночестве, звали переезжать в деревню. И, несмотря на рабочее время, в каждом доме на столе оказывалась бутылка водки. Если Александр Семенович, его провожатый, лишь губы обмакивал в стопку, то Игорю Петровичу приходилось, по обычаю, пить до дна, чтоб не обидеть хозяев, не держать, как говорят, зло, не оставлять обиду на дне.
Выйдя из пятого или шестого дома, Игорь Петрович сомлел слегка — душа стала мягкой, податливой, как расплавленный воск, мысли — если не восторженными, то, по крайней мере, полными любви к бывшим односельчанам; развязался язык, и заблестели блуждающие глаза. Все нахваливали совхоз, все хвастали, какие тут заработки. Даже показалось ему вначале, что больно уж много говорят о деньгах. Такая мысль мелькнула: похоже, не работать его зовут, а только деньги получать. Но ушла эта мысль, забылась. И все казалось прекрасным, легким, простым. В конце концов он остановился у какой-то стройки и заговорил с незнакомыми мастерами. Оказалось, строили новый Дом культуры. Все его интересовало: сколько этажей, в каком крыле будет зал, где какие комнаты расположатся, когда закончат строительство, а главное — какую мебель думают завозить. Узнав, что нм позарез нужны плотники, загорелся вдруг, с радостью согласился помогать, завтра же, с утра…
Стол собрали большой. Пришли родственники, соседи, друзья и все, кто встретился на улице в это время. Александр Семенович усадил гостя в красный угол, сам сел рядом. Кто-то принес гармонь. Легко тронуть душу марийца, тем более песней — она сама тронется, как весенняя река, наполненная водой, лишь заиграет гармонь или волынка.
Если знал заранее —
Зелена черемуха,
Так зачем же нежные
Ветки заломал?
Если знал заранее —
Молода покуда я.
Так зачем же девичье
Сердце взволновал?
Пели пожилые, а молодежь больше слушала. Игорю Петровичу тоже хотелось спеть, мотив-то родной, близкий, впитанный душой, казалось бы, вместе с молоком матери, а слов он не знал. Молчал вместе с молодыми. Только бубнил про себя припев: «О-ра-ра-рай», покачиваясь в такт из стороны в сторону, да посматривал на губы поющих, стараясь угадать слова. Запели новую песню, опять вроде бы знакомую:
Коли ветер не подует.
Солнце выйти не захочет —
Как же высушу тогда я
Свой голубенький платочек?
Коли песню не спою я,
На листке свистеть не буду —
Как же, как развеселю я
Загрустившее сердечко?
Александр Семенович, закончив песню, встал, поднял стакан:
— Давайте-ка еще по одной. За встречу, за гостя…
— Александр Семенович, Сану, дорогой, люблю я тебя, к ере мет, — со слезами на глазах проговорил Игорь Петрович, обнимая друга детства за шею. Притянул к себе, поцеловал. — И как это я догадался приехать? Какой добрый бог надоумил? Я здесь — как дома…
— А ты и так дома. Живи сколько хочешь. Мы тебя считаем тонакпаевским мужиком, хоть и живешь в городе…
— А если насовсем приеду, а?
— Приезжай! Это еще лучше. У меня будешь жить. Места хватит. Э-эх, развернемся мы с тобой… Заработки здесь хорошие, сад, огород, пасека, машина есть, город под боком, чтоб на базар сгонять… На деньгах спать будешь, деньгами укрываться…
— Пр-риеду! — ничуть не думая, крикнул Игорь Петрович и ударил кулаком по колену. — Насовсем приеду! Разве дурная у меня башка? Разве руки бестолковые? Я всем мастерам мастер! Надо — построю дом и украшу, как картинку! И денег ни копейки не попрошу. Что деньги? Они текут ко мне, как полноводная река… Сначала за твою избу возьмусь, Сану. Так сделаю — ахнешь! Всю мебель сменю…
— Ладно, ладно, — отмахивался, смеясь, Александр Семенович. — Нам, старикам, и такая мебель сойдет. А приедешь — рад буду. От чистого сердца говорю.
— Чего ты все — «старики» да «старики»? Мы еще ого-го! Все здесь обновим и сами омолодимся, — он засмеялся и махнул рукой, будто отметая всю прежнюю жизнь. А потом вдруг непонятно к чему выкрикнул: — Эх, не жить нам две жизни! — схватил со стола полный стакан и хлобыстнул его залпом, не закусывая. Опустил голову, обхватил ее руками, раскачиваясь, и неожиданно заплакал. Навзрыд. В голос.
— Что с тобой, что, Игорь Петрович? Пойдем, отдохнем маленько, — принялся обхаживать его, как ребенка, хозяин.
— Нет, не пьяный я! Глянь в глаза. Видишь, трезвые, — бушевал Игорь Петрович. — Тяжело мне, ох, тяжело… Сколько лет в городе прожил и не выезжал никуда… С соседями в одном подъезде, а не знаю никого, здороваемся только. Кто они, как их зовут, где они работают, чем дышат? Ничегошеньки не знаю. Никогда в отпуску не был… — Игорь Петрович встал, угрожающе размахивая кулаком, а потом бессильно опустился, беспрестанно поправляя волосы и вытирая мокрое лицо. — Как медведь жил в глухой тайге. Даже к сыновьям и дочерям не находил время съездить…
Игорь Петрович говорил, говорил и никак не мог остановиться, столько накопилось всего в душе.
— Приеду, обязательно приеду!.. Буду по-человечески в родимой сторонушке жить… Сперва у Сану, потом совхоз квартиру даст… Такому мастеру везде уважение… Приеду…
Он встал и, даже ничуть не пошатнувшись, направился к койке. Александр Семенович тихо пошел за ним, чтоб поддержать при случае. Но гость лег, повернулся к стене, пробормотал что-то непонятное и заснул.
…Ближе к полуночи хозяин зашел на цыпочках в комнату, прислушался к ровному дыханию гостя, радуясь, что друг детства остановился именно у него. Подумал: «Ну вот, еще одного человека приобрел совхоз. Да не простого — а мастера! Да еще ко всему — своего, деревенского…»
Утром Александр Семенович проснулся поздно, часов в семь, когда солнце стояло уже высоко. Но особо торопиться не стоило: наряды на работу розданы еще с вечера, сами там разберутся. Вспомнив вчерашнее, повернул голову в сторону соседней комнаты, подал голос:
— Игорь Петрович, голова болит, чай?
Из комнаты не донеслось ни звука, даже койка не скрипнула пружиной.
— Игорь Петрович, чего молчишь?
Подумав, что с гостем случилось что-то неладное, проворно встал и побежал к его койке. И видит: кровать заправлена, а Игоря Петровича нет.
Не зная что и подумать, он вышел в зал, осмотрел все кругом. Глянул на вешалку — плаща тоже нет. Наконец заметил на столе клочок бумаги — записку. Взял очки…
«Александр Семенович, — писал гость. — Проснулся я, когда ты уже проводил гостей и лег спать. Всю ночь лежал, думал. Лишнего выпил вчера. Я ведь совсем не пью. Потому, наверное, наговорил что попало, накуролесил. Что сказал вечером — забудь. Возвращаюсь в город. Жизнь, как вижу, везде одинакова. Так что стоит ли начинать заново? Прощай. Тороплюсь — работа ждет».
